«Настя хочет быть приготовленной»: филолог — о том, как правильно читать Владимира Сорокина

Вла­ди­мир Со­ро­кин — один из са­мых из­вест­ных и про­во­ка­тив­ных со­вре­мен­ных ав­то­ров, пи­шу­щих на рус­ском язы­ке. Ча­сто пер­вый взгляд на твор­че­ство Со­ро­ки­на ока­зы­ва­ет­ся лож­ным. Рас­спро­си­ли док­то­ра фи­ло­ло­ги­че­ских наук, про­фес­со­ра шко­лы фи­ло­ло­ги­че­ских наук НИУ ВШЭ Ми­ха­и­ла Пав­лов­ца о том, как на­чи­нать зна­ком­ство с пи­са­те­лем так, что­бы из­бе­жать разо­ча­ро­ва­ния.

1. Что нуж­но по­нять или узнать пе­ред тем, как на­чи­нать чи­тать Со­ро­ки­на?

Преж­де все­го нуж­но по­нять то, что Со­ро­кин — боль­шой про­во­ка­тор в хо­ро­шем «эс­те­ти­че­ском» смыс­ле. Смысл его про­во­ка­ции за­клю­ча­ет­ся в том, что он ра­бо­та­ет с на­шим вос­при­я­ти­ем ху­до­же­ствен­ной ли­те­ра­ту­ры на несколь­ких уров­нях. Ведь при чте­нии кни­ги у нас есть три уров­ня вос­при­я­тия.

Пер­вый мож­но на­звать «на­ив­но-ре­а­ли­сти­че­ским» — ко­гда мы по-пуш­кин­ски «над вы­мыс­лом сле­за­ми обо­льем­ся». Мы со­пе­ре­жи­ва­ем ге­ро­ям кни­ги, га­да­ем, чем мо­жет кон­чить­ся та или иная си­ту­а­ция. Мы об­жи­ва­ем мир, со­здан­ный в про­из­ве­де­нии.

Вто­рой уро­вень вос­при­я­тия — «эс­те­ти­че­ский». Мы осо­зна­ем, что пе­ред нами вы­мы­сел, по­ни­ма­ем, что он сде­лан пи­са­те­лем и, глав­ное, по­лу­ча­ем удо­воль­ствие не столь­ко от са­мо­го вы­мыс­ла, сколь­ко от того, как ав­тор ра­бо­та­ет с сю­же­том, язы­ком, си­сте­мой об­ра­зов. Мож­но ска­зать, что это бо­лее вы­со­кий уро­вень вос­при­я­тия — уро­вень ком­пе­тент­но­го чи­та­те­ля, по­ни­ма­ю­ще­го, как устро­е­на ли­те­ра­ту­ра. Ведь на са­мом деле мно­гие при­ни­ма­ют то, что они чи­та­ют в кни­гах или ви­дят на экране, за чи­стую мо­не­ту.

Тре­тий уро­вень — са­мый, мо­жет быть, важ­ный, — это уро­вень на­блю­де­ния за са­мим со­бой. В про­цес­се чте­ния, пе­ре­жи­вая за ге­ро­ев и вос­хи­ща­ясь ма­стер­ством ав­то­ра, мы еще и пы­та­ем­ся по­нять, по­че­му вдруг пла­чем или сме­ем­ся над кни­гой. По­че­му для нас важ­но, что про­ис­хо­дит?

Итак, вер­нем­ся к пер­во­му уров­ню. В шко­ле нас учат об­суж­дать по­ступ­ки и жизнь ге­ро­ев ли­те­ра­тур­но­го про­из­ве­де­ния так, как буд­то это жи­вые люди. Мы мо­жем спо­рить до хри­по­ты, мог­ла ли Та­тья­на Ла­ри­на от­ве­тить вза­им­но­стью Оне­ги­ну, уже бу­дучи за­му­жем, мог ли Без­ухов про­мах­нуть­ся на ду­э­ли с До­ло­хо­вым и так да­лее.

