«Спекулятивный дизайн — это радикальная рациональность». Интервью с программным директором Института «Стрелка»
Социолог и теоретик архитектуры Бенджамин Браттон делится своими взглядами на урбанизм, междисциплинарность и образовательные методы в дизайне
В начале 2020 года в Институте медиа, архитектуры и дизайна «Стрелка» стартует новая образовательная программа The Terraforming, директором которой выступил американский социолог, теоретик архитектуры и дизайна Бенджамин Браттон. Презентация новой учебной программы состоялась в августе этого года. Сам термин terraforming обозначает процесс преобразования поверхности планеты, отсылая к проблематике антропоцена с сопуствующим ей климатическим и ресурсным кризисом, а также намекая на то, что у нас в руках — все инструменты для преодоления этого кризиса. Браттон и его коллеги стремятся продемонстрировать —урбанизм всегда был больше, чем проектирование городской архитектуры. Урбанизм в неменьшей степени затрагивает вопросы экологии, политики и технологического развития. Автор «Цеха» Ольга Дерюгина расспросила Бенджамина Браттона о результатах предыдущей образовательной программы, сложностях междисциплинарного подхода и отличительных чертах спекулятивного дизайна.
— The Terraforming — это ваша вторая образовательная программа в институте «Стрелка». В чем отличия между двумя программами на уровне структуры и результатов?
— Во многом программа The Terraforming построена на исследованиях и работе, проведенной в первой программе — The New Normal. Как некая надстройка. Вместе они составляют единый метапроект. В конце трех лет программы The New Normal у нас был 21 студенческий проект, представлявшие своего рода калейдоскоп идей. Думаю, в конце программы The Terraforming у нас будет 21 проект, который составит часть того же пазла. В рамках программы мы ставим перед собой весьма серьезные, комплексные проблемы. Мы работаем по принципу дизайн-лаборатории. Это означает, что в комнате, где проходит семинар, каждый может высказываться свободно и экспериментировать с любыми идеями, не зная точно, каким будет конечный результат.
— Когда вы разрабатывали программу для «Стрелки», были ли у вас в голове конкретные примеры лабораторий, которые вас вдохновляли?
— И в России, и в США есть богатая история лабораторий или научно-исследовательских центров (think tank), которые ставили своей целью, условно говоря, понять, каким будет будущее. В частности, дизайнеры и отчасти архитекторы часто вовлечены в создание прогнозов и предположений о будущем. Студентов архитектурных факультетов учат не как создавать здания, а как сделать изображение здания, которое, возможно, появится в будущем.
На мой взгляд, то, что мы делаем в Институте «Стрелка», связано с попыткой понять, как методология и философия дизайна способны сыграть ту же роль, какую прежде играли политика и экономика. Проблемы, которые нас окружают сейчас, даже если они находятся в этом поле, вовсе не обязательно должны решаться средствами политической или экономической науки.
От большинства других программ по городскому дизайну нас отличает внимание к междисциплинарности. Лишь половина наших студентов имеют бэкграунд в архитектуре. Другая половина имеет опыт в сфере искусства, дизайна, философии, гуманитарных наук и даже физики. Один из студентов, участвоваших в прошлой программе, к примеру, получил образование в области ядерной физики. Наша цель — создать новые виды урбанистического дизайна, более мультидисциплинарные, потому что, на наш взгляд, урбанизм — не только про планирование города, он также касается всего спектра сопутствующих социальных и технических вопросов.
— Что касается темы междисциплинарности, насколько тяжело людям с разным бэкграундом найти общий язык? Не секрет, что человек, допустим, с историческим и человек с физическим образованием могут говорить об одних и тех же вещах совершенно разными словами. Сталкивались ли вы с такой сложностью в рамках курса, и если да, то как она решалась?
— Да, действительно, найти общий язык не всегда удается сразу. Но, на мой взгляд, это к лучшему. Потому что, если бы не было этих точек напряжения или разночтений, мы ничего бы не делали. Я думаю, важно, что финальный проект программы не является результатом первой коллаборации. Семинары в рамках курса тесно связаны с дизайн-проектами. Мы можем разбирать какой-то текст в течение нескольких дней, а потом студенты должны предложить дизайн-концепт на основе прочитанного. У нас теория и практика идут рука об руку. В отличие от многих других программ, где они разделены. В подобных упражнениях не имеет значения, физик вы, архитектор или писатель, — каждый вовлечен, и каждый должен что-то предложить. И нет такого, что архитектор занят архитектурой, а писатель думает о текстах — скорее, здесь каждый мультидисциплинарен и должен работать вместе с другими.
Да, физик и философ могут говорить об одной и той же вещи разными способами, но эта разница может быть полезна для создания совместного дизайна. Мы хотим сохранить эту разницу, потому что она продуктивна. Иногда не имеет значения, что люди придерживаются разных взглядов, — чтобы создать дизайн, им приходится найти способ понять друг друга. Мне нравится, что за первые пять месяцев программы люди практически забывают, кто перед ними — архитектор или режиссер. Я думаю, это вообще характерно для дизайн-практики, когда ты открываешь в себе некие таланты, о которых ты сам и не подозревал.
