«Счастье по Аристотелю». Как и почему античная философия учит нас знать меру в злости, зависти и половом влечении

Ари­сто­тель был пер­вым из фи­ло­со­фов, кто пы­тал­ся най­ти от­ве­ты на во­прос «Что та­кое сча­стье?». Эдит Холл, ав­тор кни­ги «Сча­стье по Ари­сто­те­лю. Как ан­тич­ная фи­ло­со­фия мо­жет из­ме­нить вашу жизнь», в каж­дой гла­ве дает урок, ос­но­ван­ный на со­ве­тах это­го гре­че­ско­го мыс­ли­те­ля. Та­ким об­ра­зом, Ари­сто­тель по­мо­га­ет нам спра­вить­ся с со­вре­мен­ны­ми про­бле­ма­ми — при­ня­тие ре­ше­ний, по­иск ра­бо­ты, за­бо­та о здо­ро­вье, по­ис­ки себя, вы­бор дру­зей и парт­не­ров. «Цех» пуб­ли­ку­ет от­ры­вок из кни­ги, вы­шед­шей в из­да­тель­стве «Аль­пи­на Нон-Фикшн».

Путь к сча­стью ле­жит че­рез ре­ше­ние стать че­ло­ве­ком ве­ли­кой души. Для это­го необя­за­тель­но рас­по­ла­гать сред­ства­ми для сна­ря­же­ния три­е­ры, необя­за­тель­но дви­гать­ся плав­но и раз­го­ва­ри­вать глу­бо­ким го­ло­сом. Ве­ли­чие души, ду­шев­ное со­сто­я­ние по-на­сто­я­ще­му счаст­ли­во­го че­ло­ве­ка, — это свой­ство того са­мо­го типа лич­но­сти, к ко­то­ро­му мы все, по сути, же­ла­ем при­над­ле­жать. Та­кой че­ло­век не иг­ра­ет с ог­нем, что­бы по­ще­ко­тать себе нер­вы, но го­тов, если при­дет­ся, от­дать жизнь за то, что по-на­сто­я­ще­му важ­но. Он пред­по­чи­та­ет по­мо­гать дру­гим, а не про­сить по­мо­щи. Он не за­ис­ки­ва­ет пе­ред бо­га­ты­ми и мо­гу­ще­ствен­ны­ми и все­гда учтив с про­сты­ми людь­ми. Он «от­крыт в люб­ви и нена­ви­сти», по­то­му что ис­тин­ные чув­ства скры­ва­ет лишь тот, кто бо­ит­ся осуж­де­ния. Он из­бе­га­ет спле­тен, по­сколь­ку обыч­но это зло­сло­вие. Он ред­ко осуж­да­ет дру­гих, даже вра­гов (кро­ме как в по­до­ба­ю­щей об­ста­нов­ке, на­при­мер, на су­деб­ном за­се­да­нии), но и ди­фи­рам­бов от него не до­ждешь­ся. Ины­ми сло­ва­ми, ве­ли­чие души под­ра­зу­ме­ва­ет скром­ную от­ва­гу, са­мо­до­ста­точ­ность, от­сут­ствие под­ха­лим­ства, учти­вость, сдер­жан­ность и бес­при­страст­ность — во­пло­тить по­доб­ную ро­ле­вую мо­дель ис­кренне и убеж­ден­но под силу каж­до­му из нас. Она не ста­но­вит­ся ме­нее во­оду­шев­ля­ю­щей от того, что была со­зда­на бо­лее два­дца­ти трех сто­ле­тий на­зад.

Сле­ду­ю­щий шаг — про­ве­сти са­мо­ана­лиз и при­ме­рить на себя все опи­сан­ные у Ари­сто­те­ля сла­бые и силь­ные ка­че­ства. Их пе­ре­чень дает пищу для раз­мыш­ле­ния лю­бо­му, кто уме­ет быть чест­ным с са­мим со­бой. Как гла­си­ла над­пись, вы­се­чен­ная на хра­ме Апол­ло­на: «По­знай себя». Эту мак­си­му лю­бил ци­ти­ро­вать и Со­крат, учи­тель Пла­то­на.

В рам­ках ари­сто­те­лев­ской эти­ки го­во­рить себе горь­кую прав­ду необ­хо­ди­мо, это не осуж­де­ние, это осо­зна­ние недо­стат­ков, над ко­то­ры­ми мож­но ра­бо­тать. Смысл не в том, что­бы за­клей­мить себя и воз­не­на­ви­деть, или впасть в са­мо­би­че­ва­ние.