Чи­та­тель, оста­ю­щий­ся на та­ком «на­ив­но-ре­а­ли­сти­че­ском» уровне, не раз­ли­ча­ет, где вы­мы­сел, а где ре­аль­ность, пи­са­тель­ская фан­та­зия для него сли­ва­ет­ся с прав­дой. Он за­бы­ва­ет, что все это толь­ко кон­структ, при­чем та­кой, с по­мо­щью ко­то­ро­го ав­тор мо­жет на­вя­зать соб­ствен­ные идеи.

Са­мый про­стой при­мер: До­сто­ев­ский от­прав­ля­ет Рас­коль­ни­ко­ва на ка­тор­гу, что­бы там Ро­ди­он пе­ре­жил тя­же­лую бо­лезнь, от­крыл для себя по­двиг Сони Мар­ме­ла­до­вой и глу­би­ну Еван­ге­лия и в кон­це кон­цов про­шел че­рез ду­хов­ное пре­об­ра­же­ние. До­сто­ев­ско­му было крайне важ­но про­ве­сти ге­роя че­рез ка­тор­гу как че­рез чи­сти­ли­ще. При этом мы зна­ем мно­го при­ме­ров, ко­гда жи­вой, на­сто­я­щий че­ло­век, ока­зав­шись на ка­тор­ге, толь­ко за­ка­ля­ет­ся в сво­их пре­ступ­ных за­мыс­лах и ха­рак­те­ре. Вар­лам Ша­ла­мов, ко­то­рый хо­ро­шо знал, что та­кое ка­тор­га, со­мне­вал­ся в том, что До­сто­ев­ский ви­дел ка­тор­гу во всех ее под­лин­ных ужа­сах. ибо же он не был до кон­ца че­стен с чи­та­те­ля­ми, ко­гда убеж­дал тех, что по­доб­ное Рас­коль­ни­ков­ско­му пе­ре­рож­де­ние не есть нечто ис­клю­чи­тель­ное.

Со­ро­кин в этом смыс­ле на­след­ник Вар­ла­ма Ша­ла­мо­ва. Ему очень важ­но по­ста­вить сво­е­го чи­та­те­ля в си­ту­а­цию, ко­гда тот, по­гру­зив­шись в про­из­ве­де­ние, до­ве­рит­ся, нач­нет пе­ре­жи­вать за ге­ро­ев, мо­жет быть, даже с кем-то из ге­ро­ев себя иден­ти­фи­ци­ро­вать. И ко­гда мы уже за­бу­дем, на ка­ком мы све­те, в мире Со­ро­ки­на про­изой­дет что-то чу­до­вищ­нее, что нас от­ту­да вы­ши­бет и поз­во­лит по­нять, что мы до­ве­ри­лись пи­са­тель­ско­му ге­нию и его вы­мыс­лу на­столь­ко, что были го­то­вы пой­ти за ним.

Ху­до­же­ствен­ный об­раз поз­во­ля­ет нам пе­ре­жи­вать важ­ные эмо­ции и за­ду­мы­вать­ся над важ­ны­ми про­бле­ма­ми, по­рож­да­ет важ­ные мыс­ли, но ему нель­зя ве­рить как объ­ек­тив­ной ре­аль­но­сти, по­сколь­ку это все­гда со­зда­ние фан­та­зии, кон­цеп­ции и идео­ло­гии ав­то­ра. Борь­бу с этим об­ма­ном — мож­но ска­зать, борь­бу с ли­те­ра­ту­рой, — Со­ро­кин де­ла­ет сво­ей глав­ной пи­са­тель­ской стра­те­ги­ей. И, ко­неч­но, бо­рясь с од­ной ли­те­ра­ту­рой, он со­зда­ет свою соб­ствен­ную.

Лю­бо­го пи­са­те­ля мож­но на­звать плу­том. Пи­са­те­ли от­ли­ча­ют­ся толь­ко тем, что неко­то­рые и сами ве­рят в то, что пи­шут, и на­столь­ко по­гру­жа­ют­ся в соб­ствен­ный текст, что и мир им ка­жет­ся та­ким, ка­ким они изоб­ра­зи­ли его в сво­ем про­из­ве­де­нии.

