«Лев Николаич, ты что?! Проспись! Съешь мяса!» Татьяна Толстая — о том, как научиться писательскому мастерству

Как стать пи­са­те­лем? Мож­но ли от­де­лить неуло­ви­мое вдох­но­ве­ние от тя­же­лой каж­до­днев­ной ра­бо­ты с тек­стом? Есть ли смысл в раз­но­об­раз­ных кур­сах, шко­лах, се­ми­на­рах, ко­то­рые обе­ща­ют на­учить пи­сать? С эти­ми во­про­са­ми сей­час стал­ки­ва­ет­ся лю­бой, кто ре­ша­ет свя­зать свою жизнь со сло­вом. Обо всем этом по­сто­ян­ный ав­тор «Цеха» Фа­миль Ве­ли­ев по­го­во­рил с пи­са­тель­ни­цей Та­тья­ной Тол­стой, ко­то­рая не нуж­да­ет­ся в пред­став­ле­нии. По­лу­чил­ся от­кры­тый и эмо­ци­о­наль­ный раз­го­вор, в ко­то­ром до­ста­лось шко­ле «Хо­ро­ший текст», Ли­те­ра­тур­но­му ин­сти­ту­ту, а так­же несколь­ким по­пу­ляр­ным ав­то­рам.

— Мож­но ли вы­учить­ся на пи­са­те­ля? Мож­но ли на­учить дру­го­го че­ло­ве­ка пи­сать?

— Вот так, чтоб не знал ни­че­го — и опа, стал пи­са­те­лем, — нет, это­му вряд ли мож­но на­учить. Во­об­ще це­лей обу­че­ния мо­жет быть две. Пер­вая — на­учить ма­сте­рить бо­лее или ме­нее за­кон­чен­ные тек­сты. Вто­рая — пе­ча­тать­ся. И это раз­ные вещи.

Пе­ча­тать­ся на­учить мож­но. Гля­дя во­круг, мы ви­дим, что вос­тре­бо­ва­но, и мо­жем пред­по­ло­жить, что бу­дет вос­тре­бо­ва­но. На­при­мер, де­тек­ти­вы бу­дут вос­тре­бо­ва­ны все­гда, тут всё по­нят­но, есть даже спе­ци­аль­ные кни­ги о том, как пи­сать де­тек­ти­вы. Вы про­сто бе­рё­те го­то­вый су­по­вой на­бор: су­шё­ная мор­ков­ка, ка­кой-ни­будь сель­де­рей, лав­ро­вый лист, пару ко­стей и так да­лее. Ки­да­е­те в ка­стрю­лю и ва­ри­те. Пен­ку сни­ма­е­те, ко­неч­но. Хо­ро­ший де­тек­тив на­пи­сать слож­но, а кое-ка­кой — очень про­сто.

Мож­но на­учить пи­сать и ка­кие-ни­будь жиз­нен­ные ро­ма­ны. Они бу­дут, ко­неч­но, без­об­раз­ные, но на­учить мож­но. Толь­ко это всё та­кое при­клад­ное. Бел­ле­три­сти­ка. Де­лать бел­ле­три­сти­ку на­учить мож­но.

А вот мож­но ли на­учить че­ло­ве­ка вы­пол­нять ра­бо­ту в со­от­вет­ствии с этой внут­рен­ней по­треб­но­стью — ска­зать­ся ду­шой? Мож­но ли на­учить вы­лить душу? Или опи­сать про­ис­хо­дя­щие во­круг вещи? Это ведь са­мое труд­ное — опи­сы­вать про­ис­хо­дя­щие во­круг вещи. Пе­ре­дать за­па­хи, пе­ре­дать вол­не­ние… Со­вер­шен­но осо­бая ра­бо­та. Нет. Вот как раз это­му на­учить нель­зя.

