«В 30 лет многие охотнее идут не в кино, а на лекцию». Программный директор «Эшколота» Семен Парижский — об интеллектуальном досуге
Как вывести еврейскую и израильскую культуру в массы
Основатели культурно-образовательного проекта «Эшколот» одними из первых в Москве начали делать мероприятия в формате edutainment. Уже несколько лет они проводят лекции о традиционной и современной еврейской культуре для широкой аудитории, устраивают фестивали медленного чтения и другие интеллектуальные события. Программный директор «Эшколота» Семен Парижский рассказал «Цеху», что такое формат устного нон-фикшна, почему взрослые люди выбирают образовательные мероприятия в качестве досуга, и как он сам продолжает учиться новому.
«Мы выводили ученых из „башни из слоновой кости“ в ночные клубы, бары и парки»
Десять лет назад наш проект выглядел революционным: такого изобилия разных образовательных программ не было, казалось, что обучение — это то, что происходит только в университетах, школах и других институциях. В то же время уже начали появляться публичные пространства, которые могли бы быть базой для открытых форм образования вне стен университета: кафе, галереи, условная «Стрелка».
С одной стороны, мы хотели выйти из гетто: занимаясь еврейской и израильской культурой, нам было важно покинуть пределы еврейских организаций, израильских культурных центров, синагог и представить еврейскую культуру на открытых площадках, сделать ее частью интеллектуальной жизни Москвы. С другой — мы также хотели выйти из академического гетто: наука, которая развивалась в «башне из слоновой кости», как правило, не касалась культуры, общества. Я много участвовал в научных конференциях, в большинстве случаев все ограничивается тремя людьми, специализирующимися на одной теме, которые читают свои доклады друг для друга. Мне всегда казалось, что все открытия, новые идеи, особенно в гуманитарных науках, должны менять общество, реальность, а не оседать в научных журналах. Мы начали выводить ученых из «башни из слоновой кости» в ночные клубы, бары и парки.
Моя работа как программного директора заключалась в том, чтобы придумывать темы, но первые годы мы в основном занимались образованием лекторов. Это было самое сложное: нужно было объяснить формат человеку, который привык читать лекции в университете, часто по бумажке, или, например, делать доклады на научных конференциях. Я называю наш жанр устный нон-фикшн — попытка не просто объяснить что-то сложное, а превратить эту тему в историю, не снижая уровня повествования. Рассказать историю своего исследования со всеми неудачами, вопросами, которые возникали в процессе и находками. В качестве примера мы привозили иностранных лекторов из США и Израиля, которые были чуть более продвинуты в этом плане.
«Люди скорее пойдут на лекции про Средневековье, чем про советских евреев-отказников»
Конечно, к нам приходят те, кого еврейская культура интересует в том числе потому, что они к ней принадлежат. Однако большинство оказываются у нас благодаря хорошему культурному наполнению программы.
Наш основной формат — не курсы, а разовые события, «дегустации». Нам важно представить как можно больше разных областей, тем, сюжетов из архитектуры, искусства, философии. Мы все время проводим опросы наших слушателей и реагируем на их запросы. Может быть, и есть какая-то закономерность, но я все время удивляюсь: людям интересно не то, что ближе, а наоборот, у них запрос на какие-то интеллектуальные путешествия. То есть они скорее пойдут на лекции про Средневековье, чем о советских евреях-отказниках 70-х годов.
Формулируя формат медленного чтения, мы отталкивались от концепции slow food и идеи, что есть некая современная культура потребления текстов, связанная с поверхностным скольжением по тексту, например, в социальных сетях. Нам захотелось замедлить процесс чтения и вернуть ему некую вдумчивость, открыть другие измерения чтения, связанные с погружением внутрь, комментированием, обсуждением. Этот альтернативный способ чтения противостоит не только отрывочности, фрагментарности, но и одиночеству. Читатель, как правило, находится один на один с текстом. Нам же было важно представить чтение как совместное занятие, в котором текст — предмет обсуждения, а не только твой одинокий диалог с книгой. Автор умер, теперь текст принадлежит читателю, работа которого — извлечь смысл из текста. Текст оживает благодаря интерпретации читателей. Еще один источник вдохновения — традиционная практика изучения священных текстов с комментарием и обсуждением. Для нас медленное чтение — это не столько про скорость, сколько про творчество, совместное написание комментария к тексту. Мы взяли и другие идеи из семиотики: текст — это не только литературное произведение, а знаковая система. Можно читать архитектуру, кинематограф, картины и даже город. На фестивалях, которые мы устраиваем в Венеции, Берлине, Иерусалиме, мы как раз занимаемся прочтением города как текста. Мы также читаем город через текст: ты по-другому воспринимаешь Бабеля, когда читаешь его в Одессе, «Венецианского купца» — в Венеции, а библейские книги — в Иерусалиме. С одной стороны, в тексте ты можешь найти ключи к городу, а с другой — сам город дает тебе ключи к тексту.
