История движется в верном направлении — вы уверены? Что не так с нашим восприятием прогресса
И причем здесь глобальное потепление
Многие из нас часто слышат о глобальном потеплении, но не воспринимают эту тему всерьез. Особенно сейчас, когда есть более насущные проблемы — пандемия коронавируса и экономический кризис. Однако глобальное потепление уже меняет наш мир, и вряд ли у нас получится долго закрывать на это глаза. Журналист Дэвид Уоллес-Уэллс провел масштабное исследование, узнал, как именно потепление повлияет на наши жизни в ближайшем (и далеком) будущем, и написал об этом книгу «Необитаемая Земля. Жизнь после глобального потепления» (вышла в издательстве Individuum). Мы публикуем фрагмент главы «История после прогресса», а если вы хотите прочитать всю работу целиком, то промокод ЦЕХ даст вам скидку в 15%. Он действует по ссылке до 9 октября.
Принцип линейного движения истории — один из мировоззренческих столпов современного Запада. Он пережил с некоторыми незначительными изменениями контраргументы прошедших столетий: геноциды и концлагеря, голод, эпидемии и войны с десятками миллионов жертв. Это мировоззрение так глубоко закрепилось в воображении политиков, что гротескное неравенство и несправедливость часто становятся не поводом усомниться в ходе истории, а напоминанием о его неизбежности: может, не стоит так переживать из-за этих проблем, все равно «история движется в верном направлении» и силы прогресса, продолжая метафору, находятся «на правильной стороне истории». А на какой стороне находится изменение климата?
Ни на какой — оно существует само по себе. В результате глобального потепления ничто хорошее в мире не станет доступнее. А вот перечень всего, что станет хуже, практически бесконечен. Уже сейчас, на начальном этапе экологического кризиса, появляется множество книг, наполненных глубоким скептицизмом: не только история может пойти в обратном направлении, но и весь проект человеческого расселения и цивилизации — который мы называем «историей», а именно он привел нас к изменению климата — на самом деле представляет собой стремительный регресс. И по мере ужесточения климата эти антипрогрессивные взгляды будут все больше распространяться.
Современные Кассандры (в древнегреческой мифологии дочь Приама, получившая от Аполлона дар пророчества, но наказанная тем, что никто не верил ее по большей части неблагоприятным предсказаниям. — Прим. ред.) уже наготове. В книге «Сапиенс», где развитие человеческой цивилизации рассматривается с от- страненной точки зрения, историк Юваль Ной Харари выдвигает теорию, что развитие лучше всего воспринимать как последовательность мифов, первый из которых рассказывает об изобретении земледелия — главного достижения прогресса во времена так называемой неолитической революции («Мы не одомашнили пшеницу. Она нас одомашнила», — верно подметил он). В книге «Против зерна» ученый-политолог и антрополог анархии Джеймс Скотт приводит подробную критику этого периода: культивация пшеницы, утверждает он, привела к появлению того, что мы называем государственной властью, а вместе с ней — бюрократии, притеснений и неравенства. В средней школе нам рассказывали о сельскохозяйственной революции как о начале «настоящей» истории человечества. Современный человек существует около 200 тысяч лет, а сельское хозяйство — только 12 тысяч лет: с этой инновацией закончилась эпоха охоты и собирательства, появились города и политические системы, а вместе с ними и то, что мы привыкли считать «цивилизацией». И даже Джаред Даймонд в книге «Ружья, микробы и сталь», где он рассматривает экологические и географические аспекты развития промышленного Запада и чью книгу «Коллапс» можно считать предвестником новой волны ревизионизма, назвал неолитическую революцию «худшей ошибкой в истории человеческой расы».