Хотя немнож­ко по­учить мож­но. В та­кой курс долж­ны вхо­дить чте­ние и раз­бор чу­жих тек­стов, раз­мыш­ле­ния над ними. Бе­рём, ска­жем, того же Бу­ни­на или Че­хо­ва, ка­кие-ни­будь схо­жие кус­ки рас­ска­зов, и смот­рим, на­при­мер, за­чем они опи­сы­ва­ют за­кат солн­ца? Тек­сты мож­но раз­би­рать по со­вер­шен­но раз­ным на­прав­ле­ни­ям. Смыс­ло­вым, зву­ко­вым. Смот­реть по­ря­док слов. Да­вать уче­ни­кам та­кие ма­те­ри­а­лы, и пус­кай они ро­ют­ся, смот­рят об­рез­ки пар­чи, бар­ха­та… Есть та­кая бло­гер­ша, Га­ли­на Улья­но­ва, она док­тор ис­то­ри­че­ских наук, за­ни­ма­ет­ся ма­те­ри­аль­ны­ми ве­ща­ми, ко­па­ет­ся в ар­хи­вах. Так вот, она в по­след­нее вре­мя ста­ла по­ка­зы­вать на­бив­ные до­ре­во­лю­ци­он­ные тка­ни, неве­ро­ят­ные сит­цы, са­ти­ны… Сей­час ни­кто это­го но­сить не бу­дет — и про­из­во­дить тоже не бу­дет. Но ты ви­дишь ушед­ший мир. И он вдох­нов­ля­ет на мно­гое. Кра­со­та во­об­ще вдох­нов­ля­ет на мно­гое.

— Се­го­дня пар­чу, на­вер­ное, и впрямь не но­сят. Да и пи­сать, как Бу­нин, се­го­дня, на­вер­ное, стран­но. Или нет? Что се­го­дня но­сят? Где се­го­дня рус­ская ли­те­ра­ту­ра? Ка­кой вы её ви­ди­те?

— Нет, я ду­маю, что, как Бу­нин, вполне мож­но пи­сать. Про­сто он уже есть. Он, дрянь та­кая, очень плот­но сел и за­нял огром­ный ку­сок. Он, в част­но­сти, уме­ет луч­ше, чем кто бы то ни было, так опи­сать, ка­за­лось бы, незна­чи­тель­ные вещи, что про­сто по­ра­жа­ешь­ся. У него оп­ти­ка та­кая. Он мо­жет опи­сать усы или, ска­жем, нос, и это изоб­ра­же­ние бу­дет за­ни­мать весь экран. В кино это ис­поль­зу­ет­ся сплошь и ря­дом.

— Круп­ный план.

— Да. При­чём вне­зап­ный круп­ный план. Вы­де­ле­ние де­та­лей, а по­том сно­ва уход. Дав­но очень про­чла, но по­ра­зи­лась и за­пом­ни­ла. «Лика». Это из «Жиз­ни Ар­се­нье­ва». Там ге­рой встре­ча­ет­ся с от­цом этой са­мой Лики. Отец недо­во­лен их ро­ма­ном, счи­та­ет ге­роя пу­стым че­ло­ве­ком. Ге­рой с жа­ром ему до­ка­зы­ва­ет, что вот он та­кой хо­ро­ший, Лику эту лю­бит, а отцу ужас­но скуч­но всё это слу­шать… И он зев­нул од­ни­ми нозд­ря­ми. Вот та­кая де­таль! Для та­кой де­та­ли нуж­на спе­ци­аль­ная ко­ро­боч­ка, что­бы но­сить её и всем по­ка­зы­вать.

— Дра­го­цен­ность!

— Имен­но! И та­ко­го у Бу­ни­на пол­но! Я бы сту­ден­там, ко­то­рые прав­да хо­тят уметь та­кие вещи, пред­ло­жи­ла бы мак­си­маль­но крат­ко опи­сать ску­ку. Кто-то го­во­рит, а вам скуч­но. Как вы это опи­ше­те? А по­том бы по­ка­за­ла, как это де­ла­ет Бу­нин. Эти упраж­не­ния рас­ши­ря­ют со­зна­ние. Пи­шу­щий ча­сто не зна­ет, что мож­но. А так мож­но было? Да, мож­но! Мож­но по-вся­ко­му! Про­сто все­гда во­прос в умест­но­сти.