У Со­ро­ки­на плу­тов­ство ино­го рода. Он плут лишь в пер­вой ча­сти сво­их про­из­ве­де­ний. Но в це­лом ему очень важ­но не толь­ко об­ве­сти нас во­круг паль­ца, по­ка­зать фо­кус, но и за­тем раз­об­ла­чить соб­ствен­ное пред­став­ле­ние. Помни­те, как у Во­лан­да: се­анс чер­ной ма­гии с од­но­вре­мен­ным ее раз­об­ла­че­ни­ем. Это фор­му­ла твор­че­ства Со­ро­ки­на. Я ду­маю, что в этом смыс­ле он го­раз­до чест­нее и пе­ред со­бой, и пе­ред чи­та­те­лем.

2. Ка­кие ин­стру­мен­ты ис­поль­зу­ет Со­ро­кин?

В ран­них про­из­ве­де­ни­ях Со­ро­кин, как пра­ви­ло, ис­поль­зо­вал ме­та­фо­ры те­лес­ных от­прав­ле­ний: он об­на­ру­жил, что то, как устро­е­на эта часть на­шей фи­зио­ло­гии, страш­но на­по­ми­на­ет то, как устро­е­на и лю­бая идео­ло­гия, лю­бая про­па­ган­да.

Сна­ча­ла мы по­треб­ля­ем ка­кой-то про­дукт — еду или некое уче­ние, кни­ги, фи­ло­со­фию, взгля­ды. По­том пе­ре­ва­ри­ва­ем это в себе, что-то для себя в этом чер­па­ем (пря­мо как энер­гию из еды). А даль­ше — обыч­ное дело лю­бо­го нео­фи­та. Бу­дучи индок­три­ни­ро­ван­ны­ми, во­брав в себя некую ис­ти­ну, мы страш­но хо­тим по­де­лить­ся сча­стьем об­ла­да­ния ею. Здесь Со­ро­кин ис­поль­зу­ет ме­та­фо­ру фе­ка­лий, ис­праж­не­ний, а если го­во­рить гру­бее — дерь­ма. С ним он срав­ни­ва­ет пе­ре­ва­рен­ную идео­ло­гию, ко­то­рую мы ре­гу­ляр­но вы­ва­ли­ва­ем на го­ло­вы дру­гих лю­дей.

Так, идео­ло­гия мо­жет при­об­ре­тать фор­му «нор­мы» из од­но­имен­но­го ро­ма­на, то есть бри­ке­ти­ро­ван­но­го дерь­ма, ко­то­рое каж­дый со­вет­ский че­ло­век дол­жен по­треб­лять. Это мо­жет быть и бук­валь­но дерь­мо, как в ран­нем рас­ска­зе Со­ро­ки­на «Про­ез­дом», где про­ез­жа­ю­щий пер­вый сек­ре­тарь об­ко­ма, одоб­ряя ра­бо­ту сво­их под­чи­нен­ных, на­ва­ли­ва­ет огром­ную кучу на сде­лан­ный ими аль­бом к юби­лею ком­би­на­та. Та­кие фе­каль­ные ме­та­фо­ры очень силь­но воз­дей­ству­ют на чи­та­те­ля, зри­те­ля, слу­ша­те­ля. В этом, на­вер­ное, и была цель Со­ро­ки­на — что­бы мы пе­ре­жи­ли даже не эс­те­ти­че­ский шок, а фи­зио­ло­ги­че­ское от­тор­же­ние. Что­бы нас ре­аль­но тош­ни­ло от того, что мы чи­та­ем.

Фи­зио­ло­ги­че­ская тош­но­та — куда силь­нее, чем лю­бое эс­те­ти­че­ское пе­ре­жи­ва­ние. Она, как и боль, воз­вра­ща­ет нас к ре­аль­но­сти. Но в рас­ска­зе «На­стя», на­пи­сан­ном в 2000 году, Со­ро­кин идет немно­го даль­ше. Он ис­поль­зу­ет ту же са­мую ме­та­фо­ру по­гло­ще­ния ис­праж­не­ний, но в ка­че­стве про­дук­та ис­поль­зу­ет даже не идео­ло­гию, а че­ло­ве­че­скую жизнь. Ведь что про­ис­хо­дит с глав­ной ге­ро­и­ней На­стей на са­мом деле, вне ме­та­фо­ры?

