«Прочь, непосвященные!»: как я посмотрела четыре студенческие короткометражки и расплакалась

По­ка­зы с об­суж­де­ни­ем — это ко­гда в ки­но­те­ат­ре не про­сто по­ка­зы­ва­ют кино, но и об­суж­да­ют его по­сле того, как в зале вклю­ча­ет­ся свет. Как пра­ви­ло, в об­суж­де­нии участ­ву­ет либо кто-то из съе­моч­ной груп­пы, либо экс­перт — че­ло­век, ко­то­рый раз­би­ра­ет­ся в кино луч­ше осталь­ных и мо­жет объ­яс­нить зри­те­лям слож­ные, на­при­мер, сим­во­лы, ал­лю­зии или скры­тые смыс­лы. Ели­за­ве­та Ям­ша­но­ва схо­ди­ла в мос­ков­ский ки­нок­луб «Вер­ти­каль», по­смот­ре­ла че­ты­ре сту­ден­че­ские ко­рот­ко­мет­раж­ки, по­на­блю­да­ла за их об­суж­де­ни­ем и в фи­на­ле по­ня­ла, что всё было не зря.

При­гла­ша­ем на за­кры­тый по­каз

30 июля в 19:00 со­сто­ит­ся по­каз спец­про­грам­мы «Се­вер­ная сто­ли­ца».

В этот раз встре­ча бу­дет про­хо­дить сов­мест­но c ре­жис­се­ра­ми из Санкт-Пе­тер­бур­га:

1. Иза­бел­ла Та­ра­со­ва «Ра­ди­ус по­ра­же­ния».

2. Ана­ста­сия Де­меш­ко, Алек­сандр Ти­хо­ми­ров Next morn­ing.

3. Со­фья Ба­ки­на forma — 11.

4. Со­фья Ба­ки­на moi re­bênok vo sne.

Я ожи­да­ла встре­тить здесь ско­рее нефор­ма­лов из бара Es­capist, лю­би­те­лей би­льяр­да и берг­со­низ­ма в ин­тер­пре­та­ции Де­лё­за, но та­ких в ком­на­те не боль­ше вось­ми. Осталь­ные как буд­то слу­чай­но на­ткну­лись на объ­яв­ле­ние. По­жи­лая пара в пер­вом ряду о чем-то спра­ши­ва­ет маль­чи­ка в «ван­сах». Жен­щи­на про­сит доч­ку раз­го­ва­ри­вать по­ти­ше. Че­рез пол­ча­са по­сле офи­ци­аль­но­го на­ча­ла ме­ро­при­я­тия в центр неболь­шо­го круг­ло­го зала вы­хо­дит ху­до­ща­вый муж­чи­на с бе­га­ю­щим взгля­дом — мо­де­ра­тор встре­чи. Пред­став­ля­ет­ся — ра­зу­ме­ет­ся, кем же еще, — Эду­ар­дом. При­гла­ша­ет вый­ти ре­жис­се­ра пер­во­го филь­ма, Иза­бел­лу. С зад­них ря­дов раз­да­ют­ся ти­хие смеш­ки и ва­ри­а­ции во­про­са: «Мы в ка­кой ча­сти „Су­ме­рек“?»

«Из-за жи­во­сти ка­ме­ры мы не чув­ству­ем мерт­вен­ность про­стран­ства»

Иза­бел­ла Та­ра­со­ва «Ра­ди­ус по­ра­же­ния»

Каж­дый ав­тор дол­жен пред­ста­вить свой фильм, но Иза­бел­ла ни­че­го не го­во­рит — толь­ко нелов­ко бла­го­да­рит ко­ман­ду. На­де­ет­ся, что фильм нам по­нра­вит­ся, она де­ла­ла его со ста­ра­ни­ем. Вы­клю­ча­ет­ся свет, ши­пят ко­лон­ки, на экране две де­воч­ки иг­ра­ют в «ла­до­шки».

