«Я — причина несчастий своей матери». Как чувство долга перед родителями мешает нам жить
И почему мы вообще чувствуем вину за свое рождение
Ощущение, что ты что-то должен людям, которые тебя вырастили, но не можешь этого дать, зачастую преследует нас и создает проблемы во взрослой жизни. Причем нередко о взаимосвязи «долг перед матерью — тяга брать материальные долги» мы не догадываемся. Ольга Берг в своей книге «О чем молчит психолог? Книга про целительную силу терапии глазами специалиста и его клиентов», которая выйдет в издательстве «Бомбора» в феврале, рассказывает о случае клиентки с именно такими проблемами.
Придя на очередную сессию, Александра буквально с порога заявляет, что всю неделю думала над вопросом, который я задала ей на одной из предыдущих встреч. Она упорно пыталась понять, кто тот человек, перед которым она чувствует себя в долгу.
— Вы спросили об этом как будто между делом, но я в последнее время постоянно об этом думаю. Так странно, ведь ответ пришел мне в голову практически сразу. Просто я надеялась, что ошибаюсь, что придумаю кого-то другого.
— Поделитесь? Кажется, что вы очень не хотите быть этому человеку должной.
— А вы как всегда внимательны. Я ведь много читаю и о психологии тоже. И о сепарации, и о детских травмах, и о вине… Но мне все равно очень больно осознавать, что это моя мама. Наверное, было бы легче, если бы я смогла убедить себя, что это муж, ребенок или даже сестра. Но нет, это мама, — она отворачивается, разглядывая что-то за окном. — Я видела, как она с утра до ночи работает, как потом приходит с тяжелой работы уставшая и начинает готовить, стирать. Как она всегда старалась уделять нам время. У нее вообще не было личной жизни, потому что на эту личную жизнь не было времени. Она делала все во имя нас, чтобы у нас было детство, еда, приличная одежда, — она вздыхает. — Мы с детства старались сделать ее жизнь легче. Не огорчать, не беспокоить. Мне и сейчас бывает тяжело на нее смотреть, прямо как тогда. Я ее очень люблю, но общаться с ней спокойно не могу. Я вижу в ней женщину, которая посвятила жизнь мне и сестре. И кажется, что мы, как паразиты, высосали из нее все соки. И как это теперь компенсировать, как отдать? Сейчас она по-прежнему одинокая, уже пожилая женщина. И мне больно понимать, что мы с сестрой виноваты. Глядя на нее, я думаю, что, если бы меня не было, все были бы счастливы, и у мамы бы не было проблем.
Александра как будто сама пугается сказанного. Закусывает губу. Я физически ощущаю ее напряжение.
— Часто ли вам приходят подобные мысли?
— Нет. Нет, Ольга, не часто. Но когда я вижу ее особенно несчастной, я думаю, что было бы хорошо, если бы я не рождалась.
Я понимаю: важно убедиться, что мы сейчас не говорим о суицидальных наклонностях, что моя клиентка только строит гипотетические сценарии своего прошлого, которые не имеют отношения к настоящему. На всякий случай спрашиваю:
— Как думаете, каково было бы вашей маме, если бы вас сейчас с ней не было?
— Ужасно, она была бы совсем одинока. Но если бы меня не было тогда… возможно, у нее был бы шанс построить личную жизнь. Зажить хорошо, больше радоваться. Но были мы, так что без вариантов.
На поверхность прорывается глубинное переживание моей клиентки.
— Как думаете, ваша мама, несмотря на переживания и сложную финансовую ситуацию, получала все-таки радость от того, что вы у нее были?
Александра улыбается. Говорит, что в детстве мама часто говорила, что они с сестрой — смысл ее жизни. Она замолкает, а потом неуверенно говорит: «Кажется, мы были ее спасательным кругом». Раньше ей всегда казалось, что они с сестрой испортили матери жизнь. Но задумавшись об этом, она начала понимать, что на самом деле именно ради детей мама готова была бороться с любыми трудностями, вытаскивая себя и семью из болота.
— Александра я правильно понимаю, что необъятное чувство долга — это про маму, которой вы привыкли быть должной. Вы жили с чувством, что она променяла свою жизнь на вашу?
Тяжелый, глубокий вдох: «Да». Ее интонация меняется, в голосе отчетливо звучат эмоции. Я понимаю, что мы приблизились к чему-то важному.
— Александра вы сказали, что недавно взяли деньги в долг. Подскажите, у кого вы заняли? У подруги, коллег, мужчины? Или, может быть, вы обратились в банк?
— Это женщина. Я никогда не занимала деньги у мужчин. И не беру кредиты в банках, они меня пугают. А занять у хорошей знакомой с работы я смогла. Она состоявшийся взрослый человек, намного старше меня, мне кажется, что моя просьба ее не очень затруднила.