Де­вуш­ке ис­пол­ня­ет­ся 16 лет, она дей­стви­тель­но ста­но­вит­ся де­вуш­кой. В XIX веке и рань­ше в клас­си­че­ской рус­ской куль­ту­ре, ко­то­рую мы се­го­дня счи­та­ем ис­точ­ни­ком так на­зы­ва­е­мых тра­ди­ци­он­ных цен­но­стей, этот воз­раст счи­тал­ся под­хо­дя­щим для вступ­ле­ния в брак. Мож­но вспом­нить, что На­та­ша Ро­сто­ва не вы­хо­дит за­муж за Бол­кон­ско­го толь­ко по­то­му, что ей все­го 15 — надо го­дик по­до­ждать. Пуш­кин сва­та­ет­ся к На­та­лье Ни­ко­ла­евне, ко­гда ей ис­пол­ня­ет­ся 16 лет.

На­стя же до­жи­ва­ет до сво­е­го шест­на­дца­ти­ле­тия, но не ста­но­вит­ся взрос­лой, а, как и в дет­стве, оста­ет­ся соб­ствен­но­стью ро­ди­те­лей, ко­то­рые рас­по­ря­жа­ют­ся ее судь­бой и бу­ду­щим. Толь­ко вме­сто бук­валь­но­го за­му­же­ства они ме­та­фо­рич­но от­да­ют свою дочь — свой про­дукт, — дру­го­му че­ло­ве­ку в поль­зо­ва­ние, то есть на съе­де­ние. Ее го­то­вят, толь­ко не к сва­дьбе, а бук­валь­но — в печи.

Со­ро­кин опять ис­поль­зу­ет усто­яв­ши­е­ся язы­ко­вые кон­струк­ции, ведь ча­сто эро­ти­че­ские ме­та­фо­ры при­об­ре­та­ют ку­ли­нар­ные от­тен­ки («Ка­кие ап­пе­тит­ные нож­ки!»). Вос­при­я­тие жен­щин как про­дук­тов пи­та­ния за­ло­же­но в на­шем по­все­днев­ном язы­ке, и воз­мож­но са­мое горь­кое для пи­са­те­ля в том, что и сами де­вуш­ки не про­тив: На­стя хо­чет быть при­го­тов­лен­ной, для нее все тор­же­ство ее по­гло­ще­ния — празд­ник. Неуди­ви­тель­но, ведь она так вос­пи­та­на, в ее мире нет аль­тер­на­ти­вы: все так жили, то есть услов­но вы­хо­ди­ли за­муж, и она — вый­дет. Но рас­сказ, че­рез шок, за­став­ля­ет чи­та­те­ля за­ду­мать­ся, дей­стви­тель­но ли де­вуш­ку долж­ны «сер­ви­ро­вать» для дру­гих лю­дей, в первую оче­редь го­стей се­мьи, или она име­ет пра­во са­мо­сто­я­тель­но со­бой рас­по­ря­жать­ся?

Дей­ствие рас­ска­за про­ис­хо­дит пря­мо на ру­бе­же XIX и XX века — в эпо­ху, ко­то­рую мы на­зы­ва­ем эпо­хой мо­дер­на. Это та са­мая эпо­ха, ко­то­рая по­ста­ви­ла че­ло­ве­че­скую жизнь в за­ви­си­мость от пло­дов на­ших изоб­ре­те­ний. Сто­и­мость пло­дов рук че­ло­ве­че­ских то­гда была по­став­ле­на выше, чем сама жизнь че­ло­ве­ка: па­ро­во­зы до­ро­же ма­ши­ни­стов, при ги­по­те­ти­че­ском по­жа­ре в Лув­ре из огня сле­ду­ет вы­но­сить «Мону Лизу», а не жи­во­го ре­бен­ка. С од­ной сто­ро­ны, в ла­ге­рях мо­гут сгно­ить че­ло­ве­ка, как это было с Ман­дель­шта­мом, а, с дру­гой, сам че­ло­век ради слов, несколь­ких стро­чек, го­тов по­ста­вить свою жизнь и жизнь близ­ких под боль­шую угро­зу — по­то­му что так важ­но на­пе­ча­тать, опуб­ли­ко­вать, сде­лать про­чи­тан­ным. Так и На­стя уни­что­жа­ет­ся как жи­вой че­ло­век со сво­и­ми меч­та­ми и фан­та­зи­я­ми — в кон­це же мы по­лу­ча­ем го­ло­грам­му как квинт­эс­сен­цию эпо­хи мо­дер­на, где труд че­ло­ве­ка до­ро­же его са­мо­го.

