«Классно уметь удивляться ерунде». Интервью с Вадиком Королевым из группы OQJAV
«Мама мечтала, чтобы я был хирургом, но я так рано начал пить и употреблять наркотики, что у меня уже лет с семи тряслись руки»
3 сентября Вадик Королев из группы OQJAV будет читать свои стихотворения на Московской Международной Книжной ярмарке. В честь этого события «Цех» решил встретиться с поэтом и музыкантом и поговорить о жизни.
Что ты любишь больше всего в том, что ты делаешь?
Самое классное ― это начальный этап создания. Ни с чем не сравнится, даже с самым крутым концертом. Это первично. Ты понимаешь, что у тебя глина в руках и начинаешь лепить. Это как влюбленность, само ощущение влюбленности с первого взгляда ― ты его потом не повторишь. Оно может развиваться, может угасать, может перерасти в огромную любовь на всю жизнь, счастливую или несчастную. Но ничего приятнее самого этого импульса невозможно словить. Это очень похоже на то, когда начинает появляться песня. То есть, когда она еще даже не появилась. Да, глина в руках ― это самое крутое.
У нас медиа про образование. В одном из твоих интервью была интересная мысль о том, что иногда образование может ограничивать.
Я думаю, это сугубо индивидуально. Про себя я знаю, что мне обучение не идет. Я его не отрицаю как нечто необходимое, но я, учась, успеха как будто не имел. И я сейчас именно про системное обучение. Понятно, что, так или иначе, мы ходим и собираем шишки, чему-то учимся или слушаем дедушкин пьяный разговор.
И порой это важнее?
Да, это происходит каждую секунду, но именно системное обучение меня скорее губит. Я нетерпеливый, не могу сидеть на одном месте, и ничего хорошего из этого (в плане успеха) никогда не получалось. Когда у меня были успехи в учебе в школе, то это носило стихийный характер. А вот сидеть на месте я не мог, делать домашнее задание не мог.
То же самое с гитарой, например, хотя я сам попросил родителей меня отдать, потому что хотел знать песни Агаты Кристи. Меня отвели и я понял, что не могу, нужно руки как-то ставить. Голосом у меня тоже никак системно не получалось заниматься. Я думаю, тут очень важно иметь «умные» уши и слушать тех вокалистов, которые тебе нравятся. В этом плане для детей очень классно включать с детства, например, Фицджеральд, потому что там очень здоровый аппарат, очень здоровый мозг и легкость. Если такая музыка будет царить в доме, то потенциально музыкальному ребенку будет легче. Ничего не придется переделывать, потому что мышцы запоминают, и связки усваивают знание от уха.
А ты с детства любил петь?
Да, из-за Майкла Джексона. Вот его, кстати, невредно слушать. Там все нормально с вокальной позицией и со всем. Увидел клипы и понял, что мне надо это делать. И стал петь везде, и в детском саду петь. Но образования мне не дали ― не знаю, хорошо это или плохо. Вот Слава (Ярослав Тимофеев, пианист OQJAV, — Прим. «Цеха») говорит, что ему точно образование не мешает, но со мной согласен, что мне образование будто не подходит. Потому что ты имеешь возможность удивляться ерунде. Классно удивляться ерунде.
А что ты слушал кроме Агаты Кристи? Что тебе нравилось в детстве?
К сожалению, мне нравились Наутилус Помпилиус, Агата Кристи, потом Beatles, но почему «к сожалению» ― это я сейчас говорю не про вкус, не про материал, а именно про вокальные позиции. Слушать эту музыку с музыкальной позиции безусловно вредно. Что касается материала, я до сих пор фанат.
А как с текстами? С детства хотелось писать?
Я первый стих написал:
«Дед Морозик, ты куда
в прошлый раз ушел от нас?
Не беда, забудь. Ага,
будем праздновать сейчас».
А сколько тебе было?
Пять.
Пять?
Потом у меня был перерыв. Следующий я написал в пятнадцать, когда влюбился сильно в первый раз. Я имею в виду, я и до этого влюблялся сильно, но тогда я впервые по-мужски влюбился, когда гормоны изменились сильно. И тогда, да, но это было ужасно, как и у всех. Слишком романтично, слишком суицидально и все прочее. Но это нормально. Мне даже кажется, что это хорошо и невредно.
Круто.