— Как вы могли бы подытожить результаты программы The New Normal? Что бы вы назвали успехом? С какими вызовами вы столкнулись?
— Прямо сейчас мы работаем над публикацией книги, в которой собраны итоги программы. В каком-то смысле, я не знаю, каковы результаты до тех пор, пока мы не получим реакцию со стороны.
Лично для меня важно то, что мы изучаем новые подходы к урбанистическому дизайну и тому, как мы думаем о городе. В том числе, значимость симуляций. Как модель системы может воздействовать на моделируемую систему. Это тоже вопрос дизайна — мы создаем симуляцию вещи, которая становится фактом и, в свою очередь, сама контролирует реальность. Протоколы, платформы, потенциальная роль искусственного интеллекта — все это тоже формирует дизайн-практику.
Был ли я чем-либо разочарован? Пожалуй, нет. Спросите меня об этом, когда выйдет книга. Тогда будет понятно: когда вы бросаете камень в озеро, а он отскакивает от поверхности — это разочаровывает, потому что вы хотели получить всплеск.
— А кто-нибудь из выпускников The New Normal начал реализовывать придуманные в рамках программы проекты?
— В тех или иных формах, да. Три проекта, созданные в рамках The New Normal, были представлены на Шанхайской архитектурной программе в этом году. Несколько фильмов наших выпускников попали на разные международные кинофестивали. В Берлине существует своеобразное мини-представительство «Стрелки» — дизайн-коворкинг под названием Trust, который создал один из студентов первого года. Так что все зависит от конкретного проекта и его авторов.
В прошлом году у нас был проект под названием Presense («Предчувствие»), посвященный отношениям человека с его цифровым двойником. Когда мы используем инстаграм, алгоритмы запоминают наши действия и предпочтения и делают предсказания на основе прошлого поведения нашего цифрового двойника. Со временем этот цифровой двойник начинает диктовать наши действия в реальной жизни, а мы становимся лишь его тенью. Что сделали авторы проекта: они создали платформу, которая анализировала всю цифровую информацию о вас, которая доступна — геолокация, данные о состоянии банковского счета и так далее — чтобы составить календарь, содержащий предсказания о том, где, в какое время и чем вам стоит заниматься. А также строить рекомендации, основываясь на данных о людях, похожих на вас. То есть платформа ведет за вас календарь. Основной вопрос, который ставят авторы, это — как вы взаимодействуете со своим цифровым двойником? Прислушиваетесь ли вы к рекомендациям? Стараетесь ли вы их игнорировать? Пытаетесь ли вы обмануть приложение? В итоге авторы сделали фильм, рассказывающий об отношениях нескольких персонажей со своими цифровыми двойниками.
— Как я понимаю, основное направление программы — это спекулятивный дизайн («спекулятивный» в значении «умозрительный» — прим. «Цеха»). Для меня сам термин звучит как некоторое противоречие, потому что мы привыкли думать о дизайнере как о зависимой фигуре, работающей на заказчика и несвободной в своих фантазиях. В отличие от художника, например. Я, конечно, обращаюсь здесь к стереотипному представлению о дизайнере и о художнике. На ваш взгляд, что значит независимость в дизайне?
— Не уверен, что независимость является целью. Зависимость дизайнера — это интересный вопрос. Отчасти он связан с пересмотром самого термина: что мы имеем в виду под дизайном и каковы его границы?
Я думаю, ценность мультидисциплинарной логики программы — в том, чтобы использовать весь спектр разных дисциплин для формирования дискурса вокруг дизайна. Экономика — это дескриптивная аналитическая дисциплина, обладающая предсказательной силой в определенной степени, однако не обладающая способностью предлагать разные варианты. В ней невозможны «что если». Но мы можем себе представить экономику предложений. Такая экономика становится ближе к дизайну. Как только вы приближаетесь к чему-то спекулятивному, допускающему разные варианты развития событий, вы приближаетесь к дизайну. Мы определяем его не как нечто декоративное, мы определяем слово «дизайн» от глагола designate («назначать, определять, характеризовать» — прим. «Цеха»). Вот то значение, которое нас интересует.
Что касается термина «спекулятивный дизайн», он не является нашим изобретением. Он висел в воздухе пару десятков лет или около того. Что такое проблема в дизайне? Вместо того, чтобы создавать некоторую искусственную, упрощенную структуру, превращающую проблему, по сути, в техническую задачу, как насчет того, чтобы принять проблему во всей ее сложности и текучести? Нужно суметь увидеть место для возможностей: можно сделать вот так, а можно эдак, или еще как-то иначе. Мы используем инструменты дизайна, чтобы понять, какие у нас есть возможности для действия. Дизайн — это также про понимание времени. Отчасти роль спекуляции заключается в том, чтобы не только предположить, как могло бы быть, но и предложить — так должно быть.
