«Привет, я очень возбужден». Как американец русский язык учил

Жур­на­лист Эван Герш­ко­вич — аме­ри­ка­нец с рус­ски­ми кор­ня­ми, по­след­ние два года он жи­вет и ра­бо­та­ет в Москве. Герш­ко­вич рас­ска­зал «Цеху» о непро­стых от­но­ше­ни­ях с рус­ским язы­ком, ко­то­рый, как он ду­мал, знал с дет­ства. Ока­за­лось, всё не так про­сто.

«Иван Ми­хай­ло­вич, — ска­за­ла моя мама, — не вые*****ся».

Этой фра­зе я очень уди­вил­ся. Не по­то­му, что по­нял, что имен­но ска­за­ла мама (я не по­нял). А по­то­му что осо­знал, что мама ска­за­ла нечто, что не долж­на была го­во­рить — она вы­гля­де­ла очень сму­щен­ной.

Мне было 15 лет. На то, что­бы по­нять, что мама в жест­кой фор­ме про­си­ла меня пе­ре­стать вы­пенд­ри­вать­ся, ушло не слиш­ком мно­го вре­ме­ни: это сле­до­ва­ло из ее тона и кон­тек­ста на­шей бе­се­ды. Но я вы­рос не в Рос­сии, по­это­му по­нять ис­тин­ный смысл но­во­го для меня гла­го­ла мне было нелег­ко.

Мои ро­ди­те­ли уеха­ли из Со­вет­ско­го Со­ю­за в США в 1979, и там, спу­стя 12 лет, ро­ди­ли меня. Иван для рус­ских, Эван для моих англо­го­во­ря­щих со­оте­че­ствен­ни­ков. Мы жили в Нью-Джер­си, а каж­дые несколь­ко ме­ся­цев ез­ди­ли к ба­буш­ке и де­душ­ке на Брай­тон-Бич в Нью-Йор­ке. Кро­ме как с род­ны­ми, по-рус­ски я по­чти не об­щал­ся.

Это со­зда­ва­ло неудоб­ства — на­при­мер, я не знал кор­ня гла­го­ла, вы­рвав­ше­го­ся у мамы по­сле того, как я по­ряд­ком ей на­до­ел. Прав­да, со­бы­тия сло­жи­лись так, что узнал я его зна­че­ние до­воль­но ско­ро.

В Нью-Джер­си, где ита­льян­ских эми­гран­тов на­мно­го боль­ше, чем рус­ских, то­гда на­би­ра­ла ход мода на сэнд­ви­чи panini (если не про­бо­ва­ли, по­верь­те, ни­че­го не по­те­ря­ли). Од­на­жды, вско­ре по­сле нелов­ко­го мо­мен­та в раз­го­во­ре с ма­мой, мы с па­пой при­шли в ре­сто­ран, где их го­то­ви­ли. В меню были па­ни­ни с вет­чи­ной, ин­дей­кой — сло­вом, с чем угод­но — и, по аме­ри­кан­ской тра­ди­ции, у всех у них были смеш­ные на­зва­ния. Я луч­ше все­го за­пом­нил одно — «eban­ini».

Воз­мож­но, сло­во бы не бро­си­лось мне в гла­за, если бы не ре­ак­ция папы — он на­чал хо­хо­тать. «А здесь рус­ский вла­де­лец?», — со сме­хом уточ­нил он у кас­си­ра-аме­ри­кан­ца. «Да, но как вы до­га­да­лись?!», — округ­лил тот гла­за.

В тот день отец по­мог мне по­нять, что на рус­ском мож­но вы­ра­жать­ся на­мно­го бо­лее кре­а­тив­но, чем на ан­глий­ском. Прав­да, ока­за­лось, что даже та­кую кре­а­тив­ность надо кон­тро­ли­ро­вать — но это­му я на­учил­ся уже 10 лет спу­стя, ко­гда очу­тил­ся в Москве.

Осе­нью 2017 года я при­е­хал в Рос­сию, что­бы ра­бо­тать ре­пор­те­ром в The Moscow Times. Как раз то­гда на­чи­на­лась гон­ка пе­ред пре­зи­дент­ски­ми вы­бо­ра­ми. Од­ним из пер­вых моих за­да­ний ста­ла по­езд­ка в Сов­хоз име­ни Ле­ни­на на пресс-кон­фе­рен­цию уса­то­го вы­дви­жен­ца от КПРФ Пав­ла Гру­ди­ни­на. И по­че­му-то имен­но мне поз­во­ли­ли за­дать ему пер­вый во­прос.