Ис­то­рия ба­наль­ная: сва­дьба в уз­ком се­мей­ном кру­гу, дес­по­тич­ная мать, неве­ста вы­хо­дит по­ку­рить каж­дые пять ми­нут ко­рот­ко­го мет­ра. По­том — па­ни­че­ская ата­ка, вос­по­ми­на­ния о пе­ре­жи­том в дет­стве на­си­лии и из­би­тый до­нель­зя троп по­бе­га со сва­дьбы, здесь — на ма­шине ско­рой по­мо­щи. Сня­то как буд­то дя­дей же­ни­ха на куп­лен­ную в 90-х ка­ме­ру: по­дра­ги­ва­ю­щее изоб­ра­же­ние, сма­зан­ные ра­кур­сы, раз­мы­тый ме­ста­ми фо­кус. По­за­им­ство­ва­ли идею у Жоры Кры­жов­ни­ко­ва, но до ве­ли­чия «Горь­ко», ко­неч­но, не до­тя­ну­ли. Про­стой сю­жет и по­нят­ные мо­ти­ва­ции ге­ро­ев, но мы за­чем-то об­суж­да­ем кар­ти­ну еще два­дцать ми­нут. Для пол­но­го ка­тар­си­са не хва­ти­ло дра­ки неве­сты с ма­те­рью. Ка­кая же сва­дьба без дра­ки? Это был бы фарс, ра­зу­ме­ет­ся. Он впи­сы­ва­ет­ся в кон­цеп­цию филь­ма — сни­мать со­ци­аль­ные дра­мы-ко­рот­ко­мет­раж­ки в 2025 году уже само по себе смеш­но.

— Как звук в филь­ме под­чер­ки­ва­ет на­пря­же­ние? Гри­ша, рас­ска­жи, по­че­му та­кое зву­ко­вое ре­ше­ние, — Эду­ард смот­рит на пар­ня в ша­ро­ва­рах и стран­ной вель­ве­то­вой ру­баш­ке как эк­за­ме­на­тор. У Гри­ши вскло­ко­чен­ные во­ло­сы, неров­но про­кра­шен­ные в пе­пель­но-бе­лый, и то ли ис­кус­ство­вед­че­ское об­ра­зо­ва­ние, то ли все но­ме­ра жур­на­ла «Се­анс» на книж­ной пол­ке.

— Тут стран­ная си­ту­а­ция. Эта ти­ши­на, некая вы­хо­ло­щен­ность зву­ка, по идее, долж­на со­сты­ко­вать­ся в ка­кой-то мо­мент — мы долж­ны по­лу­чить эф­фект дав­ле­ния. Но из-за жи­во­сти ка­ме­ры мы не чув­ству­ем мерт­вен­ность про­стран­ства и звук ка­жет­ся ско­рее озву­чи­ва­ю­щим, чем до­вле­ю­щим.

То есть эта ти­ши­на не вза­и­мо­действу­ет с про­стран­ством, она к нему не от­сы­ла­ет­ся. Она его про­сто как бы ре­жет

Ти­ши­на ре­жет про­стран­ство, мерт­вен­ность ко­то­ро­го мы не чув­ству­ем. Суть про­ис­хо­дя­ще­го — ска­зать как мож­но боль­ше слов так, что­бы вло­жить в них как мож­но мень­ше смыс­ла. Гри­го­рий пока что вы­иг­ры­ва­ет в этом со­стя­за­нии.

Он к тому же един­ствен­ный участ­ник кон­кур­са — осталь­ные со­рев­ну­ют­ся в дру­гом: вы­хва­ты­ва­ют друг у дру­га паль­му пер­вен­ства в ка­те­го­рии «са­мый ту­пой во­прос».

— Но это же не пер­вая, на­вер­ное, ее па­ни­че­ская ата­ка?

— Пер­вая.

— По­че­му?

Ав­то­ру все-таки нуж­но ме­та­фо­ри­че­ски уме­реть — и не вос­кре­сать. Не си­деть пе­ред зри­те­ля­ми, объ­яс­няя мо­ти­вы пер­со­на­жей. Не про­яс­нять каж­дый вло­жен­ный в де­та­ли смысл. Тем бо­лее что смыс­лов в филь­ме не так мно­го.

— А что озна­чал гре­бень, ко­то­рый неве­ста из во­лос вы­та­щи­ла?