При этом, для нас спекуляция не связана с попыткой начать все с чистого листа, где все ограничивается лишь воображением автора. Нам интересно подходить к существующей проблеме с такого угла, чтобы подход был абсолютно функциональным, но исходящим из непривычной перспективы. Мой любимый пример — это конкурс для дизайнеров, который проводится в Нью-Мексико: на месте радиоактивного захоронения нужно придумать знак для будущих поколений, показывающий, что здесь опасно копать. Как должен выглядеть подобный знак? Мы не знаем, как изменится человеческий язык через 10 тысяч лет, мы даже не можем быть уверены, что Землю будут населять люди. Тем не менее, это очень серьезная проблема, которая требует решения. Как создать такой знак опасности, который в то же время не подстегнет любопытство незнакомца из другой эпохи? Единственный путь в данном случае — отказаться от всех существующих конвенций и придумать что-то радикально новое и непривычное для нас.
Помимо прочего, я полагаю, то, как мы строим города, как мы организуем поверхность планеты, — достаточно безумно. И многие вещи, которые происходят вокруг, часто отнюдь не кажутся рациональными. В эту реальность не всегда могут вписаться рациональные решения. Мой тезис заключается в том, что спекулятивный дизайн представляет собой радикальную рациональность, а вовсе не свободный от реальности полет воображения.
— Как урбанистический дизайн способен ответить на неоколониальные проблемы? Допустим, когда речь идет об эксплуатации природных ресурсов и связанных с этим вопросами социального, экономического и этнического неравенства?
— Это сложный вопрос. Для некоторых людей геотехнологии и геополитика — это две разные области, для меня же эти две темы очень тесно переплетены. К сожалению, на Западе принято разделять проблему технологий и политики. И проблемы антропоцена часто рассматриваются как проблемы технологического плана. Хотя, на мой взгляд, это проблемы в большей степени связанные с гуманизмом, проблемы anthropos (от греч. человек — прим. «Цеха») в антропоцене. Тот факт, что мы (человечество) воспринимаем мир будто он создан для нас — чтобы извлекать из него ресурсы и проживать определенный опыт. Таков рецепт антропоцена. Да, к этому причастны нефтяные компании, потому что они ставят под угрозу наличие ресурсов, однако это происходит потому, что наше общество базируется на идее о том, что человеческий опыт — это трансцендентное благо само по себе, и какие угодно средства могут быть мобилизованы для его производства.
Обычно, когда речь заходит о переменах, говорят о перемене в сознании, которая должна впоследствии привести к переменам в политике, а затем мобилизовать силы для производства нужных трансформаций в планетарной биохимии. Возможно, это так и работает. Но, может быть, все произойдет иначе, и перемены на уровне геотехнологий приведут к переменам к геополитике. И в нашей истории есть такие примеры переломных моментов: например, создание печатного пресса Гутенберга и т. п. Мне интересно размышлять именно о такого рода примерах. Это одна часть ответа на ваш вопрос.
Вторая связана с тем, что экономика многих стран зависит от добычи ресурсов. И Россия, разумеется, является одной из таких стран. Как решить проблемы климатических изменений в таком случае — пока сложно сказать, потому что альтернативы не ясны. Если просто отказаться от добычи ресурсов, это приведет население к крайней бедности, по сравнению с которой условия 2008-го года будут казаться роскошью. По моему мнению, здесь следует поставить вопрос — не как нам сделать всех бедными, а как нам вернуть всем богатство? Что есть настоящее богатство? Безопасность для вас, безопасность для ваших детей, доступ к образованию, достоинство, социальные гарантии — вот какого рода вещи я имею в виду. Так что отчасти вопрос заключается в том, как структурировать систему таким образом, чтобы распределение ресурсов приносило всем такого рода богатство. И я думаю, это невозможно, если хранить ресурсы в одном месте. Допустим, литий, который добывается в Боливии и затем оказывается в батарейках в Европе и по всему миру, — это один из примеров радикального распределения ресурсов для всеобщей пользы. Какой был бы смысл, если бы литиевые батарейки оставались только в Боливии?
Понимание взаимной зависимости между обществом и геологией, между одним обществом и другим обществом, вот те вопросы, которые стоит ставить перед собой. В этом смысле я не изоляционист и не придерживаюсь тех же позиций, что и некоторые сторонники постколониальной теории, которые склоняются к идее о релокализации, когда считается, что ресурсам надлежит оставаться в их месторождении. Я не думаю, что это сработает. Мне кажется, важно понять планетарную взаимозависимость. Homo Sapience всегда были мигрирующим видом, постоянно находящемся в движении, постоянно меняющем виды деятельности и меняющем свое окружение. Нам стоит примириться с мыслью о планетарных системах и перепридумать смысл богатства, в первую очередь, чтобы суметь поровну распределить блага.
Для тех, кто хочет более губоко погрузиться в тематику программы The Terraforming, на сайте Strelka Mag доступен список рекомендуемой литературы.