Ду­маю, Со­ро­кин, как гу­ма­нист XXI века, про­бле­ма­ти­зи­ро­вал этот под­ход и так ста­вил во­прос, дей­стви­тель­но ли бес­смерт­ный об­раз ре­бен­ка до­ро­же, чем он сам, но жи­вой — со сво­и­ми чув­ства­ми, мыс­ля­ми, на­деж­да­ми, лю­бо­вью и нена­ви­стью.

3. С ка­кой кни­ги луч­ше на­чи­нать чте­ние Со­ро­ки­на?

Ху­до­же­ствен­ный мир боль­шо­го пи­са­те­ля — это все­гда зда­ние с мно­же­ством две­рей, и сам чи­та­тель дол­жен по­до­брать что-то себе по пле­чу.

Кому-то как раз луч­ше на­чать с ран­них рас­ска­зов Со­ро­ки­на, сбор­ни­ка «Пер­вый суб­бот­ник». Тек­сты неболь­шие, но они очень ясно, внят­но вы­стро­е­ны и поз­во­ля­ют по­нять об­щий прин­цип по край­ней мере это­го эта­па твор­че­ства ав­то­ра. Это­го же прин­ци­па он от­ча­сти при­дер­жи­ва­ет­ся и се­го­дня, по­это­му мож­но, на­чав с ран­них про­из­ве­де­ний, прой­ти путь до се­го­дняш­них ро­ма­нов. Ко­неч­но, этот путь уме­стен, если мир Со­ро­ки­на чи­та­те­ля за­во­ра­жи­ва­ет и если ва­жен под­ход, ко­то­рый он ис­поль­зу­ет в сво­их про­из­ве­де­ни­ях.

Дру­го­му чи­та­те­лю я бы по­со­ве­то­вал ме­нее бру­таль­ные и жест­кие вещи. К при­ме­ру, по­весть «Ме­тель» (2010), ко­то­рая ка­жет­ся мне по-сво­е­му ли­рич­ной. В ней есть то, что близ­ко серд­цу лю­бо­го че­ло­ве­ка, — об­раз док­то­ра, со­вер­ша­ю­ще­го еже­днев­ный про­стой и ве­ли­кий по­двиг. Плюс до­воль­но ост­ро­ум­ный сю­жет и мно­гое из того, что есть в ран­нем Со­ро­кине, но уже нет со­всем ужа­сов, ко­то­рые мно­гих от­тал­ки­ва­ют.

Еще один ва­ри­ант — «День оприч­ни­ка» (2006) и его про­дол­же­ние, сбор­ник рас­ска­зов «Са­хар­ный Кремль» (2008). Это пам­фле­ты, ост­ро­со­ци­аль­ные и по­ли­ти­зи­ро­ван­ные про­из­ве­де­ния, в ко­то­рых мож­но узнать мно­гое из того, что мы и так ви­дим во­круг себя. Тут мы вжи­ва­ем­ся в мир, вос­при­ни­ма­ем его как ре­аль­ный, а по­том по­ни­ма­ем, что он — кон­структ, идео­ло­ги­че­ская по­дел­ка, ко­то­рая ру­шит­ся у нас на гла­зах.

