«Кому нужны ваши страдания? Мы сами страдать умеем». Поэт Данил Файзов — о том, почему плохие стихи кажутся хорошими, а гениальные — белибердой

Со­вре­мен­ная по­э­зия — очень стран­ная шту­ка. Чи­та­ешь сти­хо­тво­ре­ние — и не по­ни­ма­ешь при­мер­но ни­че­го, даже при на­ли­чии из­ряд­но­го ба­га­жа гу­ма­ни­тар­ных зна­ний. Что с ней не так? Или, мо­жет быть, с нами что-то не так? Ре­дак­тор «Цеха» Иван Шар­ков по­пы­тал­ся вы­яс­нить это в раз­го­во­ре с по­этом Да­ни­лом Фай­зо­вым. Бе­се­до­ва­ли о том, куда из сти­хов де­лись риф­мы, чем жила ли­те­ра­тур­ная Москва 2000-х и по­че­му по­эты та­кие ум­ные, но при этом та­кие бед­ные.

«За риф­мой лег­ко спря­тать смыс­ло­вую бес­по­мощ­ность»

Что сей­час про­ис­хо­дит с по­э­зи­ей? По­че­му в со­вре­мен­ных сти­хо­тво­ре­ни­ях ред­ко­стью ста­ла риф­ма?

Она со­всем не ред­кость. При­мер­но 70% по­э­зии сей­час по-преж­не­му пи­шет­ся ре­гу­ляр­ным сти­хом^[1]. Лишь остав­ши­е­ся 30% — это вер­либ­ры^[2], ко­то­рые вы, по­ла­гаю, име­е­те в виду под сти­ха­ми без риф­мы.

По­нят­но, по­че­му со­вре­мен­ную по­э­зию имен­но с этой фор­мой сей­час ас­со­ци­и­ру­ют. Она че­ло­ве­ку, ко­то­рый вос­пи­тан на Пуш­кине и Лер­мон­то­ве, ка­жет­ся стран­ной, хал­тур­ной, непо­нят­ной. Так или ина­че, вер­либр вы­зы­ва­ет яр­кую ре­ак­цию, при­вле­ка­ет боль­ше вни­ма­ния, чем ре­гу­ляр­ный стих.

Плюс ко все­му мно­гие склон­ны не ви­деть риф­му там, где она на са­мом деле есть. Тем вре­ме­нем риф­ма — очень раз­но­пла­но­вое яв­ле­ние. По­ми­мо клас­си­че­ских рифм бы­ва­ют риф­мы тав­то­ло­ги­че­ские, со­став­ные, ас­со­нанс­ные, смыс­ло­вые. Они во­об­ще при­бли­жа­ют сти­хо­тво­ре­ние по зву­ча­нию к обык­но­вен­ной раз­го­вор­ной речи.

©

Личный архив

---

В лю­бом слу­чае на­пи­сать сти­хо­тво­ре­ние ям­бом — боль­ший труд, чем на­пи­сать вер­либр…

Во­об­ще не со­гла­сен с этим. В ре­гу­ляр­ном сти­хе есть вещи, за ко­то­ры­ми мож­но спря­тать смыс­ло­вую бес­по­мощ­ность. Если ты на­учил­ся бо­лее или ме­нее глад­ко риф­мо­вать и не сби­вать­ся с рит­ма, сра­зу да­вать сти­хо­тво­ре­нию раз­мер и про­сто под­би­рать со­звуч­ные сло­ва, ко­то­рые на этот раз­мер ло­жат­ся, — ты мо­жешь гнать лю­бую ахи­нею ки­ло­мет­ра­ми. И это бу­дут чи­тать — по­то­му что всё же в риф­му, зву­чит класс­но.

В вер­либ­ре так не по­лу­чит­ся. Риф­ма не дер­жит вни­ма­ния чи­та­те­ля — нуж­но ра­бо­тать над ка­че­ством об­раз­но­го ряда — под­би­рать ци­та­ты, ме­та­фо­ры, ме­та­ме­та­фо­ры. Это боль­шая, тон­кая ра­бо­та. И если тебе нече­го ска­зать, вер­либр из-под пера не вый­дет.

Как по­нять, что вер­либр пло­хой?

Он неин­те­ре­сен. Я про­сто не вижу в нем мес­седж. То, на­при­мер, что мне 17 лет, меня бро­си­ла де­вуш­ка, я стою у окна и груст­но курю — это не мес­седж. По­то­му что боль­шин­ство сти­хо­по­доб­ных тек­стов об этом, соб­ствен­но, и на­пи­са­ны. И со­вер­шен­но не важ­но, есть в них риф­ма или нет ее. Это пло­хо, по­то­му что это неин­те­рес­но. Кому нуж­ны ваши, соб­ствен­но го­во­ря, стра­да­ния? Мы сами стра­дать уме­ем!

