Алексей Решетун — судмедэксперт и автор книги «Между жизнями», где он рассказывает об интернах, желающих связать свою жизнь с вскрытием трупов. О шутках в секционном зале и черном юморе. О зарплатах судмедэкспертов и о простых способах избежать смерти. Один из которых — просто пристегнуться в машине. Публикуем отрывок из книги, переиздание которой выходит в издательстве «Альпина Паблишер».
«Скажите, а часто эксперты получают травмы во время вскрытия?»
«По молодости чаще, чем хотелось бы. У меня, например, все пальцы на левой руке изрезаны. Пока руки не поставлены, порезаться очень легко: то нож соскользнет, то случайно на него наткнешься. Не зря опытные эксперты, получая новые инструменты, специально затупляют острие ножа — даже если он соскочит и воткнется в руку, есть вероятность, что порежет он только перчатку или поверхностный слой кожи. Я дважды травмировался довольно сильно: один раз нож сорвался и полоснул по пальцу, отрезав кусок, а во второй раз я второпях точил нож, он соскочил и рассек до кости фалангу большого пальца левой руки.
В обоих случаях винить можно лишь мою невнимательность и спешку.
Гораздо неприятнее бывает тогда, когда есть вероятность глубоко проколоть руку острым краем костных обломков при переломе ребер, костей черепа или таза. Предвидя ваш вопрос, скажу, что ни одного случая заражения эксперта от трупа какой‑то болячкой я не знаю.
С каждым днем я всё больше времени проводил в секционном зале и через несколько месяцев уже вполне самостоятельно исследовал трупы — конечно, под присмотром наставника. Этот колоритный и очень грамотный человек умел просто объяснить сложные вещи, но, к сожалению, имел один недостаток: иногда по несколько дней не расставался с зеленым змием, за что в итоге и пострадал — был снят с должности и стал простым экспертом. К этому времени я, что называется, пошел по рукам, работая с разными докторами, большинство из которых оказались замечательными людьми. Правда, пристрастие к алкоголю и их не миновало: некоторые алкоголики с многолетним стажем находились в глубокой завязке, другие и вовсе не завязывали. Один из моих наставников часто по утрам перед вскрытием открывал холодильник, доставал бутылку водки, выпивал половину и шел работать, а после вскрытия почти залпом приканчивал оставшуюся половину.
Сейчас подобное среди сотрудников морга практически не встречается — за появление на работе в пьяном виде сразу увольняют
Вообще, люди в морге подобрались колоритные, интересные, юморные. В Бюро имелся фотограф, которого звали в секционный зал тогда, когда требовалось снять повреждения на трупе или какие‑то особенности. Снимал он хорошо, но был очень брезглив, даже дверь в секционный зал открывал, используя салфетку. Работал он исключительно в перчатках, а когда труп переворачивали, уходил в другой конец секционной, боясь забрызгаться. Эксперты посмеивались над его брезгливостью и однажды пошутили — намазали ручку его кабинета жировоском.
Жировоск — это крайне неприятная субстанция, в которую иногда превращаются ткани трупа в условиях повышенной влажности и малого количества кислорода. Его отличительные черты — пластилинообразная консистенция и очень противный и стойкий запах, который проникает даже через две пары перчаток и сразу не отмывается. Когда фотограф схватился голой рукой за ручку двери и вляпался, запах намертво въелся в его кожу. Бедный человек! Он был сильно расстроен и выражал свое огорчение громкими матерными фразами, в которых даже предлоги казались нецензурными».
«Жестокие шутки», — заметил я.
«Ну, что делать? Что было, то было. Да и жестоким это кажется со стороны, а когда находишься в этой среде, воспринимаешь просто как розыгрыш. Фотограф, кстати, шутку понял и уже не так откровенно воротил нос от секционной.
Другое дело — шутки, которые могут навредить работе и истине. Я вспоминаю случай, который произошел много позже и в другом коллективе. Утром в секционном зале на соседних столах оказались два покойника: старичок лет восьмидесяти и молодой мужчина со сквозным ранением в голову. Эксперт, который должен был исследовать огнестрел, спустился в секционную чуть позже остальных, а врач, вскрывавший старичка, наоборот, начал вскрытие одним из первых и к приходу соседа уже закончил и переодевался. Доктор тщательно описывал огнестрельные раны и был удивлен, заметив во входном отверстии какой‑то округлый предмет. Предмет этот, аккуратно извлеченный, оказался похожим на камень: размером с крупную вишню, черного цвета, с шероховатой поверхностью и каменистой плотностью. Как он попал в рану и какое отношение имел к смерти потерпевшего, было абсолютно непонятно.