Ча­сто, чи­тая про­из­ве­де­ния Со­ро­ки­на, мы ду­ма­ем: «Да что за бред? Это ахи­нея». Мы как буд­то ока­зы­ва­ем­ся на дру­гой пла­не­те, в стран­ной ис­ка­жен­ной ре­аль­но­сти, об­жи­той пи­са­те­лем. Так, на­при­мер, в рам­ках по­след­не­го ро­ма­на Со­ро­ки­на «На­сле­дие», ко­то­рый вхо­дит в мини-цикл про­из­ве­де­ний про док­то­ра Га­ри­на, есть пол­но­цен­ный лор, пу­те­ше­ствия из од­ной эпо­хи в дру­гую и так да­лее. По­чти «Вла­сте­лин ко­лец». Но там мы вдруг с ужа­сом об­на­ру­жи­ва­ем, что это сбы­ва­ет­ся и в на­шем мире. Со­ро­кин пе­ре­во­ра­чи­ва­ет сто­лик с кар­та­ми и на­чи­на­ет иг­рать в от­кры­тую, по­ка­зы­вая, что вы­мы­сел об­ма­ны­ва­ет нас, под­ме­ня­ет со­бой ре­аль­ность, а по­рой и ре­аль­ность под­ра­жа­ет са­мо­му жут­ко­му и нево­об­ра­зи­мо­му вы­мыс­лу.

Ко­неч­но, по­след­ние кни­ги Со­ро­ки­на ста­ли мяг­че. Воз­мож­но, так про­яв­ля­ет­ся воз­раст ав­то­ра. В них нет со­всем жут­ких сцен на­си­лия, фи­зио­ло­ги­че­ских от­прав­ле­ний. Как буд­то Со­ро­кин за­ду­мал­ся о том, что пи­сать нуж­но не толь­ко для неко­то­ро­го уз­ко­го кру­га до­ве­рен­ных чи­та­те­лей.

Сей­час же за­мет­но силь­ное вли­я­ние на Со­ро­ки­на ки­не­ма­то­гра­фи­че­ской по­э­ти­ки. Во мно­гих его по­след­них ро­ма­нах за­мет­но, что он ра­бо­та­ет ско­рее как сце­на­рист. Дает пла­ны и диа­ло­ги, по­стро­ен­ные как в се­ри­а­лах или кино, из­бе­га­ет слиш­ком слож­но­го дис­кур­са, неподъ­ем­но­го для обыч­но­го чи­та­те­ля — об­ра­зо­ван­но­го, но нера­фи­ни­ро­ван­но­го, непро­фес­си­о­наль­но­го. На­ли­цо де­мо­кра­ти­за­ция сти­ля Со­ро­ки­на.

И вот при­мер. Со сту­ден­та­ми я чи­таю в том чис­ле «На­стю» — этот текст поз­во­ля­ет ак­ту­а­ли­зи­ро­вать зна­ния по эпо­хе мо­дер­на, сама его про­бле­ма­ти­ка для де­ву­шек осо­бен­но ак­ту­аль­на (про­бле­ма объ­ек­ти­ва­ции жен­ско­го тела, прав жен­щин и так да­лее).

Но в по­след­ние годы с все­гда даю, что на­зы­ва­ет­ся, «триг­гер вор­нинг» — сра­зу го­во­рю, что пой­му, если кто-то не за­хо­чет до­чи­ты­вать рас­сказ и не смо­жет по­сле пер­вых стра­ниц вой­ти в мир это­го тек­ста. И пред­ла­гаю аль­тер­на­ти­ву — еще один рас­сказ Со­ро­ки­на, «Гам­бит веп­ря», на­пи­сан­ный им го­раз­до поз­же, в 2021 году. Там тоже есть сце­ны кан­ни­ба­лиз­ма, тема жен­ских прав, на­си­лия и вла­сти. Но сде­ла­но это все го­раз­до мяг­че, что под­хо­дит бо­лее впе­чат­ли­тель­ным чи­та­те­лям или тем, кому тра­ди­ции или ре­ли­ги­оз­ные нор­мы ме­ша­ют вос­при­ни­мать со­всем жест­кие, по­ста­ван­гард­ные ли­те­ра­тур­ные фор­мы.

4. Со­ро­кин про­дол­жа­ет пи­сать. Ка­кие про­бле­мы его вол­ну­ют?