Этот аргумент даже не учитывает индустриализацию, ископаемое топливо или урон, который они угрожают нанести планете и хрупкой цивилизации, возникшей на ее поверхности. Вместо этого, говорит новый класс скептиков, обвинение против цивилизации можно построить на аргументах против сельского хозяйства: оседлая жизнь, появившаяся благодаря земледелию, в итоге привела к формированию более плотных поселений, но в течение следующей тысячи лет численность населения почти не увеличивалась и потенциальный рост от сельского хозяйства не состоялся из-за эпидемий и войн. И речь не о коротком мучительном эпизоде, через который люди вошли в новые изобильные времена, — нет, это сага о раздорах, продолжавшихся очень долгое время, по сути, до наших дней. В значительной части мира люди до сих пор остаются ниже ростом, болеют чаще и умирают раньше, чем наши предки, охотники-собиратели, которые, кстати, гораздо бережнее относились к планете, на которой мы все живем. И они хозяйничали на планете намного дольше нас — почти все 200 тысяч лет. То, что мы привыкли снисходительно называть «доисторическим» периодом, составляет около 95% всей истории человечества. Почти все это время люди перемещались по планете, но не наносили ей никакого заметного ущерба. Получается, что оставшиеся 5% — а это вся история цивилизации и вообще все, что мы привыкли называть «историей», — можно рассматривать не как неизбежный триумф, а скорее как аномальный всплеск. В свою очередь, период индустриализации и экономического роста, давший нам ощущение моментального достижения материального прогресса, занимает еще меньше времени — эдакая мини-аномалия внутри аномалии. И именно эта мини-аномалия привела нас на грань климатической катастрофы.
Джеймс Скотт подходит к этому вопросу как радикальный антиэтатист. Ближе к концу своей карьеры он выдал ряд блестяще остроумных работ, ярко продемонстрировав свое академическое инакомыслие, среди которых «Искусство быть неподвластным», «Доминирование и искусство сопротивления» и «Анархия? Нет, но да!». Подход Харари немного странный, но более информативный — глубокий пересмотр нашей коллективной веры в прогресс, возведенной на пьедестал в разгар экологического кризиса, нами же и созданного. Харари, будучи гомосексуалом, очень вдохновенно пишет о том, как «каминг-аут» определил его скептицизм в отношении устоявшихся метанарративов человечества, таких как гетеросексуальность и прогресс. По образованию Харари — военный историк, но признания он добился как своего рода разоблачитель мифов с подачи Билла Гейтса, Барака Обамы и Марка Цукерберга. Его главное разоблачение состоит в следующем: общество всегда объединяется вокруг коллективного вымысла, как сейчас, так и в прошлом; такие ценности, как прогресс и рационализм, занимают места, которые в прошлом удерживали религия и суеверия. Харари — историк, но его взгляды совмещают научный подход с философским скептицизмом, знакомым по работам столь противоположных ученых, как Дэвид Юм и Джон Грей. Сюда же можно причислить и ряд французских теоретиков, от Лиотара до Фуко и других.
«В последние десятилетия миром управляла доктрина, которую можно назвать „либеральной историей“», — написал Харари в 2016 году, за месяц до избрания Дональда Трампа, в эссе, где он одновременно предсказал президентство Трампа и обозначил, какие последствия оно будет иметь для коллективной веры людей в истеблишмент. «Это была простая и привлекательная история, но сейчас она гибнет, и пока нам нечем заполнить образовавшийся вакуум».
Если убрать из истории наше восприятие прогресса, то что останется?
Сейчас очень трудно (если вообще возможно) четко предсказать, чем закончится неопределенность вокруг глобального потепления — до какой степени мы позволим климату измениться и тем более в какой мере эти изменения повлияют на нас. Но необязательно дожидаться худшего варианта развития событий, чтобы ощутить потрясения, способные пошатнуть устоявшиеся представления о неизбежном улучшении жизни с течением времени. Эти потрясения, скорее всего, начнут происходить быстро: новые береговые линии на месте затонувших городов; дестабилизированные общества, отторгающие потоки беженцев в сопредельные государства, тоже уже не понаслышке знающие, что такое нехватка ресурсов; последние несколько столетий, воспринимаемые на Западе как линейный прогресс и рост благополучия, окажутся, напротив, прелюдией к массовым климатическим страданиям. Как именно мы станем воспринимать нашу историю в период изменений климата, зависит от того, удастся ли нам остановить эти изменения и до какой степени мы позволим им повлиять на основы нашей жизни. А пока возможные варианты проносятся у нас перед глазами, словно узоры в калейдоскопе.