В остальном ранение, явно прижизненное, никаких вопросов не вызывало — входное и выходное отверстия выглядели классически
Около получаса все ломали голову над странным предметом, пока тот эксперт, который исследовал труп старичка, не признался: камень он нашел в его желчном пузыре и, решив пошутить, засунул его в огнестрельную рану. До начальства эту ситуацию доводить не стали, но локальный скандал был громкий. И дело даже не в том, что эта «шутка» больше походила на подставу. Просто в случае огнестрельного ранения входная и выходная раны обязательно изымаются для проведения криминалистического исследования, в ходе которого обнаруживаются микрочастицы, находящиеся на стенках и в глубине. Наличие частиц желчного камня почти наверняка вызвало бы вопросы с последующим крупным разбирательством. Эксперта наказали. Но справедливости ради нужно сказать, что подобные «розыгрыши» встречаются крайне редко.
За время интернатуры я, помимо врачебной работы, выполнял и лаборантскую, и санитарскую. Пилил черепа, зашивал тела, печатал акты, оформлял анализы — это дало мне возможность правильно представить себе весь цикл вскрытия от начала до конца.
С размещением трупов были проблемы. То, что я видел в морге на цикле[1] судебной медицины, происходило и во время моей интернатуры.
Особенно некрасиво было по понедельникам: после выходных скапливалось очень много тел, которые требовалось где‑то складывать, а холодильных камер не хватало. Помню, меня попросили найти какой‑то давно исследованный труп, и я пошел в одну из таких камер. Она представляла собой обычную комнату со стенами, обшитыми пенопластом для термоизоляции; по периметру располагались трубы, наверное, с фреоном. Фактически это был большой холодильник, температура в котором не поднималась выше +2 °C. Включив тусклый свет, я увидел, что вся камера заполнена вскрытыми трупами — они лежали друг на друге валетом или просто как попало.
Ноздри заполнил густой запах гниющей плоти, а надо заметить, что при такой низкой температуре она пахнет специфически и очень неприятно
Но меня удивило не это. В камере были мухи, но они не летали. Они ползали, скорее даже шагали. Видимо, в холоде летать они не могли и потому вальяжно передвигались по трупам. Приглядевшись, я понял, что их маленькие крылья практически не видны — наверное, это было уже не первое поколение мух, живущих в камере, и крылья у них атрофировались за ненадобностью.
Помимо непосредственно техники вскрытия я отрабатывал и диктовку. Во время вскрытия врач диктует описание наружного и внутреннего исследования лаборанту, который печатает текст на машинке. Диктовать нужно уметь: мало того что говорить следует громко и четко, оформленными фразами, так еще необходимо контролировать скорость и печати, и диктовки. Со стороны кажется, что ничего сложного в этом нет, но на практике это одно из затруднений, с которыми сталкивается молодой эксперт. Прежде чем произнести фразу, ее надо сформулировать в голове, причем грамотно, чтобы потом не исправлять.
Еще одна хитрость заключается в том, что рот должен немного отставать от рук и глаз, чтобы не было пауз. Работать нужно так: руки режут, глаза смотрят, а рот говорит о том, что делалось минуту назад, а не в настоящий момент. Эксперты без опыта не сразу справляются с такой формой диктовки и обычно, посмотрев что‑то на трупе, идут к лаборанту, говорят пару слов и возвращаются к покойнику, потом — опять к лаборанту и так бегают в течение всего исследования. Огромное количество времени тратится зря. Научиться же просто стоять на месте, смотреть на труп и диктовать текст, включая знаки препинания, — дело небыстрое. Сейчас, с приходом в нашу жизнь компьютеров, вносить правку можно сколько угодно, а тогда лаборант печатала на бумаге, и если эксперт допускал ошибки, ей порой приходилось перепечатывать целые листы. Выводы эксперт обычно писал в кабинете от руки, и потом лаборант набивала их на машинке».
«Знаете, — снова перебил я, — ходят упорные слухи об огромных зарплатах, которые получают работники морга. Это правда?»
«И да и нет, — чуть подумав, ответил эксперт. — Когда я в конце девяностых пришел в интернатуру, ритуальный рынок не был отрегулирован и представлял собой хаотичную полубандитскую тусовку. Ну на чем можно заработать в морге? Продажа органов, трупов и тому подобное — это всё бред сивой кобылы. Вскрытия всегда делаются бесплатно, это непосредственная обязанность эксперта, за которую он получает зарплату. А вот ритуалка — золотое дно, вечный бизнес. Так что левые деньги, безусловно, водились, только вот назвать их чисто левыми нельзя — просто так никому конверты не выдавались (об администрации не знаю), всё отрабатывалось. Например, судебно-медицинские эксперты, специалисты с высшим образованием, раз или два в неделю выполняли санитарские обязанности, работая «на выдаче», то есть готовили трупы для захоронения: мыли их, одевали, гримировали. И именно за эти немедицинские услуги они и получали дополнительные вознаграждения. Другое дело — санитары. Думаю, что среди них вовсю ходили именно левые деньги, по крайней мере, санитары в то время были гораздо богаче экспертов.