Я не ду­маю, что бу­нин­ская ма­не­ра уста­ре­ла. Мгно­вен­ное при­бли­же­ние, яр­кие сним­ки. Жад­ное впи­ты­ва­ние жи­вой жиз­ни. Это ещё до «Тём­ных ал­лей» у него есть. По­том он ста­ре­ет, там, за гра­ни­цей, на­чи­на­ет раз­дра­жать­ся на то, что ста­ре­ет. Есть у него та­кой эпи­зод. Они жи­вут во Фран­ции, и вот он по­шёл смот­реть на ка­кую-то пло­щадь, а там дев­ки тан­цу­ют. Вот, зна­чит, пля­шет шест­на­дца­ти­лет­няя дев­ка, и он её опи­сы­ва­ет: та­кая-то юбка, та­кие-то во­ло­сы, та­кие-то ноги креп­кие, вот она сей­час пля­шет, — а ведь по­том со­ста­рит­ся и умрёт! Ду­ма­ешь, ну как же так, ну что та­кое?! А это у него мысль толь­ко об этом. Я умру, умру! Я, та­кой жи­вой, та­кой кра­си­вый, та­кой мо­ло­дой, та­кой креп­кий, я по­че­му-то дол­жен уйти! Вот его тема позд­няя.

— А у Че­хо­ва? Ка­кая тема у Че­хо­ва?

— Это дол­гий раз­го­вор… Че­хов та­кой за­га­доч­ный. Он ухо­дит от от­ве­та на этот во­прос. Пе­ре­бе­га­ет. Со­вре­мен­ни­ки его ноль по­ни­ма­ли! Ноль! Он был окру­жён людь­ми, ко­то­рые все, вклю­чая Льва Тол­сто­го, не чув­ство­ва­ли его. Не то что­бы не по­ни­ма­ли — про Льва Тол­сто­го стран­но го­во­рить, что он чего-то не по­ни­мал, да? — но не чув­ство­ва­ли ху­до­же­ствен­но­го. Лев Тол­стой умел де­лать ху­до­же­ствен­ное, но хо­тел всё вре­мя де­лать дру­гое. Хо­тел най­ти смысл жиз­ни.

— Кре­стьян учить…

— Да. А ху­до­же­ствен­ное от­вер­гал. Про­чи­тав рас­сказ «Дама с со­бач­кой», он на­пи­сал: вот она со­вре­мен­ная мо­ло­дёжь, га­дость ка­кая, сплош­ной раз­врат! Это «Дама с со­бач­кой» раз­врат?! Лев Ни­ко­ла­ич, ты что?! Про­спись! Съешь мяса!

Та­кой был кон­текст у Че­хо­ва.

А в ка­кой кон­текст кла­дёт себя со­вре­мен­ная ли­те­ра­ту­ра? К кому она об­ра­ща­ет­ся? Что веет во­круг? Чем она оза­бо­че­на? Вой­ной? Со­ци­аль­ны­ми ве­ща­ми? Жен­ской судь­бой? Есть та­кая ужас­ная пи­са­тель­ни­ца… Та­лант­ли­вая, но ужас­ная. Анна Коз­ло­ва. Она так гру­ба ду­шой… Вот из­ви­ни­те, гру­ба ду­шой, гру­ба сло­вом. Она всё вре­мя обя­за­тель­но га­дость ка­кую-ни­будь пи­шет. Она де­ла­ет это вполне лов­ко, на­по­лу­ча­ла раз­ных ме­да­лей, при­зов, но она ужас­на. Это так же ре­аль­но, как ка­кой-ни­будь за­пах. Бы­ва­ет за­пах непе­ре­но­си­мый — ну, ска­жем, аце­то­на, он, на­вер­ное, по­лез­ный, этот аце­тон, — но невы­но­си­мый, по­ни­ма­е­те? От её про­зы этот за­пах ис­хо­дит. У неё был кон­фликт с Ан­ной Ста­ро­би­нец, ко­то­рая тоже та­лант­ли­вая жен­щи­на, но тоже со­вер­шен­но невы­но­си­мая. По­сто­ян­ный крик. Я несчаст­на! Мне недо­да­ли! И этот крик очень силь­но глу­шит. Тише… Спо­кой­но… Pi­ano, pi­ano, как го­во­рят ита­льян­цы… Ты за­мол­чи и при­слу­шай­ся. Где ещё сто­ны раз­да­ют­ся? Сто­ны раз­да­ют­ся ото­всю­ду. Всем пло­хо, Анеч­ка! У всех страш­ные ножи, во­ткну­тые в спи­ну, в брю­хо. Ты так не кри­чи. Не долж­ны все бро­сить­ся тут же и тебе всё при­не­сти.