Потом я пел в группе страшным голосом не свои песни. А потом у меня стали появляться свои, довольно поздно ― я во всем поздний, отстающий. Я поздно написал какую-то нормальную песню. Вот если бы я сейчас начал в том возрасте, когда я начал, то я бы сразу был старпером. Первая моя нормальная песня была в 25 лет. Я не помню какая, но я понял: «Вот, сейчас я знаю, что нужно делать». Появилось ощущение общего, что я не подражаю. Я понимаю, что я что-то произвел, что-то случилось.
А как это происходит? Сначала слова или музыка?
Одновременно. Никогда не бывает так, что текст первичен. Когда текст первичен — это сразу стих. И он почти всегда остается стихом. Песню нужно петь, песня ― это мелодия. Все песни в каком-то смысле глупее в плане текста, потому что текст ― это только одна составляющая песни в том смысле, что она вторичная. Потому что слово «песня» ― оно ближе к слову «петь», чем к слову «текст».
Намного!
Да, раза в четыре. Или даже в пять?
Что-то такое.
А так, обычно, да, сразу что-то вертится. Какая-то мелодия начинается, и тут же сразу нанизывается текст. Бывает так, что дописывается что-то через пару недель или через полгода. Когда ты теряешь состояние, кто-то тебя отвлекает, главное ― это не стремиться написать сегодня. Точно сделаешь какое-то искусственное фуфло. Нужно ждать, придет такое же состояние или нет.
Есть какой-то перфекционизм, что всё надо сделать идеально?
На моменте сочинительства его быть не может, потому что сочинительство первично. У меня нет в этом никогда сомнений, здесь не до этого. А что касается всех остальных этапов (аранжировки, гармонии и т. д.)— там перфекционизм еще какой, причем у всех, у всех троих. Ты едешь на студию и тратишь целый день, потому что тебе нужно на два децибела сделать тише какой-нибудь один барабан. Потому что ты такой: «Нет, я не могу!» Я же знаю, что оно может быть лучше. Как я могу это принять?
А вы продолжали репетировать во время карантина?
Нет, мы не общались четыре месяца. Я сидел дома и писал песни. Видимо, выходило то, что накопилось за предыдущую жизнь, потому что никакой другой информации вообще не было. Я вообще не знал, что делать и как я в следующем месяце заплачу за квартиру. Я сидел на балконе, смотрел вперед, играл.
Мы не встречались с ребятами. Пытались наладить дистанционную работу, но она для нас оказалась невозможной.
Что было самым тяжелым?
Незнание того, когда это закончится. Это было даже страшнее, чем финансовый страх. Страх переболеть был только в самом начале, а потом даже захотелось уже каким-то образом получить эти антитела сквозь что угодно. Я думаю, у многих были такие процессы.
Проще уже переболеть, чем бояться. А ты не против того, что мы про финансы поговорим?
Нет, у меня есть сотка, если что. (Смеется)
Многим не очень понятно, как живут музыканты. Доход вашей группы строится из концертов? А когда вы выпускаете альбом, например, вы какой-то процент получаете с продаж?
Получаем. Там такая схема: в нашем случае, естественно, мы не обсуждаем особо наш гонорар, какой у нас, а какой ― у Агутина. Так не принято. Но именно в процентном соотношении получается, что концерты приносят не меньше, чем 90% дохода. У нас в прошлом году процент чуть-чуть снизился в силу того, что появились какие-то проекты, куда мы писали музыку или песни, был спектакль. И это было прекрасно потому, что это как раз было непосредственно перед самоизоляцией. Это дало возможность как-то очень медленно на этом ресурсе доехать и почти не занимать. Потом появился спектакль по Цветаевой.
Продажи мы никогда не распределяем между собой, потому что суммы смешные, но в последнее время все сдвинулось, когда ВКонтакте стал официальным, когда появился какой-то контроль. Если раньше это были ну совсем смешные деньги, то сейчас нам этих денег хватает на запись, что тоже немаловажно потому, что нам вообще нужно записать альбом. Классно, что такая подушка есть, что не нужно в какой-то момент у кого-то срочно занять 300 000 рублей. Это удобно, комфортно.
Расскажи про спектакль! («Рас — стаемся» — мобильный аудиоспекталь МХТ. Прогулка по Воробьевым горам под музыку группы OQJAV. Маршрут повторяет прогулку героев «Поэмы конца» Марины Цветаевой. В ролях: Аня Чиповская и Вадик Королёв — Прим. «Цеха»).