До начала терапии Александра не понимала, что испытывает перед матерью вину, не позволяла себе это прочувствовать. Я предлагаю ей задуматься о том, что она хотела бы сказать матери в откровенном разговоре, за что поблагодарить и за что извиниться.
Что происходит с клиентом
Александра привыкла быть в эмоциональном долгу перед мамой. Ей тяжело сознаться в этом даже себе, поскольку чем сильнее мы привязаны к кому-то, чем больше сложных эмоций питаем к этому человеку, тем болезненнее испытывать перед ним вину. Александра умна и понимает, что процесс сепарации с матерью она не прошла до конца, и в дополнение ко всему это вызывает у нее фрустрацию и чувство разочарования в себе.
Все эти эмоции, которые она никогда не могла высказать напрямую, выразились в том, что сегодня в финансовом плане она захотела быть должной женщине старше себя, на которую несложно взглянуть снизу вверх и увидеть в ней материнскую фигуру. Я еще раз убеждаюсь в том, что мы двигаемся в верном направлении: нам предстоит работа с чувством вины за испорченную мамину жизнь.
В случае Александры мы видим смещение семейных ролей: она сама как бы становится родителем своей маме, пытается взять ее ответственность на себя. Это же мы наблюдаем, когда Александра взаимодействует с сестрой. Как когда-то их мама поступилась собственными интересами ради дочерей, так теперь и Александра готова пожертвовать финансовой стабильностью, залезая в долги, чтобы справиться с проблемами сестры.
Мама Александры показывала любовь к дочерям, жертвуя собой ради их благополучия. И, кажется, Александра переняла эту черту. Мне важно исследовать эти тенденции, обнажить стратегии «жертвенной любви» и показать Александре, что, если мама любила ее так, это не значит, что и она должна проявлять любовь похожим образом. Мы можем вместе поискать другие формы выражения любви, более здоровые как для моей клиентки, так и для ее любимых.
Клиентка обвиняет себя, в частности, в том, что личная жизнь ее мамы так и не сложилась. Я обращаю внимание на то, что и ее личная жизнь далека от мечтаний. Ее муж живет как будто отдельно, не стремится помочь семье, удовлетворен тем, что от него в семейных финансовых делах зависит немногое. Я помечаю, что в будущем нам будет важно это исследовать. Не запрещает ли себе Александра быть счастливой в отношениях с партнером? Не считает ли, что это будет нечестно по отношению к маме, так и оставшейся одинокой? Не пытается ли выразить любовь к матери еще и таким образом?
Никто не знает, как бы складывалась жизнь наших родителей без нас. Но наши родители когда-то выбрали оставить ребенка и воспитать его, значит, мы были им нужны, как бы непросто им ни приходилось в процессе. На самом деле выбирать, как и где работать, сколько зарабатывать, какие отношения и с кем строить, может только взрослый. Ребенок не может отвечать за поступки и жизнь родителя, зато родитель обязан отвечать за поступки и жизнь ребенка. Мы все это знаем, но прочувствовать это и отпустить детские эмоции бывает непросто.
Это кажется похожим на то, как мы проживаем стыд, но его важно отличать от вины. Стыд заставляет нас думать, что мы не заслуживаем чего-то хорошего из-за того, какие мы. Вина делает то же самое, но привязана не к самовосприятию, а к конкретному поступку или факту. «Я родилась. Поэтому мама не смогла ни с кем построить отношения. Поэтому я заслуживаю наказания».
Существует и другое отличие. Стыд — чувство тайное, мы хотим его спрятать. Если другие обнаруживают наш стыд, это может быть невыносимо. Поэтому его часто относят к социальным чувствам.
Мы можем вместе поискать другие формы выражения любви, более здоровые как для моей клиентки, так и для ее любимых.
Вина — ситуативная или глубинная, — проживается иначе. Держать ее в тайне может быть мучительнее, чем вынести на поверхность.
Ситуативная вина — это когда ты плюнул кому-то в спину и понял, что был не прав. Глубинная вина формируется в очень раннем возрасте. К примеру, уже в 8–10 месяцев ребенок может начать замечать, что его мама подвержена невротическим переживаниям. В связи со спецификой эгоцентричного и отчасти магического детского восприятия он уверен, что все в мире происходит из-за него, и видит себя причиной маминого дискомфорта. Формируется убеждение: «Я причина несчастий своих родителей». Именно это и происходит с Александрой.
На что обратить внимание
Интересно, что интеллектуально Александра практически сразу осознает причины своих чувств, ведь она пыталась разобраться в ситуации и искала информацию самостоятельно, но прожить и прочувствовать свои открытия ей очень тяжело.
