«Быть бедным в Москве — проще, чем в глубинке»: что я поняла, проведя неделю без денег
Да, без эспрессо-тоника, доставок и маркетплейсов
В понедельник я потратила больше 1000 рублей еще до того, как приехала на работу, — добиралась на такси и взяла кофе. Днем я писала текст о том, как бедно люди живут в деревнях, и поняла, насколько избалована собственным благополучием. А его, как известно, в любой момент можно лишиться — и я решила попробовать лишиться, пусть и всего на неделю. Оставила на карте 1000 рублей — в надежде, что смогу прожить 7 дней без матчи, ресторанов и маркетплейсов.
Открываю холодильник. Закрываю его. Так три раза — никак не могу вспомнить, зачем открывала. Нужно пересчитать продукты. Придумать, чем питаться ближайшие 7 дней.
На столе — блокнот с ручкой, чтобы вести учет. Как в детстве: решаешь, отложить ли тридцать рублей на новый набор LEGO или все-таки купить сосиску в тесте. Раньше я всегда выбирала LEGO, но за годы разучилась не потворствовать минутным слабостям. Теперь могу хоть каждый день есть гипотетическую сосиску в тесте, а вот наборов с конструктором у меня больше нет.
В холодильнике продуктов скорее много, чем мало: четыре йогурта, упаковка яиц, сгущенка, кукуруза в банке, салатный микс из шпината и руколы и даже творожный сыр — отголоски былой роскоши. Еще нахожу макароны, овсянку, фунчозу и один жалкий пакетик риса. В морозилке примерзли к решетке два пакета пельменей и овощная смесь. В принципе, на еду можно не тратиться, если особо ничего не есть. И забыть о любви к фруктам и ягодам.
— В крайнем случае пойдешь в церковь за просфорами. Напишешь, что поверила в Бога ради углеводов.
«Голодать не хочется, и русская литература XX века остается на полке»
Приготовить еду, чтобы взять утром с собой, я не успеваю. Пью кофе, сразу несколько чашек, заглушая голод. Можно сходить в магазин за морковкой или яблоком — маленьким, чтобы уложиться в 150 рублей, — но это как-то совсем жалко.
Юля сидит на офисной кухне, лениво ковыряя сырники — плоские и похожие на оладьи. Я смотрю на них, как бомж на бургер. Юля двигает ко мне свой последний сырник в плоском контейнере и тяжело вздыхает, как будто страшно объелась. Не верю ей, но сырник беру.
Вечером зовут прогуляться. Денег у меня нет, поэтому вместо верандо-кофейного сибаритства мы слоняемся по узким переулкам, проходя мимо набитых людьми баров на Маросейке. Не заходим за эспрессо-тоником в Surf, как делаем каждую прогулку, не смотрим билеты в «Иллюзион» или «Зотов», даже не курим — сигареты у меня осталось всего две. Берегу их, как моряк спички.
— Я скоро буду как герой «Рутины» Алехина. Начну воровать ветчину.
— Если уж воровать, то хотя бы нормальное мясо. На ветчине далеко не уедешь.
От бесцельности променада заходим в книжный — «Ходасевич» спрятан в маленьком подвале за тяжелой железной дверью с наклейками. Пол узкой комнатки, покрытый пыльными коврами, привычно скрипит. В тесном квадрате, огороженном полками, раскрытыми чемоданами и коробками с книгами, толпятся несколько человек. Здесь тихо, как в библиотеке, — каждый громкий звук кажется чуждым этому застывшему во времени месту.
Привычно прохожусь взглядом по полкам с иностранной литературой, листаю художественные альбомы и старые поэтические сборники. Мельком смотрю на запечатанные, блестящие новизной книги, недавно появившиеся в наличии. Желтовато-серой акварельной обложкой прямо на меня смотрит что-то с названием «Двадцать. Тексты о русской литературе XX века» с обещанием рассказать о классиках советского модернизма и криво приклеенным ценником: 818 рублей.
Когда я училась в школе, мама запрещала мне покупать книги. Мол, плохо для экологии и семейного бюджета. «Ты читаешь по семь штук за месяц, деревьев в лесах скоро не останется». Так в рюкзаке появились пластиковые карточки-абонементы во все библиотеки района, а в поведении — привычка не возвращать особенно понравившиеся издания. Под Новый год в шестом классе я подарила себе поход в книжный на накопленные со школьных обедов червонцы. В 12 лет ради знаний можно было и поголодать.
Сейчас голодать не хочется, и русская литература XX века остается на полке. Может, я и плебейка, зато сытая.
«Деньги-то никто платить не хочет. Или их попросту нету»
Быть бедным в Москве — проще, чем в глубинке. Бедность здесь легко объяснима, а значит, временна. Цены на жилье адские, экономика трещит по швам, кредит не одобрили, работу хорошую пока не нашел. Однажды всё изменится — и вот тогда заживем.
