«Сири, я люблю тебя». Почему мы привязываемся к роботам, даже если они не похожи на людей?
Философ Стивен Асма объясняет, почему мы приписываем вещам эмоции
Несмотря на то, что роботы внешне далеко не всегда созданы по образу человека, разработчики часто наделяют их человеческими качествами — так, к примеру, машины-помощники должны быть вежливыми и заботливыми. От электронных ассистентов мы в какой-то момент начинаем ожидать, если не взаимности, то хотя бы частичной привязанности. Когда пылесос «съедает» упавшую на пол сережку, мы на него ругаемся и благодарим будильник, когда нам удается встать с третьей попытки. Почему так происходит, и зачем мы приписываем вещам эмоции, пытается объяснить в своем тексте американский философ Стивен Асма, а «Цех» пересказывает его наблюдения.
Дивный новый мир
По мнению Асмы, самые удивительные перемены, которые происходят в современном обществе, связаны не с тем, что гаджеты становятся «умными» или с повсеместностью интернета. Оказывается, люди могут испытывать привязанность и выражать эмоции по отношению к вещам. Объектами наших социальных взаимодействий сегодня становятся гаджеты — Алекса или Сири. Более того, болтовню с голосовыми помощниками многие находят удобной и удовлетворительной.
Может быть, привязанность к роботам можно объяснить антропоморфностью последних?
Чем больше появляется социальных технологий и роботов, тем заметнее в них тенденция к человекоподобию. Многие теоретики видят в этом явлении опасность и критикуют его (например, тут). В частности из-за эффекта «зловещей долины», но также потому что мы отказываем роботам в разнообразии — в том числе, форм познания мира и реакции на него, которые не должны ограничиваться или диктоваться человеческим восприятием. Впрочем, по мнению Асмы, обилие значимых коммуникаций между роботом и человеком было бы слишком просто списать на антропоморфизм.
Тем более, цифровому «существу» не обязательно быть по-настоящему «умным» или утонченным, чтобы вызвать у нас эмпатию. Японские исследователи обнаружили, что пациенты старшего возраста довольно быстро привязывались к роботу-игрушке по имени Паро, который обладал довольно простым дизайном и функционалом. Благодаря Паро их было проще вовлечь в физические и социальные активности друг с другом. Более того, организм пенсионеров стал лучше справляться со стрессом. А в эксперименте 2018 года ученых из института Макса Планка добровольцы охотно обнимали робота, который был спроектирован специально для этого. В процессе некоторые из волонтеров уверяли, что чувствовали, будто робот «их понимал».
Дело не в том, что машины становятся действительно более эмпатичными и антропоморфными, просто человек всегда ищет социальных контактов и с энтузиазмом их принимает, особенно, когда они довольно приятны.
Впрочем, насчет антропоморфности и эмпатии можно не спешить с выводами и не согласиться с мнением Асмы: многие инженеры и ученые определенно одержимы желанием воспроизвести человеческие способности. К примеру, одна из последних разработок — «роботическая кожа», которая позволяет машине «ощущать». Главная цель программистов здесь очевидна: попытаться как можно точнее воссоздать моторику и чувствительность человеческой кисти.
Значимость социального опыта и анимизм
Асма верит, что корни привязанности человека к гаджетам гораздо глубже и древнее, чем может показаться. Для доказательства своей гипотезы он обращается к данным из сферы биологии и психологии.
Недавно ученым удалось лучше понять эмоции, которые стоят за социальными связями. Забота или привязанность — это результат воздействия гормонов окситоцина и эндорфина на наш мозг, который случается во время взаимодействия с другими людьми. Сильнее всего эти чувства, когда они взаимны. Животные привязываются к нам ровно по той же биологической причине — ведь в их организмах протекают подобные химические процессы. Тем не менее, тот же принцип работает и когда ваш партнер не отвечает взаимностью. И даже когда ваш партнер — вовсе не человек. С биологической точки зрения, вы способны привязываться к объектам, так же как к живым существам.
Более того, взаимодействие с объектами не является особенностью современной цивилизации. В действительности свойство приписывать вещам эмоции известно с древности. Это донаучный взгляд на мир, известный как анимизм.
Анимистские взгляды до сих пор формируют повседневность многих жителей Юго-Восточной и Восточной Азии, что Асма обнаружил в своих путешествиях по региону.
Местные духи, которые называются neak ta в Камбодже, обитают практически на каждой ферме, в каждом доме, в реках, на дорогах и в больших деревьях. Жители Таиланда обычно определяют духов словом phii, а бирманцы — nats. Более поздним верованиям не удалось до конца изгнать представления об анимизме, что, например, иллюстрирует анимация Хаяо Миядзаки. Хотя проще всего обнаружить анимизм в Азии и Африке, его следы можно найти повсюду.
Термин «анимизм» был впервые введен английским антропологом Эдвардом Бернеттом Тайлором, чтобы описать древние «примитивные» человеческие формы религии. Считается, что на смену этой стадии пришел монотеизм Осевого времени (термин, введённый немецким философом Карлом Ясперсом для обозначения периода в истории человечества, во время которого на смену мифологическому мировоззрению пришло рациональное, научное — Прим. «Цеха»), который позже был бы заменен деизмом, о чем мечтал Тайлор. Сегодня антропологи спорят, удобен ли и уместен ли термин «анимизм», учитывая, насколько разнообразны народные верования. Тем не менее, существует две отличительные характеристики анимизма:
- убеждение, что во всех живых и неживых объектах есть «духи» или «души»;
- у любого явления есть определенный смысл, цель (вера в телеологию).
Современные жители Запада считают представления коренных народов о мире наивными, потому что те убеждены, что у природы есть собственные мотивы, которые выражаются в определенных процессах (к примеру, «сосны поют» или «река желает мести» и т. д). Однако, некоторые философы и психологи уверены: анимистическое мировоззрение открывает нам те знания о природе и наблюдательность к малейшим переменам в окружающей среде, которые нам не доступны.
Если анимистическое мышление архаично и наивно, то почему тогда коренным народам удается лучше выживать и находиться в гармонии с природой? Некоторые виды анимизма оказываются адаптивны и помогают нам выживать, потому что обращают наше внимание на взаимосвязях разных существ в рамках одной экосистемы, а также учат нас предугадывать действия других социальных объектов и реагировать на них, продолжает Асма.
Поэтому наш «технологический анимизм» — это не причуда или странность. Может оказаться, что это полезная тактика для выживания. Привязываясь к роботу или обижаясь на него, мы помогаем не машине, а самим себе. К примеру, может ли мы простить робота, задается вопросом голландский исследователь Михаэль Нагенборг. По мере того, как техника становится все более независимой в своих действиях и принятии решений, нам важно научиться понимать, кто несет ответственность за действия искусственного интеллекта. Допустим, когда машина с автоматическим управлением сбивает пешехода, можем ли мы простить ее?
По мнению Асмы, с помощью анимизма 2.0 мы приспосабливаемся к новым реалиям, адаптируем свои социальные навыки и сохраняем здоровое отношение к миру и себе, не закрываясь в собственном эгоизме. Технологический анимизм поддерживает в нас человеческие качества.