Раз вер­либр ни разу не про­ще ре­гу­ляр­но­го сти­ха, по­че­му мно­гие пе­ре­ста­ли пи­сать в риф­му?

По­то­му что по­э­зия не огра­ни­чи­ва­ет­ся риф­мой — это не един­ствен­ное ее вы­ра­зи­тель­ное сред­ство. Есть ме­та­фо­ры, ци­та­ты, цен­то­ны и мно­гое-мно­гое дру­гое. Стран­но себя огра­ни­чи­вать стан­дарт­ны­ми клас­си­че­ски­ми сред­ства­ми.

Это всех ис­кусств ка­са­ет­ся. Мож­но, ска­жем, всю жизнь ри­со­вать уг­лем. Чер­ное и бе­лое — ос­но­ва ос­нов, пре­крас­ный вы­ра­зи­тель­ный тан­дем в рам­ках изоб­ра­зи­тель­но­го ис­кус­ства.

Мож­но всю жизнь вме­сто того, что­бы ста­вить пье­сы, иг­рать пан­то­ми­мы. Про­стой, но пре­дель­но по­чтен­ный жанр

Но, как ви­ди­те, ис­кус­ство не сто­ит на ме­сте и раз­ви­ва­ет свой язык. По­то­му что без от­хож­де­ний от клас­си­ки ав­тор ни­как не най­дет соб­ствен­ный го­лос. А это са­мое глав­ное — го­лос най­ти. В по­э­зии, как и в ис­кус­стве в це­лом, вто­рич­но, сколь­ко лю­дей ав­то­ра про­чи­та­ли и по­ня­ли. Тут важ­но, чего но­во­го ав­тор ска­зал и при­внес сво­е­го в этот мир, на­сколь­ко он уни­ка­лен.

Пер­во­ос­нов­ная за­да­ча пи­шу­ще­го че­ло­ве­ка — про­из­ве­сти неко­то­рое вы­ска­зы­ва­ние, ко­то­рое кро­ме него не про­из­ве­дет ни­кто. Во что бы то ни ста­ло соз­дать уни­каль­ную вещь. Об этом Валь­тер Бе­нья­мин пи­сал в пер­вой по­ло­вине XX века, рас­суж­дая о том, как про­из­во­дить ис­кус­ство в эпо­ху его то­таль­но­го вос­про­из­вод­ства — че­рез ки­не­ма­то­граф и фо­то­гра­фию в первую оче­редь.

Бе­нья­мин со­вер­шен­но точ­но опре­де­лил: фо­то­сни­мок кар­ти­ны не пред­став­ля­ет та­кой же ху­до­же­ствен­ной цен­но­сти, как сама кар­ти­на. Ина­че го­во­ря, ре­про­дук­ция не рав­на про­из­ве­де­нию, пер­во­му про­яв­ле­нию идеи.

Так же и в по­э­зии. Поэт, под­ра­жа­ю­щий эпи­го­нам или по­вто­ря­ю­щий за ними, ни­ко­гда не ста­нет ра­вен тому, кому он под­ра­жа­ет. Наш го­лос не бу­дет уни­ка­лен, если мы бу­дем пи­сать сти­хи по пуш­кин­ским ле­ка­лам, как бы ге­ни­аль­ны они ни были сами по себе. Это про­яв­ле­ние чу­жой ге­ни­аль­но­сти — нам нуж­но про­явить свою. Если она нам нуж­на (а она нам нуж­на, ина­че ка­кие из нас по­эты), то мы долж­ны ис­кать но­вые спо­со­бы вы­ска­зы­ва­ния, ис­кать нехо­же­ные тро­пы. Неис­ку­шен­но­му че­ло­ве­ку они, ра­зу­ме­ет­ся, ка­жут­ся по­рой стран­ны­ми.

По­это­му я не ста­ну неис­ку­шен­но­му че­ло­ве­ку чи­тать Ар­ка­дия Дра­го­мо­щен­ко или Ми­ха­и­ла Ере­ми­на. Их язык очень сло­жен, по­сколь­ку ин­ди­ви­дуа­лен, по­сколь­ку они смог­ли сде­лать но­вое. Неис­ку­шен­но­му я про­чи­таю что-то бо­лее по­нят­ное и яр­кое.

Алек­сея Цвет­ко­ва, на­при­мер?

Нет, нуж­но что-ни­будь по­про­ще. Хотя Алек­сей Пет­ро­вич, ко­неч­но, был вы­да­ю­щим­ся ма­сте­ром, я его вы­со­ко це­нил и даже был дру­жен с ним.

