Коливинг — форма совместного проживания, когда в одной квартире живут близкие по духу люди, чаще всего молодые и свободные. Я думала, это просто общага для взрослых. Оказалось — нечто большее.
«Это негласная договоренность: здесь ни на кого не обращают внимания»
«С нами живет кошка, большой пес, пес поменьше, 3 шиншиллы, 2 черепахи и улитки. Надеемся, ты любишь животных» — я читаю один из пунктов в трехстраничной анкете для будущих жителей коливинга и уверенно ставлю «да» в поле для ответа. На следующих страницах, помимо контактных данных, еще два десятка вопросов: ожидаемых — о хобби, вредных привычках, нетерпимости к социальным группам, религии и типе питания, и не очень — типа «чем я горжусь в своей жизни» и «с какой исторической личностью хотела бы поговорить». Беспалевная проверка на нарциссизм, экзистенциальный кризис и политические взгляды.
В день заезда меня добавляют в общий чат с громким названием «ОТОМОСЕМ». Поток сообщений в нем останавливается только ночью — и то на пару часов: в любое другое время в беседе кидают фотки неубранной посуды и раскиданных по полу вещей, просят погулять с псом или забрать что-то из пункта выдачи и по 5 раз в день спрашивают, может ли кто-то поделиться молоком. Уведомления в чате я отключаю еще до того, как добираюсь до места.
— Привет! Я Шершень, — сухой татуированный парень лет двадцати пяти открывает дверь и забирает у меня сумку. В тесной парадной светло от огромного окна на лестничном пролете, стены расписаны цветочными узорами под ар-нуво, в углу стоит резная керамическая печь, возле которой в хаотичном порядке свалены велосипеды.
Мы поднимаемся по широкой лестнице на второй этаж, целиком отданный под коливинг. У входной двери — три шкафа, плотно заставленные обувью разных размеров и сезонов. Просят разуться.
Первое, что я слышу, входя внутрь, — оглушающий лай. Пес Миша оказывается не просто большим — огромным. Лоснящаяся черная шерсть, суровый взгляд и плотно сжатая челюсть делают его похожим на индийского медведя, оправдывая имя. Я ему, очевидно, не нравлюсь. Чужая.
Мишу уводит невысокая девушка с белыми дредами. Мы проходим вглубь квартиры по желтому коридору с исписанными черным маркером стенами. К одной из них беспорядочно приклеены зеркала в пенопластовом окаймлении. Шершень останавливается возле неприметной двери.
— Это «Березовый», олимп этого дома. Будешь жить здесь, с нами.
В «Березовом», узкой вытянутой комнате с резным потолком из дерева, подозрительно тихо для места, в котором живут 20 человек. По бокам друг напротив друга выставлены ряды одинаковых двухэтажных капсул с зелеными шторками, у дальней стены — старенький диванчик, на котором огромным комом свернуто то ли постельное белье, то ли не разложенная после стирки одежда. На любой свободной поверхности от подоконника до пола лежат вещи: под каждой капсулой чернеют баулы, чемоданы, ботинки, не поместившиеся в прихожей, коврики для йоги и курьерские сумки; на комодах и полках — бумажки, дезодоранты, укулеле, пустые бутылки, дождевики, свечи, книги.
Вглядываюсь в первые попавшиеся корешки: «Искусство войны», «К себе нежно», «Происхождение семьи, частной собственности и государства»
— Посиди пока здесь, я тебе сейчас капсулу подготовлю, — Шершень стаскивает с дивана ком вещей и кидает его в одну из капсул. Из нее, как из растревоженной раковины, мигом выпрыгивает девушка со взъерошенными рыжими кудрями.
— Ты охренел? Я твои вещи не трогаю, ты мои какого черта берешь? Придурок.
— Я не хочу сейчас с тобой разговаривать, Соф. Иди водички попей, подыши.
Времени — около 12 часов. Большая часть комнаты только просыпается: парни и девушки, все примерно лет 20–25, со вздохами вылезают из капсул, равнодушно друг другу кивая. Одна из девушек, маленькая блондинка с очень длинными, как у русалки, волосами, подходит к Шершню, обнимая со спины.
— Я сегодня даже одеяло у себя заправил — смотри, как красиво, — он поднимает ее на уровень верхних капсул, открывая вид.
— Ничего себе. Сегодня сплю с тобой тогда.
На меня они не обращают ровно никакого внимания. Это негласная договоренность: здесь ни на кого не обращают внимания.
Так можно обмануть подсознание. Поверить в некое подобие личного пространства, даже если вокруг постоянно слоняются 20 человек
— Вот твоя капсула. У тебя хайповая: в ней свет переключать можно.
Капсула и правда крутая — самая первая у входной двери, на нижнем ярусе, с тонкой светодиодной лентой на потолке, несколькими полками и розеткой. Довольно просторная — поместиться при желании можно вдвоем.
— Я сейчас хочу сковородку с OZON забрать и блины приготовить. Будешь?
