«Быть счастливым, когда в стране Путин?!»: как менялись представления о счастье и можно ли радоваться жизни современному россиянину
Что думали и говорили о счастье Аристотель, Эпикур, Гоббс, Хэмингуэй и одна мудрая подруга Марины Пустильник
Представления о счастье в древности, в относительном прошлом и сегодня очень сильно отличаются друг от друга. Означает ли это, что сама концепция счастья изменилась, или же дело в том, что в какой-то момент нам внушили нереалистичные ожидания? В своей новой колонке Марина Пустильник рассуждает о происхождении «счастья» как понятия и отслеживает трансформацию его значений.
«Возможно, это самое ощущение счастья сейчас переоценено как цель в жизни. Принято считать, что если тебя не прет, значит что-то с тобой не так, тебя нужно лечить. Возможно, чисто химически не всех людей может подолгу переть. Одному, возможно, отведено меньше эйфории, чем другому, и никакой работой над собой и окружающим миром это не лечится? Не знаю, может быть чей-то оптимальный удел — это спокойствие и отсутствие несчастья», — это слова одной моей подруги. Здесь два ключевых момента: первый состоит в том, что она признает наличие внушенных ожиданий извне, говоря «принято считать»; второй — счастье приравнивается к эйфории. Есть, на самом деле, и третий важный момент, потому что автор, сама того не подозревая, дала неплохое определение тому, что счастье есть на самом деле — «спокойствие и отсутствие несчастья».
Если говорить о западном мире, то стремление к счастью как к высшему благу восходит своими корнями к Аристотелю, жившему примерно 2500 лет назад. Философ определял счастье как процветание и проживание хорошей жизни, а хорошую жизнь как ту, в которой мы реализуем себя, в которой (внимание!) есть место и боли, и неудачам, и негативным эмоциям. Другой древнегреческий философ, Эпикур, вообще определял счастье как отсутствие физической боли и душевных волнений.
Если говорить об этимологии слова «счастливый» (happy) в английском языке, то оно появилось лишь в XIV веке и означало тогда, скорее, «удачливый». Значение «радостный» оно приобрело только в XVI веке, и лишь в середине XVII века английский философ Гоббс, автор «Левиафана», определил счастье как бесконечный процесс накопления объектов вожделения.
Следующий большой скачок произошел уже в XX веке, когда психолог Мартин Селигман, основатель позитивной психологии, предположил, что основой счастья являются позитивные эмоции. Селигман верил в то, что мы можем «научиться» несчастности, предаваясь негативным эмоциям в неприятных ситуациях, которых можно было бы избежать. Отсюда следовало то, что счастью тоже нужно учиться, и что это нечто, к чему мы должны стремиться. Дальше начала появляться реклама с вечно счастливыми людьми в кадре, представление о счастье как о пиковом («эйфорическом») состоянии, погоня за переживаниями, способными подарить нам ощущение счастья, книги о том, как стать счастливыми, и так далее и тому подобное.
Если же говорить о слове «счастье» в русском языке, то его первоначальным значением было «хорошая часть, хорошая доля», а со временем стало означать «участь, судьба, благоденствие», а также «участие, помощь». Еще в XVII веке в источниках можно прочитать маловообразимое сегодня словосочетание «злое щастие», означающее, конечно же, «злую участь». Все эти значения слова «счастье» сохранялись до XIX века. В толковом словаре Даля «счастье» определялось в первую очередь как «случайность, удача, успех… не по расчету» и лишь затем как «благоденствие, благополучие, желанная насущная жизнь без горя, смут, тревоги».
Большая советская энциклопедия определяла «счастье» как «состояние человека, которое соответствует наибольшей внутренней удовлетворенности условиями своего бытия, полноте и осмысленности жизни, осуществлению своего человеческого призвания, самореализации».
Заметьте, что нигде здесь и слова нет ни о состоянии эйфории, ни о погоне за счастьем, ни о счастье как результате обладания чем-то желанным. Да, желанная жизнь, да, самореализация, да, внутренняя удовлетворенность — но никакого постоянного позитива, неизменных улыбок, борьбы с негативными эмоциями и прочего, что мы подсознательно привыкли ассоциировать со словом «счастье», что «принято считать» счастьем.
С другой стороны, кем принято? Где принято? Как говорил Хемингуэй: «Счастье в умных людях — одна из редчайших известных мне вещей».
Если заменить умный на думающий, то получится один-в-один портрет несчастного россиянина. Иногда складывается ощущение, что «думающим» людям быть счастливыми просто неприлично — как можно, когда в стране Путин, в мире таяние арктических льдов, в суде дело «Нового величия», в интернете кто-то неправ и так далее и тому подобное.
Те, кто считает себя счастливыми людьми, несмотря на то, что в жизни их периодически происходят разные, не самые приятные, вещи, гораздо ближе к пониманию счастья, чем те, кто считают его перманентным состоянием без негативных эмоций — и от этого недостижимым. Самое главное, что нужно для счастья, это душевное равновесие, из которого вырастает гармония с окружающим миром. И да, в современном нам мире очень легко это душевное равновесие потерять, но это не повод его не культивировать.
Счастье — это отсутствие физической боли и душевных волнений. Вот так просто. Ну, ок, не так. Счастье — это отсутствие физической боли и душевных волнений и ощущение того, что ты проживаешь хорошую жизнь. Но в целом — не бином Ньютона. Не позволяйте никому убедить вас в обратном.