Ари­сто­тель счи­та­ет прак­ти­че­ски лю­бые свой­ства ха­рак­те­ра и эмо­ции при­ем­ле­мы­ми (и даже необ­хо­ди­мы­ми для ду­шев­но­го здо­ро­вья), при усло­вии, что они пред­став­ле­ны в меру. Эту меру он на­зы­ва­ет «се­ре­ди­ной», me­son. Сам Ари­сто­тель ни­ко­гда не го­во­рил о ней как о «зо­ло­той», этот эпи­тет до­ба­вил­ся, лишь ко­гда его фи­ло­соф­ский прин­цип здо­ро­вой «се­ре­ди­ны» в чер­тах ха­рак­те­ра и стрем­ле­ни­ях стал ас­со­ци­и­ро­вать­ся со стро­ка­ми из «Од» древ­не­рим­ско­го по­эта Го­ра­ция (2.10): «Тот, кто зо­ло­той се­ре­дине [au­rea medi­oc­ritas] ве­рен, / Муд­ро из­бе­жит и убо­гой кров­ли, / И того, в дру­гих, что пи­та­ет за­висть, — / Див­ных чер­то­гов». Бу­дем ли мы на­зы­вать эту «се­ре­ди­ну меж­ду из­быт­ком и недо­стат­ком» зо­ло­той, на са­мом деле не име­ет ни­ка­ко­го зна­че­ния.

По­ло­вое вле­че­ние (учи­ты­вая, что че­ло­век все-таки жи­вот­ное) — хо­ро­шее свой­ство, если знать меру. Как из­бы­ток, так и недо­ста­ток страст­но­сти силь­но ме­ша­ет сча­стью. Злость — неотъ­ем­ле­мая со­став­ля­ю­щая здо­ро­вой пси­хи­ки; у че­ло­ве­ка, ко­то­рый ни­ко­гда не сер­дит­ся, нет га­ран­тии, что он по­сту­па­ет пра­виль­но, а зна­чит, сни­жа­ет­ся ве­ро­ят­ность до­стичь сча­стья. Од­на­ко чрез­мер­ная злость уже недо­ста­ток, то есть по­рок. Так что глав­ное — мера и умест­ность. Хотя еще одно из­ре­че­ние со стен дель­фий­ско­го хра­ма — «Ни­че­го сверх меры» — не при­над­ле­жит Ари­сто­те­лю, он пер­вым из мыс­ли­те­лей раз­ра­бо­тал нрав­ствен­ное уче­ние, поз­во­ля­ю­щее жить в со­от­вет­ствии с этим прин­ци­пом.

Одно из са­мых скольз­ких мест в эти­ке — клу­бок во­про­сов, ка­са­ю­щих­ся за­ви­сти, зло­сти, мсти­тель­но­сти. Все эти ка­че­ства иг­ра­ют цен­траль­ную роль в сю­же­те «Или­а­ды» — лю­би­мой кни­ги Алек­сандра Ма­ке­дон­ско­го. Он брал ее с со­бой во все по­хо­ды и по­дол­гу об­суж­дал со сво­им на­став­ни­ком Ари­сто­те­лем. В этой эпи­че­ской по­э­ме за­ни­ма­ю­щий клю­че­вое по­ло­же­ние в стане гре­ков царь Ага­мем­нон за­ви­ду­ет Ахил­лу как ве­ли­чай­ше­му гре­че­ско­му во­и­ну. Ага­мем­нон пуб­лич­но уни­жа­ет Ахил­ла и от­ни­ма­ет у него лю­би­мую на­лож­ни­цу Бри­се­иду. Ахилл в яро­сти, и, ко­гда тро­я­нец Гек­тор уби­ва­ет в бит­ве его луч­ше­го дру­га Па­трок­ла, гнев толь­ко уси­ли­ва­ет­ся. Что­бы унять этот гнев, Ага­мем­но­ну при­хо­дит­ся вер­нуть Ахил­лу Бри­се­иду и да­ра­ми ком­пен­си­ро­вать уни­же­ние. Жаж­ду ме­сти Гек­то­ру Ахилл уто­ля­ет, убив того в по­един­ке и над­ру­гав­шись над те­лом, а за­од­но пре­да­ет смер­ти 12 ни в чем не по­вин­ных тро­ян­ских юно­шей, при­но­ся их в жерт­ву на по­гре­баль­ном ко­ст­ре Па­трок­ла. Это уже пе­ре­бор.