Пу­сто­сло­вие и ин­тел­лек­ту­аль­ное мел­ко­во­дье. Со­чи­не­ние о жел­тых обо­ях в ком­на­те Со­неч­ки Мар­ме­ла­до­вой или чер­ных, как мок­рая смо­ро­ди­на, гла­зах Ка­тю­ши Мас­ло­вой. Что хо­тел ска­зать ав­тор?

— По по­во­ду роли са­мо­го ри­ту­а­ла… есть раз­ные спо­со­бы рас­ска­зать ис­то­рию скры­то­го на­си­лия. Здесь это сва­дьба. Я вспом­нил на­ча­ло «Ме­лан­хо­лии»… дис­ком­форт от пуб­лич­но­го со­бы­тия, к ко­то­ро­му, воз­мож­но, че­ло­век не го­тов.

За­кон­чен­ная мысль или па­ро­дия на нее. Ил­лю­зия мне­ния. Каж­дый в этой ком­на­те по-сво­е­му сме­шон: одни слиш­ком ста­ра­ют­ся ка­зать­ся ум­ны­ми, дру­гие — не ста­ра­ют­ся со­всем.

— Мне на­пом­ни­ло фи­нал «Иди­о­та». Хотя кон­цов­ку как-то не до­тя­ну­ли.

— А мне вот ин­те­рес­но, в каж­дой се­мье есть ске­ле­ты в шка­фу… это не что-то осо­бен­ное. Тем бо­лее что ге­ро­ине лет 25, ее по­ко­ле­ние вос­пи­ты­ва­ли ро­ди­те­ли, еще не знав­шие, что де­тей бить нель­зя. А ее аж на па­ни­че­скую ата­ку стриг­гер­ну­ло.

— На­си­лие — это на­си­лие.

---

«Вы по­чув­ство­ва­ли это­го Кешу»

Ана­ста­сия Де­меш­ко, Алек­сандр Ти­хо­ми­ров Next morn­ing

Ка­ме­ра тря­сет­ся и не фо­ку­си­ру­ет­ся на объ­ек­тах. Пер­вые две ми­ну­ты филь­ма — при­бли­жен­ная съем­ка чьих-то длин­ных ры­жих во­лос со спи­ны, как в «Пар­фю­ме­ре». Остав­ши­е­ся два­дцать ми­нут — на­бор од­но­об­раз­ных сцен из жиз­ни муж­чи­ны с де­мен­ци­ей, сни­ма­ю­ще­го каж­дый свой день, что­бы не за­быть его. Бри­тье, зав­трак, за­ва­ри­ва­ние чая, душ. По­вто­рить. Из­ред­ка мо­но­тон­ность бы­тия пре­ры­ва­ет­ся по­яв­ле­ни­я­ми жен­щи­ны и ма­лень­кой де­воч­ки, ко­то­рые ис­че­за­ют так же неза­мет­но, как и по­яви­лись. Бе­лый шум из ко­ло­нок, с ко­то­ры­ми явно что-то не так, за­ли­тая зер­ном кар­тин­ка, раз­мы­тый фо­кус.

Люди в зале бо­рют­ся со сном. Мозг за­то­чен на быст­рый кон­тент — 20 ми­нут без­дей­ствия на экране ка­жут­ся ко­лы­бель­ной. Ко­гда фильм за­кан­чи­ва­ет­ся и вклю­ча­ют свет, все щу­рят­ся и мор­га­ют, про­го­няя дре­мо­ту. Муж­чи­на, по­хо­жий на Стэн­ли Туч­чи, на­ки­ды­ва­ет­ся на ре­жис­се­ров, си­дя­щих в цен­тре зала.

— Кто-то из вас дво­их мо­жет внят­но пе­ре­ска­зать сю­жет?

Ре­жис­се­ры мол­чат. Эду­ард пре­ры­ва­ет Стэн­ли, на­прав­ляя его во­прос в зал. Си­дя­щий спра­ва от меня мо­ло­дой че­ло­век воз­му­ща­ет­ся от­стра­нен­но­сти ав­то­ров.

— Надо по­нять, что это во­об­ще был за чу­вак. Это боль­ной ка­кой-то? Чего вы ска­же­те? Я у вас спра­ши­ваю.