Но все-таки Сер­гей Мар­ко­вич Гандлев­ский был бы про­ще для вос­при­я­тия че­ло­ве­ка неис­ку­шен­но­го. Или — по­че­му бы и нет — Дмит­рий Во­ден­ни­ков, хо­ро­ший поэт, осо­бен­но в свой пе­ри­од цик­ла «Ре­пей­ник». Ра­зу­ме­ет­ся, я сей­час го­во­рю не о сво­их при­стра­сти­ях — у меня они пре­дель­но ши­ро­кие. Я рас­суж­даю сей­час как куль­тур­тре­гер и кни­го­про­да­вец, че­ло­век, ко­то­рый про­да­ет кни­ги и чи­та­ет их пе­ред людь­ми, что­бы они по­ня­ли, нуж­но им их по­ку­пать или нет.

Со­вре­мен­ные жи­во­пись, скульп­ту­ра, пер­фор­манс, даже ready made сей­час, как мне ка­жет­ся, от­лич­но (даже неза­слу­жен­но от­лич­но) мо­не­ти­зи­ру­ют­ся. Они тоже непо­нят­ны по­чти ни­ко­му, тоже объ­яс­ня­ют свою непо­нят­ность по­ис­ком но­во­го ху­до­же­ствен­но­го язы­ка: «Вы не по­ни­ма­е­те по­то­му, что так еще не было ска­за­но». Мно­гие со­гла­ша­ют­ся и пла­тят за это ис­кус­ство бе­ше­ные день­ги. По­че­му по­эты этим не поль­зу­ют­ся и так же не про­да­ют свое ис­кус­ство?

Воз­мож­но, не сто­ит та­кой за­да­чи. И по­том, по­треб­ле­ние вер­баль­но­го ис­кус­ства все­гда со­пря­же­но с уси­ли­ем. Ну вот смот­рим мы на пис­су­ар Дю­ша­на. Он по­ста­вил в му­зей пис­су­ар, на­пи­сал на нем: «Фон­тан». Смот­ря­щий де­ла­ет об этом вы­вод за счи­та­ные се­кун­ды. Один взгляд — и он уже идет либо гне­вать­ся, либо вос­хи­щать­ся сме­ло­сти.

Что­бы та­кой же эф­фект его по­стиг от сти­хо­тво­ре­ния Алек­сея Пет­ро­ви­ча Цвет­ко­ва, ему недо­ста­точ­но пары се­кунд. Ему надо по­тру­дить­ся. И над са­мим сти­хо­тво­ре­ни­ем, и по­сле про­чте­ния, и глав­ное — за­ра­нее. Что­бы по­нять и вос­при­нять Цвет­ко­ва, он дол­жен быть на­чи­тан, на­смот­рен, раз­би­рать­ся в фи­ло­со­фии, кино и так да­лее. Сло­вом, быть чи­та­те­лем — не мень­ший труд, чем быть по­этом. Слож­но пред­ста­вить, что­бы кто-то за­пла­тил за то, что его за­ста­ви­ли без прак­ти­че­ской на­доб­но­сти все­рьез ше­ве­лить из­ви­ли­на­ми.

Есть ощу­ще­ние, что по­э­зия ни­ко­гда не была по­пу­ляр­ной. Все­гда пи­са­лась и чи­та­лась уз­ким кру­гом об­ра­зо­ван­ных лю­дей. Иной пуб­ли­ки у нее про­сто не было. Были ли в на­шей ис­то­рии пе­ри­о­ды, ко­гда по­э­зия вы­би­ра­лась из са­ло­нов и ин­тел­ли­гент­ских го­сти­ных на свет?

Вы со­вер­шен­но вер­ные вещи го­во­ри­те. Ев­ге­ний Рейн лю­бил вспо­ми­нать, что на одно из по­след­них при­жиз­нен­ных вы­ступ­ле­ний Бло­ка в Пет­ро­гра­де при­шло 3 че­ло­ве­ка.

Про­блес­ки боль­шой по­пу­ляр­но­сти у по­э­зии, ко­неч­но, были. Одно вре­мя ее при­об­ре­та­ли не сами сти­хи, а от­дель­ные по­эты. По­эты боль­шо­го ка­либ­ра. На­при­мер, Бо­рис Па­стер­нак. В 20-е годы про­шло­го века он со­би­рал пол­ные залы, ко­то­рые вста­ва­ли и ап­ло­ди­ро­ва­ли, сто­и­ло ему в них вой­ти.