Со­ро­кин, как и Пе­ле­вин, пуб­ли­ку­ет но­вые про­из­ве­де­ния. Это два от­ча­сти даже близ­ких пи­са­те­ля, при всей их раз­ни­це и иро­нич­ном от­но­ше­нии друг к дру­гу. Обо­их ин­те­ре­су­ет то, что вол­ну­ет нас всех: про­бле­ма под­ме­ны ре­аль­но­сти раз­ны­ми кон­цеп­ци­я­ми, ви­зу­аль­ны­ми об­ра­за­ми, вир­ту­а­ли­за­ция ре­аль­но­сти, за­ме­на че­ло­ве­че­ско­го на по­ст­че­ло­ве­че­ское.

И Пе­ле­вин, и Со­ро­кин ско­рее гу­ма­ни­сты, но Пе­ле­вин, на мой взгляд, бо­лее брюзг­лив и ме­нее кри­ти­чен к сво­им соб­ствен­ным ос­но­вам. Со­ро­кин же го­тов па­ро­ди­ро­вать свое преж­нее по­ни­ма­ние того, куда дви­жет­ся мир, как из­ме­неняются усло­вия, в ко­то­рых мы жи­вем. Он не пы­та­ет­ся бо­роть­ся с ци­ви­ли­за­ци­ей. Он сра­жа­ет­ся со сле­пой ве­рой че­ло­ве­че­ства в то, что ци­ви­ли­за­ция нам несет лишь зло, убеж­ден, что нель­зя про­сто за­ме­нить бе­лое на чер­ное и по­лу­чить под­лин­ное осво­бож­де­ние. Со­ро­кин по­вто­ря­ет, что мир, в ко­то­ром с недав­них пор еще и раз­мы­та гра­ни­ца ре­аль­но­го и вир­ту­аль­но­го, устро­ен слож­нее.

Ин­те­рес­но, что со­всем недав­но Со­ро­ки­на на­зы­ва­ли чуть ли не ми­зо­ги­ном — он за­дел часть фе­ми­ни­сти­че­ско­го со­об­ще­ства. В но­вом сбор­ни­ке рас­ска­зов «De fem­inis» (2022) он го­во­рил об опас­но­стях ра­ди­каль­но­го фе­ми­низ­ма, ко­то­рый от­ка­зы­ва­ет­ся по­нять слож­ность вза­и­мо­свя­зи муж­чин и жен­щин. Од­на­ко для Со­ро­ки­на пра­ва жен­щин на­хо­дят­ся в связ­ке с пра­ва­ми муж­чин, и утвер­ждать жен­ские пра­ва, на­ру­шая муж­ские, невоз­мож­но. Он де­кон­стру­и­ру­ет би­нар­ную оп­по­зи­цию «муж­ское-жен­ское», и мно­гие та­кую по­пыт­ку вос­при­ня­ли до­воль­но про­сто­душ­но и на­ив­но — как на­пад­ки на жен­щин.

Мне же ка­жет­ся, что Со­ро­кин — один из слож­ней­ших и ак­ту­аль­ней­ших пи­са­те­лей, ра­бо­та­ю­щих на рус­ском язы­ке се­го­дня. Он, ви­ди­мо, сам по­ни­ма­ет слож­ность сво­е­го язы­ка, а по­то­му ищет путь к бо­лее ши­ро­ко­му кру­гу чи­та­те­лей, и это го­во­рит нам о нем как о пи­са­те­ле, ко­то­рый свою пи­са­тель­скую мис­сию вполне осо­зна­ет.

5. Что Со­ро­кин мо­жет рас­ска­зать за­ру­беж­ным чи­та­те­лям о Рос­сии?

Уни­каль­ность Вла­ди­ми­ра Со­ро­ки­на в том, что на дру­гие язы­ки его ста­ли мас­со­во пе­ре­во­дить го­раз­до рань­ше, чем на ан­глий­ский (хотя, спра­вед­ли­во­сти ради, пер­вый пе­ре­вод «Оче­ре­ди» на ан­глий­ский был сде­лан в 1988 году). В прин­ци­пе Со­ро­кин го­раз­до ин­те­рес­нее пред­ста­ви­те­лям тех куль­тур, ко­то­рые име­ли схо­жий с рос­сий­ским опыт го­су­дар­ствен­но­го на­си­лия, то­та­ли­та­риз­ма и ав­то­ри­та­риз­ма. Стра­ны, где Со­ро­кин дав­но из­ве­стен и пе­ре­во­дит­ся, где он даже жил — это Япо­ния и Гер­ма­ния. По­нят­но, что то­та­ли­та­риз­мы, при всей их на­ци­о­наль­ной спе­ци­фи­ке, име­ют мно­го об­ще­го в том, как утвер­жда­ет­ся власть, на что она пре­тен­ду­ет и что счи­та­ет для себя необ­хо­ди­мым.