Три пе­ре­чис­лен­ные тем­ные стра­сти — за­висть, гнев и месть — Ари­сто­тель опи­сы­ва­ет очень точ­но. Са­мо­му ему за­ви­до­ва­ли и при жиз­ни, и по­сле смер­ти. Ко­гда в 348 г. до н. э. скон­чал­ся Пла­тон, ру­ко­вод­ство Ака­де­ми­ей пе­ре­шло от­нюдь не к Ари­сто­те­лю, ко­то­рый от­дал ей 20 лет и был, бес­спор­но, луч­шим фи­ло­со­фом сво­е­го по­ко­ле­ния. Осталь­ные ака­де­ми­ки мерк­ли ря­дом с этим бле­стя­щим умом, по­это­му пред­по­чли ви­деть во гла­ве Ака­де­мии невзрач­ную по­сред­ствен­ность по име­ни Спев­сипп. Поз­же они за­ви­до­ва­ли вос­тор­гам и за­бо­те, ко­то­рой окру­жа­ли Ари­сто­те­ля (без вся­ко­го низ­ко­по­клон­ства с его сто­ро­ны) пра­ви­те­ли Ма­ке­до­нии и Ас­со­са в Ма­лой Азии, где он пре­по­да­вал в те­че­ние двух лет. Как впо­след­ствии вы­ра­зил­ся один по­сле­до­ва­тель Ари­сто­те­ля, пи­сав­ший ис­то­рию фи­ло­со­фии, этот ве­ли­кий че­ло­век вну­шал огром­ную за­висть од­ной толь­ко «друж­бой с ца­ря­ми и аб­со­лют­ным пре­вос­ход­ством сво­их со­чи­не­ний». Гре­ки не стес­ня­лись вы­ра­жать эмо­ции, ко­то­рые се­го­дня вы­зы­ва­ют осуж­де­ние. В хри­сти­ан­ской мо­ра­ли не всем уда­ет­ся най­ти спо­со­бы спра­вить­ся с ари­сто­те­лев­ски­ми по­ро­ка­ми. За­висть, на­при­мер, — это смерт­ный грех, а по­лу­чив неза­слу­жен­ное оскорб­ле­ние, ис­тин­ный хри­сти­а­нин дол­жен «под­ста­вить дру­гую щеку» вме­сто того, что­бы дать от­пор обид­чи­ку. Но даже если за­висть и не глав­ное наше ка­че­ство, со­всем из­бе­жать ее не удаст­ся.

Нет та­ко­го че­ло­ве­ка, ко­то­рый хотя бы раз не по­за­ви­до­вал кому-то, кто бо­га­че, кра­си­вее, удач­ли­вее в люб­ви. Если вы от­ча­ян­но стре­ми­тесь к чему-то и ни­как не мо­же­те до­бить­ся это­го соб­ствен­ны­ми си­ла­ми — вы­ле­чить­ся, ро­дить ре­бен­ка, за­во­е­вать при­зна­ние и сла­ву в сво­ей про­фес­си­о­наль­ной об­ла­сти, — мо­жет быть му­чи­тель­но боль­но на­блю­дать, как это уда­ет­ся дру­гим.

Мы неволь­но за­ви­ду­ем тем, кому по­вез­ло боль­ше, чем нам. И в ка­ком-то смыс­ле та­кая ре­ак­ция по­лез­на, по­сколь­ку по­буж­да­ет нас устра­нять неспра­вед­ли­вость. В про­фес­си­о­наль­ной сфе­ре это мо­жет вы­лить­ся в аги­та­цию за ген­дер­ное ра­вен­ство в опла­те тру­да. По­ли­ти­че­ское вы­ра­же­ние эта ре­ак­ция мо­жет най­ти в борь­бе с об­ще­ствен­ным стро­ем, до­пус­ка­ю­щим чрез­мер­ный раз­рыв меж­ду бо­га­ты­ми и бед­ны­ми.

Но за­висть к при­рож­ден­ным та­лан­там — та­ким, на­при­мер, как бле­стя­щий ум Ари­сто­те­ля, — толь­ко ме­ша­ет сча­стью. Она де­фор­ми­ру­ет лич­ность и мо­жет пе­ре­ра­с­ти в на­вяз­чи­вую идею. Бы­ва­ет, что за­вист­ник на­чи­на­ет пре­сле­до­вать и из­во­дить объ­ект сво­ей за­ви­сти — в со­вре­мен­ном мире неред­ко пу­тем ки­бе­р­атак или трав­ли в ин­тер­не­те. В са­мом страш­ном слу­чае, если за­вист­ни­ку удаст­ся за­ру­бить ка­рье­ру пре­сле­ду­е­мо­му, он ли­шит его ге­ни­аль­ных тво­ре­ний все об­ще­ство.