Сама по себе по­э­зия по­лу­чи­ла на­сто­я­щую по­пу­ляр­ность в со­вет­ский пе­ри­од. Она то­гда во мно­гом под­ме­ня­ла дру­гие спо­со­бы вы­ска­зы­ва­ния, по по­ли­ти­че­ским со­об­ра­же­ни­ям невоз­мож­ные. Тут мы го­во­рим в первую оче­редь о по­этах от­те­пе­ли, ко­то­рых с лег­кой руки Ста­ни­сла­ва Рас­са­ди­на при­ня­то на­зы­вать ше­сти­де­сят­ни­ка­ми.

Они де­ла­ли по­э­зию, ко­то­рую вжи­вую слу­ша­ли боль­шие мас­сы лю­дей и ко­то­рую по­том на­зва­ли «ста­ди­он­ной». От­ме­тим, прав­да, что под ста­ди­о­ном име­лись в виду не сто­ты­сяч­ные то­гда «Луж­ни­ки», а куда бо­лее скром­ные аре­ны — ты­сяч на 15–20. Всё рав­но очень мно­го — сей­час ни­ко­му та­кое и не сни­лось.

Эти ста­ди­о­ны были пол­ны пред­ста­ви­те­ля­ми, так ска­жем, до­воль­но мно­го­чис­лен­но­го клас­са об­ра­зо­ван­ных лю­дей, ин­тел­ли­ген­ции — и тру­до­вой, и на­уч­ной. В по­э­зии они на­шли то, в чем очень нуж­да­лись: ин­фор­ма­цию, услов­ную доз­во­лен­ную долю сво­бо­ды вы­ска­зы­ва­ния — ту сво­бо­ду, ко­то­рую Ман­дель­штам на­зы­вал «во­ро­ван­ным воз­ду­хом».

Мо­жет быть, это луч­ше, чем ни­че­го. Хотя, ко­неч­но, с точ­ки зре­ния веч­но­сти и он­то­ло­ги­че­ско­го по­ни­ма­ния по­э­ти­че­ско­го по­э­зия — не пуб­ли­ци­сти­ка. Она не мо­жет, на­при­мер, быть та­кой же зло­бо­днев­ной. Но то­гда, в 60-е, в от­сут­ствие на­сто­я­щей пуб­ли­ци­сти­ки, по­э­зия ее за­ме­ня­ла. И, как след­ствие, за­бра­ла ее ауди­то­рию. Но во­об­ще, по­э­зия — вещь по опре­де­ле­нию, как уже го­во­ри­лось, не мас­со­вая.

«Имен­но то­гда в Рос­сию при­шла куль­ту­ра сл­э­ма»

Ко­гда ска­зал, что буду об­щать­ся с вами, кол­ле­ги, к мо­е­му удив­ле­нию, ста­ли вспо­ми­нать, как хо­ди­ли на по­э­ти­че­ские ве­че­ра в ну­ле­вых. Го­во­ри­ли, что для мно­гих сту­ден­тов гу­ма­ни­тар­ных ву­зов это было нор­мой. Как по-ва­ше­му, по­э­зия то­гда прав­да пе­ре­жи­ва­ла хо­ро­шие вре­ме­на?

Ну­ле­вые дей­стви­тель­но были вре­ме­нем до­ста­точ­но се­рьез­но­го по­э­ти­че­ско­го рас­цве­та. Ин­те­рес­но было… Но, по­ни­ма­е­те, я рас­цвет по­ни­маю как пе­ри­од боль­шо­го раз­но­об­ра­зия ху­до­же­ствен­ных язы­ков. Что по по­во­ду по­пу­ляр­но­сти, со­ци­о­куль­тур­но­го зна­че­ния по­э­зии в ну­ле­вые… На­вер­ное, тут иг­ра­ет роль опре­де­лен­ная за­ко­но­мер­ность.

Ис­то­рия на­шей по­э­зии дви­жет­ся по си­ну­со­и­де: спад-подъ­ем, спад-подъ­ем. В 60-х был подъ­ем, в 70-х — спад, в 80-х — неболь­шой подъ­ем, в 90-х — сно­ва спад. И вот ну­ле­вые. Всё ста­ло луч­ше, люди за­кры­ли ка­кие-то ба­зо­вые по­треб­но­сти и по­тя­ну­лись к пище ду­хов­ной. Хотя пре­уве­ли­че­ни­ем бу­дет ска­зать, что по­тя­ну­лись мас­со­во.

Вот что в срав­не­нии с об­ще­ством сту­ден­ты-гу­ма­ни­та­рии? В про­цент­ном от­но­ше­нии — очень неболь­шое ко­ли­че­ство

Плюс ко все­му по­э­зия чи­сто гео­гра­фи­че­ски мало где была по­пу­ляр­на. Тут мы в первую оче­редь, ко­неч­но, го­во­рим о Москве. По­том обя­за­тель­но об Ура­ле, мак­си­маль­но ли­те­ра­ту­ро­цен­трич­ном ре­ги­оне, где за­дол­го до ну­ле­вых сло­жи­лась силь­ная и необыч­ная по­э­ти­че­ская шко­ла. О Санкт-Пе­тер­бур­ге го­во­рим тоже.