Я рас­те­рял­ся. Во­круг меня была куча жур­на­ли­стов — и пред­ста­ви­те­ли мест­ных гос­ка­на­лов, и ино­стран­ные ре­пор­те­ры. Одна из них при­ле­те­ла из Лон­до­на спе­ци­аль­но ради встре­чи с ува­жа­е­мым Пав­лом Ни­ко­ла­е­ви­чем (за­чем она про­де­ла­ла та­кой путь, я так и не по­нял, но речь не об этом). И вот, в при­сут­ствии всех этих лю­дей мне надо было не опо­зо­рить­ся не толь­ко с во­про­сом, но и со сво­им рус­ским язы­ком.

«При­вет!» — вы­па­лил я Гру­ди­ни­ну. Еще преж­де чем ска­зать сле­ду­ю­щее сло­во, я по­нял, что об­ра­щать­ся так к кан­ди­да­ту (неваж­но, ре­аль­но­му или нет) на пост пре­зи­ден­та Рос­сий­ской Фе­де­ра­ции нель­зя. Я ужас­но по­крас­нел.

Прав­да, и лицо кан­ди­да­та, ко­то­рый тер­пе­ли­во ждал, пока я со­бе­русь с си­ла­ми и за­дам во­прос, по цве­ту на­по­ми­на­ло его зна­ме­ни­тую клуб­ни­ку.

В те пер­вые неде­ли в Москве я те­рял­ся до­воль­но ча­сто. Несмот­ря на ба­зо­вое зна­ние рус­ско­го язы­ка, я стал­ки­вал­ся с та­ким ко­ли­че­ство но­во­го, что на ка­кой-то пе­ри­од я пол­но­стью по­те­рял уве­рен­ность в себе.

Пика это­го ощу­ще­ния я до­стиг, ко­гда мой зна­ко­мый из Нью-Йор­ка, где я жил пе­ред пе­ре­ез­дом, при­е­хал в Моск­ву. Он про­жил здесь шесть лет и то­гда го­во­рил по-рус­ски луч­ше, чем я. Он даже при­сы­лал мне со­об­ще­ния на рус­ском, как буд­то драз­ня меня.

Это меня бе­си­ло: он же был про­стой аме­ри­кан­ский Май­кл, а меня зва­ли Иван Ми­хай­ло­вич — как я мог так пло­хо го­во­рить на сво­ем род­ном язы­ке, хуже чем ка­кой-то аме­ри­кос?!

Од­на­жды Май­кл при­слал мне со­об­ще­ние с при­гла­ше­ни­ем схо­дить в баню. Я со­би­рал­ся сде­лать это с са­мо­го при­ез­да в Рос­сию, по­это­му очень об­ра­до­вал­ся. От­ве­тить Май­к­лу я со­би­рал­ся сло­ва­ми «I’m very ex­cited».

Ло­гич­но было бы пе­ре­ве­сти фра­зу так: «Жду не до­ждусь». Но мне по­ка­за­лось, что это пе­ре­бор: я не хо­тел, что­бы Май­кл ду­мал, что я так уж силь­но хочу схо­дить с ним в баню. И во­об­ще, хо­те­лось немно­го по­вы­де­лы­вать­ся и до­ка­зать ему (и, в первую оче­редь, себе), что я хо­ро­шо знаю рус­ский язык.

Я вбил ан­глий­ское сло­во «ex­cited» в Google Trans­late и по­лу­чил та­кой пе­ре­вод: «воз­буж­ден­ный». Еще раз на­по­ми­наю, что до при­ез­да в Рос­сию я го­во­рил по-рус­ски толь­ко с се­мьей. По­это­му со сло­вом «воз­буж­ден­ный» я не стал­ки­вал­ся ров­но до той ми­ну­ты, пока Сер­гей Брин не ре­шил надо мной по­из­де­вать­ся.

Ко­ро­че го­во­ря, я от­пра­вил при­гла­сив­ше­му меня в баню Май­к­лу та­кое со­об­ще­ние: «Я очень воз­буж­ден».

Уро­ки того дня? Google надо слу­шать­ся толь­ко в из­би­ра­тель­ных слу­ча­ях. Маму — все­гда.