Ре­жис­се­рам филь­ма лет по 20, и они точ­но про­во­дят каж­дую пят­ни­цу в баре, пьют фильтр и сни­ма­ют толь­ко на плен­ку. Он — в джин­сах со шта­ни­на­ми раз­но­го цве­та, она — в вя­за­ном пла­тье по­верх ши­ро­ких брюк, оба — в гор­дом мол­ча­нии.

— По-мо­е­му, в филь­ме всё по­нят­но. Пре­крас­но сня­то, от­лич­ное кино, — у де­вуш­ки с по­след­не­го ряда крас­ные во­ло­сы, ка­ра­бин на джин­сах и лич­ное зна­ком­ство с ре­жис­се­ра­ми. Она на­чи­на­ет ап­ло­ди­ро­вать в та­ком же гор­дом, как их мол­ча­ние, оди­но­че­стве.

«От­лич­ное кино» для за­все­гда­та­ев ре­тро­спек­тив­ных по­ка­зов в «Ил­лю­зи­оне» — это ко­гда ни­кто ни­че­го не по­нял

Или ко­гда для того, что­бы по­нять, нуж­но лет пять про­учить­ся на ис­кус­ство­ве­де­нии, уметь от­ли­чить Берг­ма­на от Го­да­ра и ви­деть на­сле­дие аван­гар­да 1930-х в че­хо­сло­вац­кой но­вой волне. Это не для всех, ты та­кое не пой­мешь, тебе не по­нра­вит­ся. Мы чи­та­ем Джой­са, Ман­на и Сарт­ра, хо­дим в ко­фей­ни тре­тьей вол­ны и раз­би­ра­ем­ся в гео­по­ли­ти­ке — на­столь­ко, на­сколь­ко поз­во­ля­ет огра­ни­че­ние по под­пис­кам на ютьюб-ка­на­лы. Ты мо­жешь даже не пы­тать­ся. Луч­ше купи би­лет на «Пре­тен­ден­тов», ты же тен­нис лю­бишь? Про Ан­дрея Руб­лё­ва, на­вер­ное, мно­го зна­ешь.

— Этот че­ло­век жи­вет в уз­кой, тем­ной, мрач­ной и ши­пя­щей квар­ти­ре, из ко­то­рой не мо­жет вы­брать­ся. До него про­сто до­но­сят­ся ка­кие-то зву­ки. Этот че­ло­век бу­дет все­гда там на­хо­дить­ся, хо­дить веч­но по это­му кру­гу. Это тра­гич­но.

— А кто этот че­ло­век во­об­ще? Это при­ду­ман­ный пер­со­наж, или вы иг­ра­е­те в эту ис­то­рию?

— Это иг­ро­вое кино. Пер­со­наж.

— Так а за­чем это то­гда? Если бы это был ре­аль­ный чу­вак, то было бы ин­те­рес­но. А так — всё вы­дум­ка.

— Сни­мать ре­аль­ных лю­дей в иг­ро­вом кино? Тем бо­лее че­ло­ве­ка с бо­лез­нью? Так не де­ла­ет­ся.

— Но они же пы­та­ют­ся в на­блю­де­ние. По­че­му бы не взять на­сто­я­ще­го ге­роя, у ко­то­ро­го ре­аль­но есть за­бо­ле­ва­ние.

Муж­чи­на в пре­тен­ци­оз­ных пря­мо­уголь­ных оч­ках, как у мо­ло­до­го Сен-Ло­ра­на, ру­баш­ке в кле­точ­ку и по­тер­тых джин­сах то ли дей­стви­тель­но не по­ни­ма­ет, как ра­бо­та­ет кино, то ли ма­стер­ски при­тво­ря­ет­ся, вы­зы­вая кон­фликт.

— Это ис­то­рия, ко­то­рая есть в на­ших се­мьях. Неко­то­рые чле­ны на­ших се­мей стал­ки­ва­лись с за­бо­ле­ва­ни­ем па­мя­ти. Мы, вдох­нов­ля­ясь эти­ми ис­то­ри­я­ми, пы­та­лись при­бли­зить­ся к тому, что та­кое па­мять. Это мок­ью­мен­та­ри, оно ими­ти­ру­ет до­ку­мен­тал­ку.