В осталь­ной Рос­сии по­э­зи­ей за­ни­ма­лись и ин­те­ре­со­ва­лись очень немно­гие — Рос­сия за­ня­та была то­гда со­вер­шен­но дру­ги­ми ве­ща­ми, как была за­ня­та вче­ра, как за­ня­та сей­час, как бу­дет за­ня­та зав­тра.

Как то­гда про­хо­ди­ли по­э­ти­че­ские ве­че­ра? Они были чем-то вро­де квар­тир­ни­ков?

Про­хо­ди­ли они по боль­шей ча­сти в клу­бах, кафе и книж­ных ма­га­зи­нах. Ко­неч­но, мы ста­ра­лись, что­бы всё про­хо­ди­ло ка­мер­но, но ино­гда вы­ступ­ле­ния при­хо­ди­лось про­во­дить в тес­ных ба­рах: мы чи­та­ли и слу­ша­ли сти­хи бок о бок с людь­ми, ко­то­рые про­сто при­шли вы­пить пива. В та­кой ат­мо­сфе­ре вы­сту­па­ли очень яр­кие люди. Шиш Брян­ский, пле­я­да «Осу­ма­сшед­шев­ших безум­цев», Все­во­лод Еме­лин, Ан­дрей Ро­ди­о­нов.

Кста­ти, имен­но то­гда в Рос­сию при­шла куль­ту­ра сл­э­ма. Во мно­гом наши вы­ступ­ле­ния стро­и­лись имен­но на ней — на безу­мии, на над­ры­ве, огром­ных чув­ствах и бе­ше­ных ме­то­дах их вы­ра­же­ния. Сло­вом, это было шоу.

Так вы­сту­пал, на­при­мер, Ан­дрей Ро­ди­о­нов — бле­стя­щий ис­пол­ни­тель соб­ствен­ных тек­стов и до сих пор одна из глав­ных фи­гур рус­ской по­э­зии.

В се­ре­дине ну­ле­вых по­э­зия ста­ла не толь­ко шоу, но еще и сво­е­го рода со­рев­но­ва­ни­ем. В 2005–2006 го­дах я вот, на­при­мер, был в чис­ле ор­га­ни­за­то­ров от­кры­то­го ко­манд­но­го чем­пи­о­на­та Моск­вы по по­э­зии. То­гда мы по­ме­сти­ли в тур­нир­ную сет­ку во­семь ко­манд, и они сра­жа­лись, иг­рая на вы­лет, тур за ту­ром за ста­тус луч­ших по­этов.

Это было очень гром­кое со­бы­тие, были на­сто­я­щие ан­шла­ги. Бы­ва­ло, что кафе вме­ща­ло 100 че­ло­век, а на тур при­хо­ди­ло 150, а то и 200. Они до от­ка­за за­би­ва­ли залы, сто­я­ли в двер­ных про­емах, си­де­ли втро­ем на од­ном сту­ле и друг у дру­га на ко­лен­ках.

Вы­ступ­ле­ния были экс­прес­сив­ны­ми, энер­гич­ны­ми. По­да­ча иг­ра­ла боль­шую роль, нель­зя было вый­ти и чи­тать свои сти­хи мо­но­тон­но, под­ра­жая, ска­жем, Брод­ско­му. Нуж­ны были же­сты, ар­ти­ку­ля­ция, ше­пот и воз­гла­сы.

Это было что-то на­по­до­бие вер­сус-бат­лов?

Вер­су­сы — лю­бо­пыт­ное яв­ле­ние, но это не по­э­зия. Один из ва­ри­ан­тов ее бы­то­ва­ния — да. За­бав­ный, ин­те­рес­ный, зре­лищ­ный, но да­ле­кий от по­э­зии са­мой по себе. По­то­му что ре­чи­та­тив с вер­сус-бат­ла нель­зя рас­пе­ча­тать и про­чи­тать от­дель­но от ав­то­ра и от об­ста­нов­ки это­го, так ска­жем, по­един­ка. Нет, мож­но, ко­неч­но, но мы ни­че­го не пой­мем или уви­дим пе­ред со­бой до­воль­но бес­цель­ный и бес­по­лез­ный текст, ко­то­рый ни о чем нам не рас­ска­жет и ни о чем не по­бу­дит за­ду­мать­ся.

Мы за­ни­ма­лись дру­гим. Чи­та­ли сти­хи, ко­то­рые пи­са­лись для того, что­бы быть сти­ха­ми, и не долж­ны были ста­но­вить­ся пан­ча­ми.