Есть уди­ви­тель­ные та­лан­ты, ко­то­рые во­об­ще ушли в дру­гую сто­ро­ну. На­при­мер, Лора Бе­ло­и­ван, ко­то­рую мы с вами хо­ро­шо зна­ем. Я пре­ди­сло­вие пи­са­ла к её книж­ке. Я чи­та­тель её бло­га. Она за­ни­ма­ет­ся тем, что от меня очень да­ле­ко. Она опи­сы­ва­ет жизнь сво­их жи­вот­ных. Она уже там, с ними, на­равне. Это всё очень ост­ро­ум­но на­пи­са­но. То есть она как бы ещё ды­шит че­рез тру­боч­ку, на­хо­дясь под во­дой, ещё со­еди­не­на с нами, но вот сей­час ныр­нёт, и всё, со­вер­шен­но ста­нет ам­фи­би­ей. По­ра­зи­тель­но!

Есть ещё уди­ви­тель­ные при­ме­ры. Ми­ха­ил Га­ё­хо. Его же ни­кто не зна­ет.

— Я не знаю…

— Вот ви­ди­те. Жал­ко, обид­но. У него мно­го ро­ма­нов. Они не на­пе­ча­та­ны. Есть рас­ска­зи­ки ма­лень­кие в сети и вот ро­ман, ко­то­рый вы­шел. Он ма­те­ма­тик, и его ни­ко­гда не пе­ча­та­ли. А он пи­шет ин­те­рес­но. У него там дол­го не по­лу­ча­лось с из­да­тель­ством, и вот он со мной де­лит­ся: как вы ду­ма­е­те, мо­жет быть, я ска­жу ре­дак­то­ру, ну что­бы по­нят­нее было, что мой ро­ман — это раз­вёр­ты­ва­ние фор­му­лы ка­ко­го-то там Гаус­са-Рих­тер-Штоль­ца в трёх­мер­ном про­стран­стве? А-а-а! Нет-нет-нет! Ради бога! Толь­ко ре­дак­то­ру это­го не го­во­ри­те!

Мно­го хо­ро­ших ав­то­ров. Про­сто у них та­кой, я бы ска­за­ла, очень необ­щий кон­текст… А вот у на­шей Лены По­свя­тов­ской как раз об­щий кон­текст. Все, кто про­чёл кни­гу, — в от­ли­чие от ре­цен­зен­тов, ко­то­рые не про­чли: хва­лят, но не про­чли, — все, кто дей­стви­тель­но про­чёл, по­ра­же­ны, как это тон­ко и хо­ро­шо. Ти­ра­жи кро­шеч­ные, но надо её лю­дям по­ка­зы­вать — вот вам груст­но, а вы по­чи­тай­те, всё рав­но ведь в по­ез­де еде­те, — надо под­тал­ки­вать лю­дей.

— Счи­та­е­те ли вы её сво­ей уче­ни­цей? Вы её на­учи­ли чему-ни­будь?

— Нет. Ни­че­му не на­учи­ла. Она аб­со­лют­но сло­жив­ший­ся пи­са­тель. Я её про­сто под­бод­ри­ла. К это­му све­лось всё моё вли­я­ние. Ну и дала, мо­жет быть, два-три со­ве­та… Её за­сто­по­ри­ло в од­ном рас­ска­зе. Она мне по­жа­ло­ва­лась, что не мо­жет вы­брать­ся, и я ей по­со­ве­то­ва­ла — есть та­кой спо­соб — по­ме­нять ме­ста­ми со­бы­тия. Она мгно­вен­но это усво­и­ла. Вся­кий пи­са­тель до­хо­дит до неко­е­го ту­пи­ка. Я сама всё вре­мя до­хо­жу до раз­ных ту­пи­ков и не могу неко­то­рые вещи до­де­лать, длин­ные, пе­ре­би­раю спо­со­бы вы­ши­бить неви­ди­мую дверь.