— Рас­ска­жи­те про во­ло­сы. Про во­ло­сы рас­ска­жи­те в на­ча­ле, по­жа­луйста, — орет жен­щи­на ря­дом, неумест­но пе­ре­би­вая ком­мен­та­рий ре­жис­се­ра в раз­но­цвет­ных джин­сах. — По­че­му та­кой ак­цент на во­ло­сы?

— А как вы ду­ма­е­те?

— Я об этом у вас спра­ши­ваю.

От­ве­чать ре­жис­се­ры явно не хо­тят. Они при­шли сюда узнать, что люди по­ня­ли из их филь­ма, что по­чув­ство­ва­ли и о чем за­ду­ма­лись. Вот толь­ко за­ду­мы­вать­ся ни­кто не хо­чет — всем нуж­ны от­ве­ты, про­стые и внят­ные. Чьи это были во­ло­сы, кто был этот муж­чи­на, что с ним слу­чит­ся даль­ше.

От­ве­тов у ре­бят нет, а разо­ча­ро­ва­ние на ли­цах они даже не пы­та­ют­ся скрыть. Поэт и тол­па. Procul este, pro­fani — прочь, непо­свя­щен­ные

— По­че­му мы иг­но­ри­ру­ем ис­то­рию с ма­нья­ком? — неожи­дан­но спра­ши­ва­ет де­вуш­ка, мол­чав­шая до это­го. — Это же оче­вид­но ма­ньяк. «Кол­лек­ци­о­нер». Там тоже идет фо­кус на внеш­ность — на во­ло­сы, на взгляд, на ка­кие-то типы одеж­ды, ко­то­рую на­де­ва­ют жен­щи­ны. Или муж­чи­ны.

— А вы помни­те, как на­зы­ва­ет­ся фильм? Next Morn­ing. Здесь во­об­ще про ма­нья­ка ни­че­го не го­во­рит­ся.

— Вы узко смот­ри­те. У нас есть про­из­ве­де­ния в ки­не­ма­то­гра­фии, где ге­рой не пом­нит, что де­лал в преды­ду­щие дни. Там были убийства, там была по­те­ря па­мя­ти. Схо­дит­ся.

— Вот я один во­прос спро­шу, — пе­ре­би­ва­ет ее Ив Сен-Ло­ран. — Ре­бя­та, от­лич­ный фильм сня­ли, кру­то, вы­зы­ва­ет эмо­ции. Столь­ко раз­но­чте­ний, очень кру­то. Про глав­но­го ге­роя и ак­те­ра, его игру — хо­те­лось бы по­нять боль­ше про ваш прин­цип ра­бо­ты с ним. Где вы его на­шли?

— Мы ис­ка­ли по ка­стин­гам. У нас был опре­де­лен­ный пат­терн, ко­то­рый мы хо­те­ли взять. И внеш­но­сти, и те­ло­сло­же­ния.

— А вы прин­ци­пи­аль­но не ста­ли брать на­сто­я­ще­го че­ло­ве­ка? Вы ска­за­ли, у вас были ис­то­рии в се­мьях. Сво­е­го род­ствен­ни­ка по­че­му не взя­ли?

Ив Сен-Ло­ран не при­тво­ря­ет­ся — он дей­стви­тель­но не по­ни­ма­ет, что та­кое иг­ро­вое кино. Что та­кое этич­ность, умест­ность и вос­пи­та­ние — тоже. Ко­гда раз­да­ва­ли эм­па­тию, он сто­ял в оче­ре­ди за кру­ты­ми оч­ка­ми.

— Мы с вами по­па­лись на удоч­ку сейчас, если вы это не по­чу­я­ли. Нас как бы поймали. Мы как рыб­ки. И нас сейчас гры­зут вот эти два мо­ло­дых че­ло­ве­ка. Это ми­сте­рия, где нам от­ве­та на за­гад­ку в кон­це не дали. Это ощу­ще­ние раз­но­сти пу­тей: трак­то­вать мож­но и так и так. Всё, что вы го­во­ри­те, су­ще­ству­ет в этом филь­ме. Но вы не найдете ключ — он спря­тан так, что не надо ис­кать даже. Рас­слабь­тесь. Вы по­чув­ство­ва­ли это­го Кешу. Вы по­чув­ство­ва­ли, что у него что-то не так. И это уже мно­го го­во­рит о нас как о че­ло­ве­че­стве. Мы мо­лод­цы, мы это чув­ству­ем.