В Москве за это вре­мя успе­ли воз­ник­нуть ли­те­ра­тур­ные круж­ки? В ка­ких от­но­ше­ни­ях они были друг с дру­гом?

Есте­ствен­но, успе­ли. Груп­пи­ро­вать­ся, об­щать­ся, про­во­дить вре­мя вме­сте — нор­маль­ное че­ло­ве­че­ское свой­ство. На­вер­ное, мож­но на­звать три ос­нов­ные общ­но­сти сре­ди млад­ших по­э­ти­че­ских по­ко­ле­ний. Пер­вая груп­па — участ­ни­ки и сим­па­ти­зан­ты «Осу­ма­сшед­шев­ших безум­цев». Они де­ла­ли жест­кие, ино­гда агрес­сив­ные сти­хи, я бы на­звал это по­э­зи­ей на гра­ни фола.

Па­рал­лель­но с ними в Москве пи­са­лась и пе­ча­та­лась бо­лее сдер­жан­ная по­э­зия — несколь­ко неоак­ме­и­сти­че­ская, ко­то­рая вполне, несмот­ря на мень­шую экс­прес­сив­ность, на­хо­ди­ла сво­их по­чи­та­те­лей, ни­чуть не мень­ше при­вле­ка­ла вни­ма­ния, ко­гда чи­та­лась на уже упо­мя­ну­том чем­пи­о­на­те Моск­вы по по­э­зии. Цен­тром при­тя­же­ния неоак­ме­и­стов была ли­те­ра­тур­ная груп­па «Ал­ко­но­стъ».

Была по­э­зия, не по­хо­жая ни на то, ни на дру­гое, — ее де­ла­ло со­дру­же­ство неза­ви­си­мых ли­те­ра­то­ров «Ва­ви­лон», фронт­ме­ном, ска­жем так, ко­то­ро­го был поэт Дмит­рий Кузь­мин. То, что они де­ла­ли, мож­но услов­но на­звать ак­ту­аль­ной по­э­зи­ей.

Ра­зу­ме­ет­ся, этим кар­ти­на не ис­чер­пы­ва­ет­ся. Мно­же­ство са­мых раз­ных и за­ме­ча­тель­ных по­этов не при­над­ле­жа­ли ни к ка­ким общ­но­стям или груп­пам, фор­ма­ли­зо­ван­ным или нет. Пе­ре­чис­ле­ние этих фа­ми­лий зай­мет мно­го стра­ниц, и всё рав­но кого-то за­бу­дешь и он в ито­ге оби­дит­ся. Это по­эты са­мых раз­ных воз­рас­тов и эс­те­тик.

От­но­ше­ния… В це­лом всё было до­воль­но пе­ре­те­ка­ю­ще. Спо­ры о по­э­зии оста­ва­лись спо­ра­ми о по­э­зии, со­пер­ни­че­ство за пуб­ли­ку — им же. Лич­ные кон­флик­ты, ра­зу­ме­ет­ся, име­ли ме­сто, но не опре­де­ля­ли ат­мо­сфе­ру. Ки­дать­ся друг в дру­га чем-то дур­но пах­ну­щим было не при­ня­то.

На что то­гда жа­ло­ва­лась Вера По­лоз­ко­ва (вне­се­на в ре­естр тер­ро­ри­стов и экс­тре­ми­стов. — Прим. ред.)? По­че­му ту­сов­ка ее не при­ня­ла?

Я бы не го­во­рил о ту­сов­ке. Сти­хи на рус­ском язы­ке сей­час пи­шет несколь­ко ты­сяч че­ло­век. За­мет­но и хо­ро­шо по­лу­ча­ет­ся у несколь­ких со­тен. Мож­но ли вос­при­ни­мать этих лю­дей как еди­ное це­лое, ка­кую-то за­кры­тую ту­сов­ку? Уве­рен, что нет.

Что до Веры, то непри­я­тие ее твор­че­ства ли­те­ра­тур­ны­ми кру­га­ми, к ко­то­рым она прав­да очень тя­ну­лась, дей­стви­тель­но было. При­чи­ны были раз­ные. Глав­ная… Не ска­жу, что за­висть, но, на­вер­ное, ощу­ще­ние стран­ной неспра­вед­ли­во­сти.

В на­ча­ле пути ме­тод пись­ма у Веры был до­воль­но ме­ха­ни­сти­че­ский. Поз­же его на­зва­ли се­те­пись­мом

Этот ме­тод поз­во­ля­ет ки­ло­мет­ра­ми гнать одну и ту же ис­то­рию, пе­ре­ска­зы­вая ее раз­ны­ми сло­ва­ми, строя по ней бес­ко­неч­ный ряд ме­та­фор без цели раз­вить мысль, прий­ти к чему-то. Та­кой, зна­е­те, ма­хо­вик.