— А ка­кие есть спо­со­бы?

— Пер­вое — надо най­ти точ­ку вхо­да в текст. Если ты за­вяз, надо по­ду­мать, мо­жет быть, точ­ка вхо­да долж­на быть дру­гой. Вто­рое очень важ­ное для пи­са­те­ля — вы­ра­бо­тать свой го­лос. Вы­ра­бо­тать, а не за­им­ство­вать. Мно­гие по­на­ча­лу про­бу­ют пи­сать чу­жим го­ло­сом — под­ра­жа­ют, на­при­мер, лю­би­мо­му ав­то­ру. Это нор­маль­но, по­то­му что всё рав­но по­лу­чит­ся ина­че.

— Од­на­жды я у вас спро­сил: а вот если бы в ваше вре­мя, ко­гда вы толь­ко на­чи­на­ли пи­сать, была ка­кая-ни­будь ли­те­ра­тур­ная шко­ла, та­кой вот «Хо­ро­ший текст», вы бы по­шли туда учить­ся? И вы мне от­ве­ти­ли — я это за­пом­нил на всю жизнь — вы ска­за­ли: боже упа­си!

— Да! Боже упа­си! По­смот­ри­те, как сей­час су­ще­ству­ет шко­ла «Хо­ро­ший текст», в ко­то­рой вы учи­лись, а я как бы пре­по­да­ва­ла. На са­мом деле, я не шиб­ко там пре­по­да­ва­ла, я себя счи­таю ско­рее ор­га­ни­за­то­ром это­го про­цес­са, но не пре­по­да­ва­те­лем. Пре­по­да­ва­те­лем там была, ска­жем, Еле­на Лео­ни­дов­на Па­стер­нак, по­то­му что это си­стем­ная, с по­ни­ма­ни­ем, об­ра­бот­ка тек­стов. А я не могу это де­лать си­стем­но, не могу спра­вить­ся с та­ким ко­ли­че­ством. 20 че­ло­век в груп­пе, 3 груп­пы, 60 тек­стов. Это ведь сой­дёшь с ума! Надо было най­ти хо­ро­ших пре­по­да­ва­те­лей на се­ми­на­ры. У нас была Еле­на Лео­ни­дов­на, у нас была Женя Пи­щи­ко­ва, Женя Дол­ги­но­ва… Се­ми­на­ры мо­жет ве­сти тот, кто пи­шет сам, по­то­му что ему прав­да есть что ска­зать. Те, кто не пи­шут, мо­гут раз­вле­кать на­род сво­и­ми по­зна­ни­я­ми, но ве­сти се­ми­на­ры они не долж­ны. Они не уме­ют пре­вра­щать мёрт­вую ма­те­рию в жи­вую. Это не всем дано.

Из шко­лы этой я ушла, по­то­му что всё на­ча­ло кре­нить­ся не в ту сто­ро­ну. Там уже по­шла не ли­те­ра­ту­ра, не обу­че­ние пи­са­тель­ско­му ма­стер­ству, а нечто дру­гое. Сей­час там сде­ла­на став­ка на гром­кие име­на. Гла­мур и про­чие ста­тус­ные вещи. Есть люди, ко­то­рые хо­тят на­хо­дить­ся со ста­тус­ны­ми. Ну, пусть по­сто­ят. Это не для меня со­вер­шен­но. Я этих ста­ту­сов ва­ших не хочу по­ни­мать. Мой отец, и брат, и все их дру­зья ра­бо­та­ли в Пи­те­ре в та­ком зна­ме­ни­том оп­ти­че­ском ин­сти­ту­те, были ла­зер­щи­ка­ми. Это было та­кое са­краль­ное ме­сто. Отец по­лу­чил там го­су­дар­ствен­ную пре­мию за изоб­ре­те­ние. Они вдво­ём с кол­ле­гой изоб­ре­ли при­бор, ко­то­рый на­зы­вал­ся уль­тра­та­у­метр. В об­щем, ме­ри­ли ка­кие-то тау, ча­сти­цы там куда-то ле­та­ли. У нас дома ви­се­ли фо­то­гра­фии это­го страш­но­го при­бо­ра. Мы гор­ди­лись. А по­том при­шла пе­ре­строй­ка, раз-раз-раз, и там, на ме­сте это­го ин­сти­ту­та, те­перь ка­зи­но. Вот и «Хо­ро­ший текст» тоже. Там те­перь ка­зи­но. Сла­ва богу, я по­про­си­ла моё имя там боль­ше не упо­ми­нать, что­бы я не была при­част­на к это­му ужа­су.