«На территории дома все должны веганить»
— Это ванная. Одно из четырех мест, где можно побыть в одиночестве.
Три других места — туалетные комнаты и душевые. Все совершенно разные. Квартиру называют «арт-резиденцией», и свое звание она целиком оправдывает: комнаты даже близко не похожи одна на другую. Один из туалетов тематический — в стиле «Твин Пикс», как гласит предупредительная табличка на двери. «В этой уборной придется подумать над важным вопросом: „Кто убил Лору Палмер?“».
Всё в этой квартире эксцентричное, крикливое, броское. Взгляд, привыкший к московскому минимализму одинаковых бежевых помещений, разбегается, толком не останавливаясь ни на чем. Картины самого широкого спектра жанров и техник на стенах превращаются в сплошное пятно, стикеры и наклейки на дверях теряют форму, от запаха благовоний и крепкого кофе немного кружит голову.
Экскурсия по дому занимает минут десять: мы смотрим только общие пространства — входить в личные можно исключительно по приглашению. Главные комнаты в доме — гостиная и бальный зал. Гостиная — темная, заставленная старой советской мебелью и цветами, зал — светлый, просторный и почти пустой. В обоих помещениях отреставрировали потолки с лепниной дореволюционных времен, сохранили хрустальные люстры и росписи на стенах и сводах. В бальном зале есть балкон, но выходить на него можно только после десяти вечера.
— А это — комната для секса, — Шершень указывает на надстроенный ярус, залезть на который можно по узкой металлической лестнице.
— Вы сделали отдельную комнату для секса?
— Раньше я постоянно всем рассказывал о том, что в этом месте можно уединиться, рассказать секреты, провести время с кем-то наедине. Потом решил — на фиг надо. Всё равно ее для одного используют. Поэтому да, у нас есть отдельная комната для секса.
Экскурсия заканчивается на кухне — сосредоточении странности, пронизывающей всю квартиру. В углу стоят четыре холодильника, целиком покрытые граффити и мелкими рисунками, будто привезенные сюда из андеграундного берлинского клуба. На втором ярусе — отдельная комнатка: там иногда оставляют ночевать засидевшихся гостей. Посреди комнаты — покосившийся деревянный стол, напротив него — подобие уголка для чайных церемоний: раскиданные хаотично китайские чашки, поддоны, пузатые керамические чайнички, ряд железных термосов с вызывающими подписями «Не трогать».
Кухня набита людьми: вдоль длинных столешниц, очерчивающих периметр, рассыпались жители — варят кофе, чистят картошку, моют посуду, роются в холодильнике в поисках еды.
В коливинге строгое правило — на территории дома все должны веганить. Никакого мяса, рыбы, молочки и меда. Если находят запрещенку — выкидывают без промедления
— Извини, а вот чисто из любопытства вопрос. Два часа дня, будний день. Почему так много людей? Все на удаленке?
— Да, на удаленке многие. Большинство — посменно работает: бариста, официанты, бьюти-мастера. Кто-то просто… не работает. Здесь всякие есть.
— А убираетесь сами?
— Сами. У нас отряды по уборке, как в лагере, каждый день что-то моем, пылесосим. Не всегда, конечно, идеально выходит, но как получается.
Шершень уходит за сковородкой, оставляя меня наедине с кухонной толпой. За столом несколько человек смотрят «Шрека», лениво ковыряя лапшу с овощами.
— Хочешь, садись с нами, — меня впихивают на узкий кусок шатающейся скамьи, усаживая смотреть мультик. — Сейчас самое интересное начнется: турнир.
«Всем добрый вечер. Я — Барокко»
Утром мы сталкиваемся с Софой около раковины — в крыле возле «Березового» она всего одна. Я надеваю линзы, Софа красит глаза, мы то и дело неловко сталкиваемся локтями, мешая друг другу, и так же неловко улыбаемся.
— Ты давно здесь живешь?
— Пару месяцев.
— Нравится?
— Как сказать. Кому-то это место идеально подходит, кому-то здесь сложно. Мне было сложно. Как-то услышала шутку парней из нашей комнаты, типа, меня надо побить разочек, чтобы не возникала. Я тогда ругалась, что они стульчаки не опускают в туалетах.
Убойная смесь студенческого общежития и летнего лагеря — так можно описать это место. Атмосфера нескончаемой тусовки разбавляется бытовыми распрями. Как в большой семье: всегда есть кого обнять — и на кого наорать в тяжелый день.
— Вообще, чтобы ссоры улаживать, мы «огоньки» проводим… собираемся, обсуждаем всякие проблемы. Недавно разговаривали о том, что кто-то опять шумит по ночам, дверью хлопает.