У это­го сти­ля на­шлось мно­го под­ра­жа­те­лей, мно­гие, по­смот­рев на Веру, ре­ши­ли, что по­э­зия — это про­сто. Та­ких лю­дей на­шлось мно­го, при­чем в них не было за­чат­ков та­лан­та, ко­то­рые были в са­мой Вере. Они на­ча­ли пи­сать яко­бы сти­хи. Хотя, на мой вкус, это были не сти­хи, а… вы­хо­ла­щи­ва­ние по­э­ти­че­ской ма­те­рии.

Но уже в ну­ле­вых Вера была бе­ше­но по­пу­ляр­на. Мно­гих это уяз­ви­ло или как ми­ни­мум оза­да­чи­ло. Ка­кой-ни­будь ста­рый поэт смот­рел на юную по­этес­су Ве­роч­ку и по­ни­мал, что они за­ни­ма­ют­ся раз­ны­ми ви­да­ми спор­та. Он ка­та­ет­ся на гор­ных лы­жах, а она — на вод­ных. Он пи­шет сти­хи, а она риф­му­ет мыс­ли, ко­то­рые при­хо­дят в го­ло­ву всем бо­лее или ме­нее на­чи­тан­ным ба­рыш­ням ее лет. И не то что­бы этот ста­рый поэт оши­бал­ся.

По­том Вера, ко­неч­но, вы­рос­ла. У нее по­яви­лось нема­ло со­вер­шен­но за­ме­ча­тель­ных тек­стов — вот о них уже мож­но го­во­рить имен­но как о по­э­зии.

По­э­зи­ей мож­но было за­ра­ба­ты­вать?

Нет-нет, брось­те. Ка­кие-то ис­клю­че­ния, мо­жет быть, были, но по­э­зия — дело непри­быль­ное.

Кем ра­бо­та­ли по­эты?

Кем угод­но. Мы де­ла­ли в свое вре­мя цикл ли­те­ра­тур­ных ве­че­ров «Кол­ле­ги». Со­би­ра­ли по­этов-ар­хи­тек­то­ров, по­этов-ме­ди­ков, даже по­этов-гео­де­зи­стов и по­этов-свя­щен­ни­ков. Но, ко­неч­но, поэт чаще все­го — фи­ло­лог или жур­на­лист.

На ка­ких по­зи­ци­ях то­гда был Ли­т­ин­сти­тут име­ни Горь­ко­го? Он был чем-то вро­де точ­ки спав­на?

Пря­мо ска­жем, в ну­ле­вые он ко­ти­ро­вал­ся не очень вы­со­ко. Одно вре­мя его даже чу­ра­лись. Но в по­след­ние 15 лет он дей­стви­тель­но стал ме­стом, ко­то­рое ак­ку­му­ли­ру­ет мо­ло­дых по­этов, в первую оче­редь мо­ло­дых лю­дей из ре­ги­о­нов. Они туда по­сту­па­ют, по­лу­ча­ют об­ще­жи­тие в Москве и так вы­ры­ва­ют­ся из сво­е­го про­вин­ци­аль­но­го гет­то, где они и их сти­хи мало кому нуж­ны. Там они на­хо­дят некую сре­ду, где мож­но рас­ти и раз­ви­вать­ся. Сей­час это вполне сим­па­тич­ный вуз, с моей точ­ки зре­ния.

«Сколь­ко-то по­э­зия по­жи­вет, по­пых­тит, по­то­па­ет по Зем­ле»

Чем кон­чи­лась эпо­ха, о ко­то­рой мы го­во­рим?

Кон­крет­но­го со­бы­тия я не на­зо­ву, да и нель­зя, на­вер­ное, его опре­де­лить. Эпо­хи ухо­дят по­сте­пен­но. В 2017 году в Го­слит­му­зее мы де­ла­ли вы­став­ку «Ли­те­ра­тур­ная Ат­лан­ти­да: по­э­ти­че­ская жизнь 1989–2013». Край­няя точ­ка «2013» та­ко­ва по­то­му, что в 2013-м за­крыл­ся клуб «Би­линг­ва», ме­сто при­тя­же­ния мос­ков­ских по­этов и лю­дей, ко­то­рых ин­те­ре­со­ва­ло их твор­че­ство. Го­дом ра­нее за­крыл­ся клуб «Про­ект О.Г.И.» — еще бо­лее зна­чи­мое для ли­те­ра­то­ров ме­сто. Были свои бары, кафе и книж­ные ма­га­зи­ны. Но по­том этот эон за­крыл­ся, си­ту­а­ция ста­ла ме­нять­ся. И по­э­зия пе­ре­ко­че­ва­ла в залы му­зеев и биб­лио­тек.