Гри­ша об­во­дит ком­на­ту взгля­дом: он один всё по­нял и один всё по­чув­ство­вал. По­на­до­би­лось все­го-то ис­кус­ство­вед­че­ское об­ра­зо­ва­ние или все но­ме­ра жур­на­ла «Се­анс» на книж­ной пол­ке да па­роч­ка кур­сов на Arza­mas.

— И нам надо сде­лать пе­ре­рыв, что­бы по­чи­нить ко­лон­ки.

---

«Мне моя душа на ис­хо­де дня про­по­ет о том, что лю­бовь про­шла»

Со­фья Ба­ки­на forma — 11; moi re­bênok vo sne

Тре­тья часть Мер­ле­зо­н­ско­го ба­ле­та. Эду­ард при­гла­ша­ет вый­ти в центр Со­фью — ре­жис­се­ра по­след­них двух филь­мов. С са­мо­го даль­не­го ряда под звуч­ный цо­кот вы­хо­дит де­вуш­ка — длин­ные во­ло­сы, гу­сто под­ве­ден­ные гла­за, вы­со­кие каб­лу­ки с ко­рот­ким пла­тьем-ту­ни­кой. Она нелов­ко жмет­ся у экра­на, пред­став­ляя пер­вый свой фильм, и го­во­рит очень тихо — что-то про по­те­рю ре­бен­ка и ощу­ще­ние смер­ти.

Если из про­шло­го филь­ма мож­но было вы­чле­нить хотя бы сю­жет, то в этом — и пы­тать­ся не сто­ит. Аб­стракт­ные пят­на, как буд­то кто-то смот­рит на мир сквозь сло­ман­ные стек­ла оч­ков для бас­сей­на. За­кад­ро­вый го­лос, вне­зап­но — на ар­мян­ском. Суб­тит­ры, ко­то­рые ско­рее де­кон­стру­и­ру­ют смысл, чем со­зда­ют его.

Все­го пол­то­ры ми­ну­ты экран­но­го вре­ме­ни — а во­про­сов боль­ше, чем за две преды­ду­щие ра­бо­ты вме­сте

Но фильм ре­ше­но не об­суж­дать, а по­смот­реть сра­зу вто­рую кар­ти­ну. «Фор­ма-11», толь­ко на ан­глий­ском и с ма­лень­кой бук­вы — по-эс­тет­ски. Или ре­гистр кла­ви­а­ту­ры пе­ре­клю­чить за­бы­ли, ко­гда на­би­ра­ли на­зва­ние.

Со­фья сно­ва вы­хо­дит в центр, что­бы пред­ста­вить ра­бо­ту. На этот раз — сняв каб­лу­ки, пря­мо в нос­ках. Го­лос дро­жит. Не от нер­вов — от слез.

— Мой де­душ­ка бо­лел 12 лет. Я на­блю­да­ла за его про­цес­сом уми­ра­ния. Мне очень хо­те­лось снять этот мо­мент, ухо­дя­ще­го че­ло­ве­ка. Я не хочу сни­мать филь­мы про лю­дей, ко­то­рых я люб­лю, по­то­му что это невоз­мож­но — ка­ме­ра сби­ва­ет связь меж­ду то­бой и че­ло­ве­ком, ко­то­ро­го ты лю­бишь. Но слу­чи­лось так, что я уви­де­ла очень длин­ные чер­ные по­ло­сы на обо­ях в ко­ри­до­ре ком­му­нал­ки, где оста­ва­лась несколь­ко дней. На­вер­ное, этот фильм еще про эти чер­ные по­ло­сы. И про лю­бовь.