К чему при­во­дит та­кая «ток­сич­ная» за­висть, пре­крас­но по­ка­за­но в пье­се Пи­те­ра Шеф­фе­ра «Ама­дей» (1979), на ос­но­ве ко­то­рой в 1984 г. был снят за­во­е­вав­ший мно­же­ство «Ос­ка­ров» од­но­имен­ный фильм Ми­ло­ша Фор­ма­на. За­уряд­ный ком­по­зи­тор Са­лье­ри одер­жим за­ви­стью к сво­е­му бо­лее мо­ло­до­му со­пер­ни­ку Мо­цар­ту, с лег­ко­стью со­чи­ня­ю­ще­му ше­дев­ры. Он все­ми си­ла­ми пы­та­ет­ся по­ме­шать взле­ту ге­ни­аль­но­го ком­по­зи­то­ра, очер­няя его пе­ред им­пе­ра­то­ром, и за­мыш­ля­ет при­сво­ить непре­взой­ден­ный мо­цар­тов­ский «Рек­ви­ем». На смерт­ном одре Са­лье­ри при­зна­ет­ся, что отра­вил Мо­цар­та. Тем са­мым он не толь­ко по­ме­шал Мо­цар­ту до­пи­сать «Рек­ви­ем», но и, обо­рвав жизнь ге­ния в 35 лет, ли­шил мир де­сят­ков бу­ду­щих ше­дев­ров.

Хотя убий­ствен­ная за­висть Са­лье­ри — вы­мы­сел (на са­мом деле он, судя по все­му, близ­ко дру­жил с Мо­цар­том и даже за­бо­тил­ся о его оси­ро­тев­шем сыне), меж­ду­на­род­ный успех филь­ма сви­де­тель­ству­ет, на­сколь­ко близ­ко и по­нят­но раз­ным куль­ту­рам яв­ле­ние за­ви­сти как одер­жи­мо­сти. Сам Шеф­фер взял идею пье­сы из «Ма­лень­ких тра­ге­дий» Пуш­ки­на, на­пи­сан­ных в 1832 г. У Пуш­ки­на Са­лье­ри за­яв­ля­ет о сво­ей чер­ной за­ви­сти с убий­ствен­ной пря­мо­той: «А ныне — сам ска­жу — я ныне / За­вист­ник. Я за­ви­дую; глу­бо­ко, / Му­чи­тель­но за­ви­дую». Он про­сто не в си­лах при­нять есте­ствен­ную неспра­вед­ли­вость че­ло­ве­че­ско­го об­ще­ства, в ко­то­ром одни рож­да­ют­ся бо­лее спо­соб­ны­ми или та­лант­ли­вы­ми, чем дру­гие:

Где ж право­та, ко­гда свя­щен­ный дар,
Ко­гда бес­смерт­ный ге­ний — не в на­гра­ду
Люб­ви го­ря­щей, са­мо­от­вер­же­нья,
Тру­дов, усер­дия, мо­ле­ний по­слан —
А оза­ря­ет го­ло­ву безум­ца,
Гу­ля­ки празд­но­го?.. О Мо­царт, Мо­царт!

Ари­сто­тель ре­ко­мен­ду­ет опре­де­лить, чему имен­но вы за­ви­ду­е­те — неза­слу­жен­но до­став­шей­ся кому-то доле со­ци­аль­ных благ или при­род­ной ода­рен­но­сти. В пер­вом слу­чае за­висть мо­жет по­бу­дить вас бо­роть­ся за ра­вен­ство и спра­вед­ли­вость, во вто­ром же слу­чае сто­ит за­ду­мать­ся, чем чу­жие при­рож­ден­ные та­лан­ты обо­га­ща­ют вашу соб­ствен­ную жизнь. Если бы гла­вой Ака­де­мии из­бра­ли Ари­сто­те­ля, он вы­вел бы ее на вы­со­чай­ший уро­вень — а так он ушел и со вре­ме­нем ос­но­вал в Афи­нах кон­ку­ри­ру­ю­щее учеб­ное за­ве­де­ние, свой Ли­кей. Сами ака­де­ми­ки, се­го­дня ма­ло­из­вест­ные, по­лу­чи­ли бы воз­мож­ность по­греть­ся в лу­чах ари­сто­те­лев­ской сла­вы и тем са­мым упро­чить свою. Воз­мож­но, они, как фи­ло­со­фы, на­учи­лись бы в кон­це кон­цов из­вле­кать поль­зу из об­ще­ния с ним, а не та­ить оби­ды.