Есть ли­те­ра­тур­ный ин­сти­тут. Я там была один раз, чи­та­ла лек­цию, немно­го по­го­во­ри­ла с пре­по­да­ва­те­ля­ми, ко­то­рые, огля­ды­ва­ясь на дверь, рас­ска­за­ли мне, что у них со­вер­шен­но безум­ный рек­тор. Там в ос­нов­ном дев­чон­ки учат­ся. А рек­тор у них счи­та­ет так: рус­ский пи­са­тель непре­мен­но дол­жен знать всё про охо­ту… И вот у него це­лый курс про охо­ту. Ян­варь, фев­раль, март… Вре­мя идёт, жизнь идёт, а ни­че­го не про­ис­хо­дит, всё толь­ко про охо­ту. Стре­лять дуп­ле­том! Убить вальд­шне­па! Пе­ре­за­ря­дить дву­ствол­ку! Со­ба­ки ле­га­вые ка­кие-то! Как буд­то Тур­ге­нев вос­стал из мёрт­вых и, как зом­би, идёт этих де­во­чек ду­шить…

— Пра­виль­но ли я по­ни­маю, что вам, ко­гда вы на­чи­на­ли пи­сать, не нуж­на была ни шко­ла, ни ком­па­ния, ни по­мощь, ни под­держ­ка? Вы вос­при­ни­ма­ли это как свой лич­ный путь, ко­то­рый прой­ти мож­но толь­ко од­но­му, да?

— Да, но у меня осо­бая си­ту­а­ция. У меня в этом, пи­са­тель­ском, на­прав­ле­нии мысль ни­ко­гда не ле­жа­ла. Я, мо­жет, была сло­вес­но под­ко­ва­на, лег­ка, но это у нас у всех, бра­тьев и се­стёр, пре­крас­но под­ве­шен язык, так что тут ни­че­го осо­бен­но­го. А стук­ну­ло меня по го­ло­ве, ко­гда я три ме­ся­ца си­де­ла сле­пая, по­сле опе­ра­ции на гла­зах. Вот то­гда во мне и ро­ди­лось, и от­кры­лось со­всем дру­гое про­стран­ство. Мне вдруг всё ста­ло со­вер­шен­но по­нят­но. Я по­ня­ла струк­ту­ру. Дру­гое дело, что непо­нят­но было, как с этой струк­ту­рой справ­лять­ся. Я толь­ко зна­ла, где надо вой­ти и где надо вый­ти из рас­ска­за, но как про­брать­ся че­рез эти за­хлам­лён­ные ком­на­ты, не зна­ла. Надо было учить­ся из­бав­лять­ся от хла­ма. Очень быст­ро про­ис­хо­ди­ло са­мо­обу­че­ние. Мне, на­при­мер, ста­ло по­нят­но прак­ти­че­ски за один день, что невоз­мож­но на­пи­сать всё. На­чи­на­ю­щие пи­са­те­ли хо­тят опи­сать весь мир в пер­вом тек­сте. Не надо. Пра­ви­ло Ми­ке­лан­дже­ло: от­се­кай и вы­бра­сы­вай.