Хо­чет­ся пу­стить­ся в иро­нию — из сбив­чи­вой сум­бур­ной речи по­чти ни­че­го не по­нят­но — как, судя по все­му, не бу­дет по­нят­но и из са­мо­го филь­ма. Но у Со­фьи дро­жит го­лос. Свет гас­нет. На экране — мрач­ный ко­ри­дор ти­пич­ной пи­тер­ской ком­му­нал­ки с гряз­но-жел­ты­ми обо­я­ми. А на них — длин­ные чер­ные по­ло­сы. И оди­но­че­ство — глу­хое, тоск­ли­вое оди­но­че­ство. Че­ло­век с ин­ва­лид­но­стью до­жи­ва­ет по­след­ние дни сво­ей жиз­ни, в ко­то­рой не знал люб­ви к себе, но знал — к миру.

Я не сдер­жи­ваю слез, ко­гда муж­чи­на по ту сто­ро­ну экра­на — боль­ной, ра­нен­ный жиз­нью че­ло­век, — вклю­ча­ет му­зы­ку, под­пе­вая: «Мне моя душа на ис­хо­де дня про­по­ет о том, что лю­бовь про­шла»

Ко­гда экран гас­нет, остав­ляя в па­мя­ти кар­тин­ку пу­стой ком­на­ты, на­все­гда по­ки­ну­той, я ду­маю о том, что моя жизнь ни­че­го не сто­ит в срав­не­нии с его. В злоб­ной на­смеш­ке ни­ко­гда не бу­дет силы, спо­соб­ной про­ти­во­сто­ять этой.

— А по­че­му он та­кой оди­но­кий, ваш ге­рой? Ваш де­душ­ка, на­вер­ное, был окру­жен за­бо­той, вы были с ним ря­дом. По­че­му ваш ге­рой та­кой оди­но­кий?

— Ге­рой филь­ма вы­рос в дет­ском доме, он всю жизнь не вы­хо­дил из дома. В его жиз­ни нет лю­дей, ко­то­рые ему мог­ли бы по­мочь выйти из дома. С ним ни­ко­го не было. И ко­гда я при­шла к нему и спро­си­ла: «Мож­но с вами по­си­деть немнож­ко?» — мы с ним очень дол­го раз­го­ва­ри­ва­ли. Он дер­жал меня за руку. И по­том, ко­гда я ухо­ди­ла, он меня не от­пус­кал. Ему было страш­но вновь оста­вать­ся од­но­му.

— Как ты его на­шла?

— Мне нуж­но было по­жить в Пи­те­ре пару дней, я про­пи­са­лась к по­дру­ге, у нее в ком­му­нал­ке был длин­ный ко­ри­дор c про­тер­той сте­ной. Я не мог­ла по­нять при­ро­ду этой про­тер­то­сти, пока но­чью не по­шла умы­вать­ся и не встре­ти­ла его. Он сто­ял на кухне, в тем­но­те. Я с ним по­здо­ро­ва­лась, спро­си­ла: «По­че­му вы тут один сто­и­те?» Он от­ве­тил: «Не хочу лю­дей пу­гать». Я в него влю­би­лась за се­кун­ду — на­столь­ко уди­ви­тель­ный, кра­си­вый че­ло­век.

Час спу­стя, уже в мет­ро, до ко­то­ро­го я шла с аб­со­лют­но пу­стой го­ло­вой, я от­кры­ла пост Со­фьи — с ан­но­та­ци­ей ее филь­ма.

«Я знаю, что он лю­бил толь­ко одну де­вуш­ку. по­сле он не вы­хо­дил из дома. мы пла­ка­ли вме­сте и рас­ска­зы­ва­ли друг дру­гу о том, как мож­но лю­бить. од­на­жды он взял меня за руку и дол­го не от­пус­кал. в его ком­на­те так мно­го кон­фет и мяг­ких иг­ру­шек. и так мно­го боли. он опи­ра­ет­ся о сте­ну, ко­гда хо­дит. по­это­му сте­ны его дома про­тер­ты од­ной длин­ной тем­ной ли­ни­ей.

*мой де­душ­ка но­сил в ко­шель­ке фо­то­гра­фию сво­ей пер­вой люб­ви. мой де­душ­ка, ге­рой мо­е­го филь­ма и я та­кие раз­ные. мы уме­ем лю­бить, и мы уми­ра­ем».

Об­лож­ка: кол­лаж «Цеха». Фото: © Elovich / Shut­ter­stock / Fotodom; Milo Weiler / Un­splash