Здесь живут разные люди: просветленные и не очень, страшащиеся одиночества и те, кто обретает спокойствие только в окружении людей. Почти все молодые — они щупают почву, ищут смыслы, гадают, как правильно. Что, если жить нужно именно так — одной большой коммуной? Мы устали от гонки и хотим простого человеческого — вернуться к первобытно-общинному строю. Homo sapiens — социальное существо. Может ли он жить в социуме, в котором раскидывают вещи, не моют посуду и не опускают стульчак?
— Кто здесь долго жить собирается, должны собеседования проходить. Помогает отсеивать совсем отвязных, ну и наркоманов всяких. Как-то приехал чувак, всё норм вроде, а потом на первом «огоньке» узнали, что он за убийство сидел. Тяжелое.
По вечерам в коливинге, как в образцовом пионерском лагере, мероприятия: киноночи, мастер-классы, йога, гвоздестояния, медитации, вечеринки. Приглашают и жителей, и гостей. Сегодня — квартирник с музыкой и чтением стихов в бальном зале.
Женя стоит за импровизированной барной стойкой, разливая коктейли подходящим гостям. На квартирник пришло человек пятнадцать: нефорской внешности пары, несколько взрослых, непонятно как попавших сюда мужчин в рубашках, женщина, похожая на Мэрил Стрип, и даже небольшая семья — родители с десятилетней дочкой в розовом свитере и мультяшных очках.
Первой выступает синеволосая девушка по имени Кисель, очень красивым сопрано поет что-то грустное, о любви. То же самое делает вторая девушка. За ней — еще одна. У них у всех странные псевдонимы, высокие голоса и песни о несчастной любви — к четвертой исполнительнице я перестаю различать оттенки голосов в их песнях, соединяя их в один образ никому не известной инди-артистки.
Одна из женщин читает стихи — не свои, Бодлера, но в собственном переводе. За ней на подобие сцены выходит еще один поэт — высоченный парень в черной косоворотке с подвернутыми рукавами. Он выходит в центр, глубоким тенором здороваясь с оставшейся в зале немногочисленной публикой.
— Всем добрый вечер. Я — Барокко. Хочу прочесть вам свой маленький сборник.
Он говорит что-то еще, но я не слышу — занята тем, что пытаюсь не засмеяться в голос. С первых строк парень почти кричит, заполняя комнату грузным басом: «Слушайте, с***!» Девочка в розовом свитере и мультяшных очках сжимается на стуле, отводя взгляд. Парень продолжает кричать, бросаясь обсценной лексикой через слово: обвиняет толпу в пошлости, жизнь — в отсутствии смысла, любовь — в слабости. Нате!
Следующая поэтесса выходит с аккомпанементом: пока она ставит микрофонную стойку, ее подруга затаскивает на сцену контрабас.
— Я могу прочитать про любовь, а могу — про ментов. Выбирайте.
— Про ментов, конечно.
«Свободно местечко в нежных объятиях на всю ночь»
— Алиса, включи песню Виктора Цоя «Перемен», — слышу сквозь сон через тонкую штору капсулы.
— Повылезали, б****, ленинградские обрыганы.
— Понял тебя. Тогда, Алиса, включи Чайковского.
— Мне тут эта педерастия не нужна.
— Сказал человек, который курил айкос.
Ребята сидят прямо на полу «Березового», раскинув плед, и едят рис палочками для суши из небольших суповых чашек. Рядом бурчит пес, развалившийся у дивана. За дверью громко играет музыка.
— Что там происходит?
— Субботник. У нас каждую субботу в 11 утра рейвы. Но, типа, без алкоголя. Все кофе пьют.
В бальном зале зашторены окна, орет музыка, за барной стойкой несколько жителей готовят гостям разноцветный чай матча с сиропами. Там, где вчера рядами стояли стулья и читали стихи, сегодня — диджейский пульт и танцующие подростки, одетые под эстетику американских 2000-х. Колонки разрываются битами альбома Charli XCX. Стоя на пороге комнаты в пижаме, я выгляжу по меньшей мере глупо.
Танцы на трезвую голову оказываются сильно популярнее стихов: в зале человек тридцать. В 11:00. В субботу
— Они все чокнутые, — одна из моих соседок, тоже в пижаме, зевает, протирая глаза, — прикинь, во сколько они все проснулись, чтобы прийти сюда в таком виде. Это что, укладка у нее?…
— И так каждую субботу?
— Ага. Почти всё лето.
— Не бесит шум в выходной?
— Здесь всегда шумно, не важно, сколько времени и какой день. Когда в доме живет помимо тебя еще 40 человек, ко многому привыкаешь.
Вечером меня угощают пиццей с соевым мясом, когда общий чат разрывается новым уведомлением — от Шершня.
«Сегодня ложусь спать в 23:00–00:00. Свободно местечко в нежных объятиях на всю ночь. Намыт, одет, в капсуле пахнет чипсами. Бронь в лс».
— Не обращай внимания. Хочешь, пойдем с нами в гостиную. Миядзаки сегодня смотреть будем.
Обложка: коллаж «Цеха». Фото: © Елизавета Ямшанова / Цех