Вся эта на­у­ка, ко­то­рая со­кра­ща­ет нам опы­ты быст­ро­те­ку­щей жиз­ни, при­шла ко мне мгно­вен­но. Это не зна­чит, что, если ты всё по­нял, то ты всё мо­жешь сде­лать. Это как если бы ты проснул­ся пи­ло­том… Ещё по­про­буй по­том не по­бо­ять­ся сесть за штур­вал, ото­рвать­ся от зем­ли, но всё-таки я уже пи­лот, пе­ре­до мной пульт, и я знаю, куда на­жи­мать, и вто­рой пи­лот мне не ну­жен… Та­кое было ощу­ще­ние. А рас­кру­чи­ва­ла я себя дол­го. Мне, что­бы на­пи­сать рас­сказ, что­бы он при­ду­мал­ся, со­зрел, ну­жен был год, на­вер­ное. По­том всё ста­ло уско­рять­ся. Па­рал­лель­но я ис­ка­ла свой го­лос. Мне ино­гда хо­те­лось, осо­бен­но вна­ча­ле, пи­сать не сво­им го­ло­сом, но по­том я бро­си­ла. У меня есть раз­ные ре­ги­стры, я могу петь так, могу эдак, но со­всем чу­жим я петь не могу, да это и невоз­мож­но.

— Важ­но, на­вер­ное, най­ти не толь­ко свой го­лос, но и свой жанр, как ду­ма­е­те?

— Да. Есть клас­си­че­ские рас­ска­зы, клас­си­че­ские ро­ма­ны, и они бу­дут все­гда, но су­ще­ству­ет ещё мно­го дру­гих форм. На­при­мер, люди ча­сто спра­ши­ва­ют: а что та­кое блог? Счи­тать ли это от­дель­ным жан­ром? Име­ют ли бло­ги от­но­ше­ние к ли­те­ра­ту­ре? Я ду­маю, счи­тать блог спе­ци­аль­ным жан­ром всё же нель­зя, он рас­па­да­ет­ся на мно­го жан­ров. Есть со­об­ще­ния, есть рас­ска­зы. Кому что близ­ко. Это про­сто та­кой спо­соб вы­ра­же­ния. Мож­но на бу­ма­ге, мож­но на стене, а мож­но в бло­ге. Ка­кая раз­ни­ца! Если есть при­зна­ки ху­до­же­ствен­но­го, или по­луху­до­же­ствен­но­го, или по-но­во­му ху­до­же­ствен­но­го, зна­чит, это ли­те­ра­ту­ра. Так же спра­ши­ва­ют и про эссе. Это ли­те­ра­ту­ра? Так ведь всё за­ви­сит от ка­че­ства пись­ма. Вот, на­при­мер, эссе Дол­ги­но­вой, ко­то­рые вы­хо­ди­ли в «Рус­ской жиз­ни», — это, ко­неч­но, ху­до­же­ствен­ная ли­те­ра­ту­ра, при­чём вы­со­чай­ше­го уров­ня. А ведь лет де­сять до это­го она не пи­са­ла для жур­на­лов. Она пи­са­ла про­сто в «ЖЖ». Я от­ту­да вы­ре­за­ла себе, со­хра­ня­ла. Я не была зна­ко­ма с ней, но она так опи­сы­ва­ла неко­то­рые вещи… Че­ло­век дара неве­ро­ят­но­го!

Или дру­гой пи­са­тель, ко­то­рый был се­те­вым, но, сла­ва богу, из­дал кни­ги. Мой при­я­тель Джон Ше­мя­кин. У него ис­клю­чи­тель­но ин­те­рес­ный под­ход. Он себя не це­нит до­ста­точ­но. У меня ощу­ще­ние, что он ра­бо­та­ет в сво­ем жан­ре и не надо ему за­гля­ды­вать­ся на чу­жой жанр, я ему это го­во­ри­ла. Жанр — вы­рван­ные ли­сты. Он его мо­жет утвер­дить во­об­ще. Ли­сты, вы­рван­ные из кни­ги, — вот здесь на­пи­са­но так, а что было до, что было по­сле, — не надо, кни­га по­те­ря­на. У него су­пер­ко­рот­кие рас­ска­зы, и это имен­но рас­ска­зы, там есть все ро­до­вые при­зна­ки рас­ска­за. Глаз­ки, нож­ки, на­ча­ло, се­ре­ди­на, ко­нец… Кон­цов­ки все­гда бле­стя­щие! Он мо­жет рас­ска­зать о том, что слу­чи­лось с его дя­дей, или о том, что слу­чи­лось с ге­не­рал-гу­бер­на­то­ром та­ким-то в во­сем­на­дца­том веке, и это бу­дет оди­на­ко­во ин­те­рес­но. Он уме­ет по­стро­ить и рас­ска­зать ис­то­рию. На са­мом деле, он дол­жен был бро­сить всё и пи­сать, пи­сать, пи­сать боль­шим по­то­ком. Ну, пять книг вы­пу­стил, и на том спа­си­бо!