Мне написал Миша Зыгарь, создатель Мобильного художественного театра и его художественный руководитель. Причем он действительно художественный, то есть он во всех процессах, в каждом спектакле всем сердцем. Режиссер ― Женя Беркович. Мы с ней не были знакомы, хотя оказалось, что у нас много общих друзей. Мы списались, созвонились. Она предложила по мотивам одновременно страшного и прекрасного цветаевского романа с Константином Родзевичем сделать пьесу. То есть, она ее уже написала, пьеса была в процессе доработки. Сказала, что она мечтала, чтобы голос Цветаевой прозвучал голосом Ани Чиповской, чтобы частично в воздухе голосом экскурсовода, Родзевича, был я и тут же сказала, что было бы классно, если бы группа написала атмосферную музыку и одну песню на стихи. Мы это все сделали.
Это была интересная, приятная, очень быстрая работа. Мне понравился темп. Мы ловили друг друга очень быстро, все было понятно с интонациями. Мы записали весь спектакль, если я не ошибаюсь, за три студийные смены (каждая часа по 3-4). Вся команда очень понравилась, сорежиссером, я бы даже сказал «содраматургом», был Лёша Киселев. Совершенно замечательный, я раньше с ним не был знаком. Мне понравилось все в атмосфере, все, что происходит.
А было сложно? Это же в некотором смысле актерская работа?
Нет, не актерская. Я думаю, что они меня взяли намеренно потому, что я не актер и как раз тебе самому хочется, чтобы экскурсию провел какой-то хороший друг, а не диктор с телевидения. Понятно, что у меня очень много условных дефектов и никуда не девшийся пермский говор. Я с ним никогда и не боролся. Но вот им скорее нужен был человек, чем какой-то профи. И в этом какая-то особенность, фишка, изначальная затея.
При этом Аня тоже совершенно не «мочила». Понятно, что она профи, но она услышала себя и режиссера, прочитала сухо стих. А стих и нужно читать сухо, потому что если стих не читать сухо, это п***ец. В стихе самом, если это высказывание полновесное, и так такое количество эмоций, что, если ты еще все свои рыдания и перепады будешь нанизывать, то это будет жуткой пошлятиной. Собственно, чем во многих случаях люди занимаются в плане декламации. А там [в спектакле] стихи такие, что можно захлебнуться.
А тебе никогда не хотелось стать актером?
Нет. Более того, я считаю, что это одна из самых сложных профессий, которые вообще существуют. Я думаю, что сниматься в кино и выступать в театре должны актеры, а не неактеры. Точно так же юристы должны проверять договоры.
Ты же юрист по образованию?
Юрист. Поэтому меня в кино занесло случайно, чему я рад, но я понимаю, когда смотрю на своих коллег, тех же «брусникинцев», что это прямо случайность и просто совпадение органики, которое требовалось режиссерам, не более того. И у меня в ту сторону каких-то прямолинейных амбиций совершенно нет. Причем я не открещиваюсь, что будет когда-нибудь что-то еще, потому что процесс наркотический.
В музыке я как рыба в воде, если это можно назвать музыкой, конечно, ну, в современной песне. Я понимаю, что делаю. А здесь ― совершенно нет. Кино — процесс супер командный. В музыке, в нашем случае, этого нет, нас трое, а там ты понимаешь, что 60-100 человек работают прямо сейчас, одновременно, на одну цель. Это очень мощно.
А расскажи про танцы. Ты всегда танцевал?
Да, думаю, это тоже связано с Джексоном. Никогда ими специально не занимался, но всегда знал, что жить без них не могу. И мне кажется внутренне, что танец ― это основное. У меня нет амбиций организовывать танцевальную школу потому, что я точно не преподаватель и никого никогда ничему не научу. Смешно, когда пишут: «Чувак, приезжай на стихотворный конкурс, будешь в жюри». Я такой: «Какой нафиг в жюри? Сами судите друг друга!» Это так странно. Нельзя судить.
При этом я понимаю, что такое все равно происходит. Я понимаю, что это нормально, но я на себя такую функцию не хочу брать ― ни учить, ни судить. Что касается танца, танец ― это выход. Я хожу в студию рядом с домом, снимаю класс, включаю музыку под настроение (то злой хип-хоп, то какое-нибудь техно, то что-то очень медленное) и импровизирую. Это всегда импровизация.
У вас был один концерт, когда вы переодевались в женские платья. Это было потрясающе. Как пришла эта идея?
Идея пришла мне стихийно. Я говорю: «Пацаны, так, давайте соберемся. У нас концерт 1 января. Вы понимаете, что такое 1 января и в каком состоянии люди туда придут. Чуть-чуть измененные, другие люди. Давайте выпрыгнем из тыквы. Давайте будем женщинами и споем все те же самые песни, не палясь. Будто так и надо». И ребята сразу согласились, поддержали. У них, кстати, лучше получилось войти в образ. Я в середине концерта все равно «включил гориллу». Димка был вообще.