«Не будет смысла учиться только в российском университете, образование станет международным»
Средний возраст наших слушателей — 30 лет. Это люди, которые уже получили высшее образование, наконец закончили учиться, начали работать, достигли каких-то успехов в профессии. Совершенно неочевидно, что свободный вечер им надо потратить на учебу. Когда мы начинали, нам казалось, что мы будем плыть против течения, очень трудно этих людей куда-то вытащить. Оказалось, все не так: как раз в этот период жизни многие охотнее идут вечером не в кино, а на условную лекцию по шведскому дизайну. Семь лет назад мы организовывали группы медленного чтения и думали: какой нормальный человек пойдет вместе с другими читать книжки по вечерам. В итоге это стало пользоваться такой популярностью, что нам пришлось открыть несколько параллельных групп. Непрерывное обучение для нас — это не получение навыков для другой профессии, а форма интеллектуального досуга современного городского жителя. Я знаю, что сейчас много историй, когда человек начинает учиться программированию, чтобы изменить жизнь. В этом случае образование — это средство. У нас образование — самоцель, удовольствие, чистое искусство.
Ближайшая революция в сфере образования, которую я предвижу, связана с развитием машинного перевода, падением языковых барьеров. До сих пор основной проблемой российского высшего образования была международная изолированность. Я в большей степени занимаюсь востоковедением и вижу, что происходит в ИСАА и в других институциях. На протяжении десятилетий контакты между российскими и западными учеными упирались в языковой барьер. Публикации на русском языке никто в мире не читает, русские ученые мало публикуются по-английски. Когда интернет только появился, было ощущение, что все будет по-английски, и кто не владеет этим языком, останется без доступа в сеть. Потом выяснилось, что можно придумать кодировку, по которой будут отображаться и русские буквы, и китайские, и ивритские. Появляется интернет на всех языках и все продолжают существовать в едином пространстве. С каждым месяцем улучшается качество работы гугл-переводчика. Переводы научных текстов становятся уже почти идеальными, и через какое-то время границы между науками в разных странах просто исчезнут, все начнут читать публикации на русском или китайском, просто нажав одну кнопку. И тут выяснится, кто на самом деле чего стоит, уровень науки начнет выравниваться. Не будет смысла учиться только в российском университете, образование станет международным.
«В образовании я иду от частного к общему»
У меня ассоциативный принцип обучения, поэтому я, например, очень люблю библиотеки с открытым доступом. Лет 15 назад я пришел в Иерусалиме на горе Скопус в библиотеку, которая устроена, как борхесовский лабиринт: 6 этажей и бесконечные ряды полок с книгами, среди которых можно бродить неделями. Тебе не выдают книгу, ты сам находишь в компьютере шифр и по нему ищешь ее. Единственное правило — нельзя возвращать книги на полку: если кто-то поставит книгу не на свое место, ее уже никогда невозможно будет найти. Это задача библиотекарей — собирать книги и ставить обратно. Вроде, просто техническая вещь, но в итоге ты берешь одну книгу с полки и вдруг видишь, что рядом стоит еще одна, которую ты не заметил, и ты снимаешь и ее, а потом глаз цепляется еще за что-то. Так ты проводишь в библиотеке несколько часов и бродишь по лабиринту знаний. Не факт, что многие из этих книг я бы стал специально искать. Конечно, важно не совсем теряться и видеть большую картину. Мне немного помогает мое первое образование — философское: всегда присутствует идея мета-взгляда, хочется понять, что это все значит в глобальном смысле. Сейчас мое брождение по интернету немного напоминает хождение по библиотеке: я цепляюсь за то, что прочитал мой знакомый, или вижу у кого-то ссылку на какого-нибудь поэта, начинаю его гуглить и хватаюсь за что-то еще.
Мы считаем, что нельзя за одну встречу раскрыть тему в достаточной степени, например, рассказать о всей средневековой литературе. В то же время у слушателя нет возможности пройти целый курс или несколько лет потратить на изучение какого-либо вопроса. Именно поэтому мы через один конкретный случай, артефакт пытаемся раскрутить более общие вещи, идти от частного к общему. Это обратная методология университетскому преподаванию, где ты сначала прослушиваешь общий курс истории литературы, потом начинаются спецкурсы, а затем ты останавливаешься на изучении одного писателя или произведения.
«Первое, что я сделал, когда начал учить английский, — выбросил все словари и пользовался только толковыми»
В плане изучения иностранных языков у меня есть идея, что нужно как можно раньше переходить на толковые словари. Я хорошо говорю на двух языках — английском и иврите. Первое, что я сделал, когда начал учить английский: выбросил все англо-русские словари и пользовался только толковыми. Сначала это очень трудоемкая вещь: ты ищешь слово, смотришь определение к нему, а оно состоит из 6 слов, 3 из которых ты тоже не знаешь, поэтому ты идешь смотреть эти 3 слова, а там то же самое. Это немножко игра, заколдованный круг, в котором ты вертишься. Зато когда из него выбираешься, ты быстро замечаешь, что слова начинают повторяться, становятся прозрачнее. И с английским, и ивритом я сначала утопал в море незнакомых слов, ходил везде с толковыми словарями в карманах, которые пришил к куртке. Потом рывок — и ты уже думаешь на этом языке.