Вообще чтение хорошей психологической литературы обычно помогает человеку чуть больше понять то, что с ним происходит. Но бывает, что книги наоборот мешают, особенно если человек начинает заниматься не самоанализом, а самокопанием. Ведь настоящее глубокое самопознание возможно только в отношениях с другими людьми: с близкими, друзьями, коллегами, психотерапевтом. Самокопание предполагает уход в себя, своеобразное отшельничество, в процессе которого человек настойчиво ищет ответы на вопросы «Кто я?» или «Чего я хочу?» внутри себя, не приходя ни к каким выводам или результатам.
Знать о своих чувствах или проблемах не равно найти новые поведенческие модели. Именно в психотерапии их и возможно обнаружить, потому что психотерапевт является тем самым вторым участником общения, помогающим сформировать новый опыт. Клиент же перекладывает этот опыт на свою жизнь и на отношения с другими людьми и собой. Например, без доброжелательного отношения терапевта к клиенту последний мог бы и не осознать своей потребности в подобном, регулярно терпеть абьюз, например от мужа или друзей. И только новый опыт других, здоровых близких связей, другого восприятия себя помогает перестать терпеть такое отношение к себе.
Как с этим работать
Моя задача — показать Александре, что она подарила маме много лет, наполненных смыслом, ценностью, любовью, а не только ответственностью и переживаниями.
Потихоньку мы возьмем в терапию глубинное чувство вины. Шаг за шагом будем разбирать периоды жизни мамы и Александры и рассматривать их под разными углами. Мне важно вернуть Александре ощущение себя ребенком, помочь вспо- мнить, что ее мама была взрослой и совершала выборы с позиции взрослого.
Чтобы избавиться от глубинной вины или хотя бы взять ее под контроль, нужно обнаружить механизм, по которому она проявляется в повседневной жизни клиента.
Например: «Когда я вижу, что мной недовольны, я чувствую себя виноватой». Это происходит, только когда негативные эмоции испытывает моя мама? Другие родственники? Другие женщины? Какие именно эмоции других людей вызывают у меня автоматическое чувство вины? Когда на меня обижаются? Злятся? Когда мне делают подарки? Когда кому-то рядом со мной грустно?
Мы должны помочь клиенту научиться брать паузу, чтобы осознавать, в чем конкретно он виноват: подвел, обидел, нахамил, прежде чем погружаться в эмоциональную реакцию. Если он сможет анализировать эти коммуникации и замечать ситуации, в которых ничего плохого не совершил, в нем могут проснуться другие чувства к людям, которые обижаются на него без значимого повода. Например, злость.
Мы почти никогда не испытываем только одно чувство, это всегда синтез, «мешок с чувствами». Если удастся заглянуть в него поглубже и откопать в там злость, то это чувство поможет нам повлиять на ситуацию.
Например, оно может сподвигнуть Александру поговорить с мамой. «Мам, я устала, что ты на меня постоянно обижаешься. Давай попробуем по-другому как-то». Злость, если ее правильно воспринимать, может стать ценным ресурсом, способным изменить, казалось бы, безнадежную ситуацию.
И только новый опыт других, здоровых близких связей, другого восприятия себя, помогает перестать терпеть такое отношение к себе.
Резюме: задачи терапии
Спустя некоторое время Александре удалось поделиться с мамой своими чувствами. Она сказала, что ей больно и грустно видеть ее несчастной. И была поражена маминым ответом. «Я привыкла жить так. Я довольна, насколько могу быть, и ничего другого мне не нужно».
Злость, если ее правильно воспринимать, может стать ценным ресурсом, способным изменить, казалось бы, безнадежную ситуацию.
Казалось бы, несколько коротких предложений, но для Александры они были так важны, что одна из наших сессий была полностью посвящена исследованию этих фраз. В них крылся добровольный отказ от тех благ, в отсутствии у мамы которых Александра так отчаянно винит себя. Оказалось, что даже если Александра будет и дальше мучиться, жертвовать собственным благополучием, заваливая маму подарками, организовывая путешествия, усиленно показывая ей таким образом свою любовь лишь бы компенсировать несчастную мамину молодость, это не будет ей нужно.
Этот разговор стал для Александры важным шагом вперед, но терапия на этом не закончилась. Перед нами все еще стояло несколько важных задач:
- Установить здоровые поддерживающие отношения с мамой, доведя процесс сепарации до конца.
- Помочь Александре научиться брать паузу и отслеживать ситуации, в которых она испытывает вину, не сделав ничего плохого.
- Понять, как еще глубинная вина влияет на взаимоотношения Александры с другими людьми, в частности, с мужем и дочерью.
- Отыскать другие эмоции, скрывающиеся за беспричинной виной: злость, раздражение, обиду.