Дима был роскошным.
Диму после концерта мужики коктейлями угощали.
Их легко понять.
Я сказал: «Ребята, можно делать совершенно все». Я понимал, что в каком-то смысле это эпатаж, но одновременно с этим я знаю, что мне все очень быстро надоедает. А это смешно, надо попробовать. И интересный эффект был в том, что костюм и грим меняют твою пластику. Я вспоминаю, как я шел курить уже загримированным, и я прям понял, что я не мальчик. Это было классно. Мне понравилось.
А если бы ты не был музыкантом? Чем бы ты занимался?
Хотел или мог бы?
Хотел.
Мне нравится танец, писать мне тоже очень нравится, но это все мы говорим про искусство. Смотри, а это считается, если мне нравится есть вкусно, а готовлю я плохо? Это же прикольно освоить. Прикинь, какой челлендж ― быть классным поваром. Мама мечтала, чтобы я был хирургом, но я так рано начал пить и употреблять наркотики, что у меня уже лет с семи тряслись руки.
Действительно рановато.
Давай напишем, что это шутка.
Надеюсь, наш читатель поймёт без объяснения. Возвращаясь к образованию, ты чему-то важному в школе научился?
Конечно. В школу, как я думаю, по возможности ходить надо, потому что школа учит коммуникации. И ничего, кроме этой коммуникации, она не дает и дать не может. Кроме каких-то профильных штук. Да, действительно, бывает так, что ребенок вдруг начинает сходить с ума по химии и становится химиком. Со мной так не произошло.
Есть один пример, после которого у меня открылась «чакра писанины»: я перешел в десятый класс, у нас сменился учитель русского языка и литературы. До этого я учился, условно, на «четыре». И я стал получать только «три» и «два», и чаще именно «два». В какой-то момент я встречался с девушкой, которая училась на год старше. И я у нее взял сочинение на определенную тему, которая она написала на пятерку. И я его списал один в один. И забыл выложить, когда сдавал.
Причем я искал это сочинение, боже мой, по всей квартире и везде. Я понимал, что произошло, но надеялся, что это не так, но Людмила Николаевна позвала меня после уроков.
У меня тогда ничего не получалось. И критику чужую пытался читать, вставлять ― *ерня. Списываю ― *ерня. Сам пишу ― *ерня. Ничего не получается. Сам я почти не писал. Она меня вызывает и говорит: «Ну что ты химичишь? Вот что ты делаешь?» Я говорю: «Да я не понимаю просто, как подступиться». Она говорит: «Ты меня послушай. Я ставлю все эти двойки только в воспитательных целях, но они заслуженные. Пойми, что я тебе „три“ за четверть всегда поставлю. Никто тебя из школы не выгонит. Просто пиши».
И это был один из самых важных разговоров в моей жизни. И я прям такой: «А что, так можно было?» Какое это было освобождение! Ни зашорить тебя, ни замочить, ни убить, ни родителей вызвать и стебать перед всем классом. Она это ни в коем случае не перед всем классом сделала. Она сказала: «Ты же знаешь, что нам нужно с тобой поговорить». И она освободила меня. И оно все стало как-то подтягиваться.
А почему после всего этого ты пошел учиться на юриста?
В 15 лет у меня оценка по всем предметам была очень обычной. И я ничего не любил, кроме танцев и музыки, но родители меня развивали по другому пути: я должен был быть сильным, я занимался борьбой все время. Я не мог поступить ни в какое музыкальное училище, потому что у меня не было грамоты. Я подошел к отцу и спросил: «Пап, чем я могу пригодиться?» И он сказал: «Ты поможешь нашей семье, если станешь юристом». Я говорю: «Хорошо, пап». Выучил, подготовился, сдал экзамены, поступил на бюджет, отучился. На третьем курсе хотел уходить. Говорил: «Пап, ну ты же понимаешь, что это не мое». А он говорит: «Понимаю, но все равно доучись, а потом делай, что хочешь».
И ты не работал потом по профессии?
Работал. Я до сих пор проверяю все групповые договоры.
На ММКЯ можно купить книгу Вадика Королева «Камыш» — в ней более семидесяти стихотворений.
Ближайший концерт группы OQJAV в Москве — 6 сентября в 16.00 на веранде Powerhouse. Билеты тут.