За­ме­ча­тель­но, что сей­час Со­ро­ки­на ста­ли пе­ре­во­дить боль­ше, у него по­яви­лись бли­ста­тель­ные пе­ре­вод­чи­ки: Джей­ми Гам­брелл (уже по­кой­ная, к со­жа­ле­нию), Макс Ла­у­тон, ко­то­рый крайне увле­чен Со­ро­ки­ным и даже об­щал­ся с ним. Кста­ти, ин­тер­вью Ла­у­то­на с Со­ро­ки­ным я со­ве­тую во­об­ще всем, кого ин­те­ре­су­ют во­про­сы пе­ре­во­да — это дей­стви­тель­но ин­те­рес­ное ви­део о вза­и­мо­дей­ствии пе­ре­вод­чи­ка с ав­то­ром.

В це­лом по­нят­но, что ко­гда Со­ро­кин пе­ре­во­дит­ся на ан­глий­ский язык, речь идет не о язы­ке США или Ве­ли­ко­бри­та­нии, Ав­стра­лии. Мы го­во­рим про меж­ду­на­род­ный язык, ко­то­рый дает воз­мож­ность каж­до­му из 400 мил­ли­о­нов зна­ю­щих его лю­дей, от­крыть для себя Со­ро­ки­на. В том чис­ле граж­да­нам тех стран, где тя­же­ло­го ав­то­ри­тар­но­го или то­та­ли­тар­но­го опы­та не было.

На­вер­ное, ран­ние вещи Со­ро­ки­на бу­дут этим чи­та­те­лям немно­го непо­нят­ны. С дру­гой сто­ро­ны, по­след­ние ро­ма­ны — вполне себе кос­мо­по­ли­ти­че­ские, ин­тер­на­ци­о­наль­ные. Там мы ока­зы­ва­ем­ся в мире ма­лень­ко­го зем­но­го ша­ри­ка, где со­бы­тия да­ле­ко не все­гда раз­во­ра­чи­ва­ют­ся на тер­ри­то­рии ны­неш­ней РФ. При на­ли­чии та­ких за­ме­ча­тель­ных пе­ре­вод­чи­ков, как Макс Ла­у­тон, я уве­рен, Со­ро­кин най­дет сво­их чи­та­те­лей.

Но не надо пи­тать ил­лю­зий, что чи­та­тель за ру­бе­жом бу­дет силь­но от­ли­чать­ся от чи­та­те­ля в на­шей стране. Со­ро­кин даже в пе­ре­во­де оста­нет­ся не бел­ле­три­стом, а ин­тел­лек­ту­аль­ным ав­то­ром, пи­шу­щим о про­бле­мах, с ко­то­ры­ми столк­ну­лось все че­ло­ве­че­ство, наша зем­ная ци­ви­ли­за­ция. Увы, даже в се­го­дняш­ний век все­об­ще­го об­ра­зо­ва­ния про­цент лю­дей, раз­мыш­ля­ю­щих о та­ких про­бле­мах ре­гу­ляр­но, неве­лик. С дру­гой сто­ро­ны, как пра­ви­ло, та­кие люди за­ни­ма­ют ве­ду­щие ме­ста и во вла­сти, и в куль­ту­ре, и в на­у­ке, и в об­ра­зо­ва­нии. Их раз­мыш­ле­ния, цен­но­сти и взгля­ды, на ко­то­рые мо­жет вли­ять Со­ро­кин, транс­ли­ру­ют­ся дру­гим лю­дям. И, та­ким об­ра­зом, мож­но ска­зать, что круг чи­та­те­лей Со­ро­ки­на куда шире, чем ка­жет­ся на пер­вый взгляд.