Провинциальная бедность другая: с того края нищеты выбираются редко. Редко хотят выбраться. В Москве — бесплатные кинопоказы, фестивали, концерты и спектакли. В маленьких городах бесплатно можно разве что посидеть на лавочке в парке, послушать шансон с небольшой деревянной сцены на День города и без особых затрат спиться годам к тридцати.
— Проходите. Можете на любое свободное место садиться, — девушка протягивает мне мой телефон с отсканированным QR-кодом, пропуская в зал.
В «Иллюзионе» в 10 утра непривычно светло и пусто. В зале я практически одна — рядом сидят две девушки лет двадцати, на передних рядах — несколько женщин в возрасте. По утрам здесь бесплатно крутят советские фильмы, в основном те, про которые никто никогда не слышал. Сегодня это «Поздние свидания».
— Кротость — вот драгоценное качество женщины. Женщина была первой, кто видел Воскресение Христа.
— Нет, я не кроткая. И мне не дано видеть Воскресение Христа. Да мне это и не нужно. Ты чайник поставил?
— Надо тебе, Верочка, быть добрее.
— Дорогой мой! Ты чудный, ты на редкость порядочный человек… Но тебе не кажется, что ты одноклеточный?
На улице ветрено и накрапывает дождь. Хочется выпить кофе, чтобы согреться, но возможности нет. Две дамы, сидевшие со мной на одном ряду, курят у входа и презрительно щурятся на пьяницу, распластавшегося по скамье рядом.
Дамы выглядят так, будто живут прямо здесь, в высотке на Котельнической, и в завершение утреннего моциона решили заглянуть в кино. Спрашиваю сигарету — своих у меня не осталось.
— А вы сюда часто ходите?
— Почти на каждый сеанс, из бесплатных. В выходные иногда пропускаем — по будням-то билет достать легко, а вот в субботу быстро разбирают. Деньги-то никто платить не хочет. Или их попросту нету.
«Пустой кошелек, как ни странно, освобождает»
Мой знакомый делает социологическое исследование: ходит по барам и фотографирует надписи на стенах. Называет их «барным фольклором». Хочет потом издать книгу.
В четверг я навязываюсь к нему в деловые партнеры. Альтернативы у меня всё равно нет: большинство мероприятий проходит в выходные. Заняться чем-то вечером в будни, если у тебя нет денег, — не такая простая задача, как казалось.
Мы начинаем с «Зинзивера». Приходим рано, пока в рюмочной, обычно забитой людьми, еще пусто. Стены здесь ценны для исследования, почти как Альтамира для историков искусства. На надписи нанесены граффити, сверху — еще надписи, рисунки, стихи, советы, номера телефонов, наклейки, послания. Снова надписи — на русском, английском, иврите, грузинском, латыни.
— «Диана — дерево». Как думаешь, это значит, что у нее плоское телосложение? Или это про секс? Слово «бревно» не вспомнили…
— Может, это признание в любви… кто-то назвал ее деревом, имея в виду песню «Кино».
— Сомневаюсь, что тот, кто это писал, знает песню «Дерево».
Мы ходим из бара в бар, в каждом выпивая по вишневому пиву. Про эксперимент я не рассказываю, но за меня всё равно платят, отказываясь от вежливых попыток предложить компенсацию. Будто зная, что на самом деле компенсировать я ничего не могу — на карте у меня примерно 500 рублей.
— Как говорил Шнуров, баба должна чувствовать себя королевой.
— Когда он такое говорил?
— Не помню. Но точно говорил. Кто это еще мог сказать?
Вопрос с ужином тоже решается: мне покупают мороженое, которое мы съедаем, сидя на ступеньках в парке, как в каком-то дурацком американском ромкоме из двухтысячных. Меня никогда раньше не угощали мороженым. К тому же просто так — джентльменства ради.
В том, чтобы сидеть вот так, на голом камне среди детских площадок, с вафельным рожком в руках, что-то есть. Понятное, простое, легкое
Пустой кошелек, как ни странно, освобождает. Деньги — контроль: тот, у кого их много, контролирует больше. У кого их нет совсем — не контролирует ничего. Мне как будто больше не нужно притворяться взрослой — будто единственной вещью, отличавшей меня от подростка, всё это время была платежеспособность. А теперь вот она я — без денег. Без забот. Ем мороженое с едва знакомым одногруппником на ступеньках парка. «Лишь утратив всё до конца, ты обретаешь свободу» — это, наверное, про остаток на карте.
У меня нет денег, и я третий день подряд ем сосиски на ужин — мне их отдала девочка, съезжающая из общаги. У меня нет денег, и я стреляю сигареты на каждом углу — в кармане теперь лежит новая зажигалка, подаренная одним из случайных знакомых. У меня нет денег, и я иду с одногруппником фоткать стены прокуренных комнат, отдающих спиртом, потому что это прикольно и бесплатно.
У меня нет денег. И это не так плохо, как могло показаться, — если это всего на неделю, а рядом есть кто-то, всегда готовый угостить мороженым.
Обложка: коллаж «Цеха». Фото: © Luis Molinero, BUTENKOV ALEKSEI / Shutterstock / Fotodom