—Что вы мог­ли бы по­со­ве­то­вать се­го­дня че­ло­ве­ку — ему во­сем­на­дцать, ска­жем, лет, или два­дцать, трид­цать, неваж­но, — ко­то­рый вне­зап­но осо­знал, что он пи­са­тель или хо­чет стать пи­са­те­лем? Куда ему пой­ти? Нуж­на ли ему шко­ла? Од­но­класс­ни­ки? Нуж­но ли со­об­ще­ство? Или пусть ся­дет и пи­шет себе в ти­шине?

— Есть ин­тро­вер­ты и экс­тра­вер­ты. Пи­са­тель­ство — это ин­тро­вер­ти­ро­ван­ная вещь, но всё же… не про­да­ёт­ся вдох­но­ве­ние, но мож­но ру­ко­пись про­дать. Хо­чет­ся ведь свои пло­ды пред­ло­жить дру­гим. Ко­неч­но, сна­ча­ла надо за­пе­реть­ся на­едине с му­зой и пи­сать, пи­сать, пи­сать, но вполне воз­мож­но, что ты гра­фо­ман, воз­мож­но, что муза твоя с под­би­тым гла­зом. Мне го­во­рят, она за­раз­ная, и глаз под­бит, и ноги раз­ные, мне го­во­рят, она на­вод­чи­ца, но мне пле­вать, мне очень хо­чет­ся. Мо­жет, та­кая муза по­па­лась. По­это­му надо всё-таки вы­ве­сти де­вуш­ку на люди. Ну, как вам моя-то? Надо ком­би­ни­ро­вать и то и дру­гое.

Пой­ти в шко­лу — это не вред­но. Это лю­бо­пыт­но. Мно­гим это нуж­но. По край­ней мере, ты встре­тишь доб­ро­же­ла­тель­ство, встре­тишь то­ва­ри­щей, пер­вых чи­та­те­лей, вы все бу­де­те в од­ной лод­ке. Мож­но об­суж­дать тек­сты друг дру­га — и ве­ли­ких. Это страш­но по­лез­но.

Мне ино­гда — не ча­сто, но бы­ва­ет, — хо­чет­ся сно­ва ор­га­ни­зо­вать свою шко­лу, уже на дру­гих ос­но­ва­ни­ях, с дру­ги­ми людь­ми, и обу­чать там неболь­шое ко­ли­че­ство уче­ни­ков. А по­том ду­ма­ешь, ну а даль­ше что? Спра­вишь­ся ли с та­кой от­вет­ствен­ной ро­лью? По­то­му что с пло­хи­ми уче­ни­ка­ми ра­бо­тать не хо­чет­ся, а с хо­ро­ши­ми — ты бу­дешь ви­деть, что им негде пе­ча­тать­ся… Тут долж­на быть связ­ка хоть с ка­ким-ни­будь из­да­тель­ством, с жур­на­ла­ми. Всё упи­ра­ет­ся в день­ги. Нету спон­со­ров ли­те­ра­ту­ры. Есть спон­со­ры кино, те­ат­ра, му­зы­ки, а вот все ли­те­ра­тур­ные ушли…

— Что­бы не за­кан­чи­вать груст­но, спро­шу, Та­тья­на Ни­ки­тич­на, о ве­сё­лом. Зна­ли ли вы, что тре­тье мар­та — это Все­мир­ный день пи­са­те­ля?

— Нет. Не зна­ла.

— Хо­ро­шо! А то я уж по­ду­мал, мо­жет, толь­ко я это­го не знал.

— Это всё ком­мер­че­ские вы­дум­ки. Есть день кота, есть день ра­бот­ни­ка ме­тал­лур­ги­че­ской про­мыш­лен­но­сти…

— День неф­тя­ни­ка…

— Да, ну и вот ещё день пи­са­те­ля.