Но меня, интерна, тогда это всё не касалось. Не имея зимних ботинок, я ходил в осенних, и мой наставник однажды сказал: «Ничего, начнешь работать — купишь себе „Саламандеры“». Я тогда только изучал специальность и был ею полностью поглощен — до такой степени, что уже через несколько месяцев обучения понял: я хочу работать по-взрослому, в интернатуре мне скучно. Я увидел почти всё, что входит в сферу судебной медицины, самостоятельно исследовал трупы, научился проводить освидетельствование живых и обращаться с медицинскими документами. Ездил я и на места происшествий в составе следственно-оперативной группы.
Помню, как однажды утром, зимой, мы выехали на труп. На трубах теплотрассы на спине лежало тело мужчины с перерезанной от уха до уха шеей
Убийство, судя по всему, произошло совсем недавно, потому что труп еще не остыл, от зиявшей и заметной издалека раны поднимался парок. Трубы и снег под телом были обильно залиты кровью. Зрелище очень неприятное. Меня тогда поразило то, что школьники, идущие в школу, останавливались и рассматривали труп, обсуждая детали увиденного. Они нисколько не боялись, наоборот, проявляли активный интерес и, думаю, спокойно подошли бы к телу вплотную, если бы не сотрудники милиции. Я сразу же вспомнил себя… Помните, я рассказывал о своем соседе, который повесился, и о том, как страшно нам было? А этим детям не страшно. Это дети другого поколения; наверное, они с раннего возраста смотрели боевики и фильмы ужасов, забавлялись с реалистичными «стрелялками» и прочими играми, в которых можно виртуально убивать, и потому воспринимали смерть как элемент какой‑то очередной игры, не определяя ее как отвратительную, противоестественную трагедию».
«По-вашему, это плохо? — спросил я. — То, что дети не паникуют при виде покойника?»
«Я не говорю о том, что нужно обязательно паниковать, не в этом дело. Просто к смерти следует относиться с почтением, не обязательно со страхом. Мне показалось, что у этих детей, которые посмеивались, рассматривая перерезанное горло не на экране телевизора или монитора, а прямо перед собой, нет понимания ценности человеческой жизни. Я не видел в них жалости к погибшему — вот что самое страшное».
«А на выездах случаются какие‑то комические ситуации?» — я сменил тему, видя, что разговор приобретает философский характер.
«Бывают так называемые ожившие покойники. Например, поступает вызов на труп, группа едет, иногда долго, по пробкам, или, если речь идет о сельской местности, в другой населенный пункт, приезжает, а «труп», оказывается, просто был сильно пьян, но к моменту приезда группы протрезвел, обматерил приехавших и ушел. Когда я уже проработал несколько лет, произошла такая история.
Прибыли мы на один водоем — поступила информация, что обнаружен утопленник. Смотрим — и правда, лежит мужчина, в трусах, синий весь, рядом водолазы копошатся в своем оборудовании. Ну, думаю, достали уже. Вышли мы со следователем из машины, он стал описывать местность, я подошел к покойнику и начал его осматривать. Попытался повернуть его на бок и стянуть трусы для того, чтобы измерить ректальную температуру. А «покойник» открыл глаза, посмотрел на меня мутными глазами, дыхнул перегаром и сказал: «Пошел на х…» Мы со следаком чуть кирпичей не наложили. Оказалось, что купалась пара — мужчина и женщина, как водится, пьяные. И оба начали тонуть. Приехавшие спасатели успели поднять и откачать мужчину, а женщина утонула, и водолазы как раз одевались для того, чтобы за ней нырять».
«Забавно», — улыбнулся я, представив описанную картину.
«Да уж, обхохочешься, — усмехнулся эксперт. — А хотите, я расскажу вам действительно смешной случай? Дело было на заре моей судебно-медицинской юности, приехали мы на труп какого‑то солидного дядьки, то ли бизнесмена, то ли депутата, не помню уже. Как всегда при таких обстоятельствах, понаехало множество людей с большими звездами на погонах и широкими лампасами на брюках, которые безостановочно руководили, то есть мешали работать. Тусовались они все на улице, плюс множество оперов, плюс участковые, следователи, криминалисты, прокуратура, кинологи — короче, как на параде. И тут из-за угла соседнего дома выбегает какой‑то парень, а за ним несется грузная тетенька с диким криком: «Держи его! Украл!» Не прошло и пяти секунд, как парня «приняли» на самом высоком уровне, и вот что он рассказал.
Он утром освободился из колонии, где просидел несколько лет за кражу. Приехал в город, а денег нет. Помыкался он по знакомым, никого не нашел и решил вспомнить старое. Зашел в первый магазинчик и стащил там какую‑то ерунду: то ли носки, то ли полотенце, то ли еще что. Схватил и побежал вон из магазина, продавщица — за ним. Завернул он за угол и увидел полный двор ментов, генералов, собак, пэпээсников с автоматами. На лету он остановиться не сумел и практически сам попал к ним в руки. С какой горечью он это рассказывал! Не пробыл на свободе и двенадцати часов и опять уехал в казенный дом. Я всегда вспоминаю эту историю, когда мне кто‑то жалуется на невезение».
Обложка: © Everett Collection / Shutterstock / Fotodom