По­ли­ти­че­ские из­ме­не­ния по­вли­я­ли на за­кры­тие эона?

Я бы пред­по­чел эту тему сей­час не пе­да­ли­ро­вать.

Хо­ро­шо. Вот у нас в ис­то­рии не раз были экс­пе­ри­мен­ты, ко­гда по­эта ста­ви­ли го­во­рить с тол­пой, де­ла­ли из него го­су­дар­ствен­но­го гла­ша­тая на­по­до­бие Де­мья­на Бед­но­го. Ше­сти­де­сят­ни­ки — они уже по сво­ей воле, но тоже го­во­ри­ли с тол­пой. И так го­во­ри­ли, что до сих пор их стро­ки зна­ют на­изусть…

Да­вай­те толь­ко го­во­рить не «с тол­пой», а «с ши­ро­ки­ми мас­са­ми» — сло­во «тол­па» име­ет нега­тив­ную кон­но­та­цию.

Окей, ши­ро­кие мас­сы. Они сей­час бу­дут слу­шать по­эта?

Со­мне­ва­юсь. Поэт — не га­зет­ная пе­ре­до­ви­ца. Если он пы­та­ет­ся ей быть, вы­хо­дит очень дур­но — даже при на­ли­чии боль­шо­го та­лан­та. Поэт со­здан не с ши­ро­ки­ми мас­са­ми го­во­рить, а с са­мим со­бой в первую оче­редь.

Фе­лье­тон со­всем нель­зя по­дру­жить с по­э­зи­ей?

В боль­шин­стве слу­ча­ев нет. Нет, есть люди, ко­то­рые на этом спе­ци­а­ли­зи­ру­ют­ся. Это очень уз­кая ниша, она тре­бу­ет очень се­рьез­но­го, тон­ко­го чув­ства юмо­ра, спо­соб­но­сти мыс­лить па­ра­док­саль­но. Это край­няя ред­кость.

А есть при­ме­ры?

Все­во­лод Еме­лин — боль­шой ма­стер фе­лье­то­на. Ев­ге­ний Алё­хин тоже. Оба очень бру­таль­ные, я бы ска­зал, ав­то­ры. Но опять же они — ис­клю­че­ние из пра­ви­ла.

А о чем то­гда дол­жен пи­сать со­вре­мен­ный поэт?

Ну это во­прос до­воль­но бес­смыс­лен­ный. О чем хо­чет. О том, что его вол­ну­ет. Глав­ное — не кри­вить ду­шой.

Раз­ве не мо­гут та­лант и ма­стер­ство, как кле­щи, вы­та­щить твор­че­ство на до­стой­ный уро­вень, если ты не ве­ришь в то, о чем пи­шешь?

Мне ка­жет­ся, неве­рие труд­но скрыть. Ста­лин­ские сти­хи Ах­ма­то­вой, на­при­мер, да­ле­ко не луч­шее из того, что на­пи­са­но Ан­ной Ан­дре­ев­ной. На­сто­я­ще­му по­эту не уда­ет­ся себя пе­ре­си­ли­вать.

Что бу­дет даль­ше с по­э­зи­ей?

Ну сколь­ко-то она по­жи­вет, по­пых­тит, по­то­па­ет по Зем­ле. Она точ­но еще не вы­клю­че­на из мира. Ее язык всё еще мо­жет опи­сать про­ис­хо­дя­щее, по­э­ти­че­ские фор­мы и моды всё еще от­ве­ча­ют на из­ме­не­ния извне. В об­щем, рано еще хо­ро­нить по­э­зию. Быть мо­жет, еще слу­чит­ся бум ее по­пу­ляр­но­сти. А мо­жет, этот бум про­ис­хо­дит сей­час — про­сто мы пой­мем это, толь­ко ко­гда он за­кон­чит­ся и мы ока­жем­ся со­всем на дне, бу­дем вспо­ми­нать наши дни с но­сталь­ги­ей.

Не очень-то оп­ти­ми­стич­но. Это по­то­му что люди ту­пе­ют?

Я не ду­маю, что они ту­пе­ют. Про­сто их пути с по­э­зи­ей рас­хо­дят­ся. По­э­зия не мо­жет не услож­нять­ся — чем доль­ше су­ще­ству­ет куль­ту­ра в лю­бом сво­ем про­яв­ле­нии, тем слож­нее ее язык. Люди не мо­гут не тя­го­теть к про­сто­те, про­сто­те в первую оче­редь функ­ци­о­наль­ной. Они не про­тив слож­ных вы­во­дов са­мих по себе, важ­но толь­ко прий­ти к ним быст­ро.

У со­вре­мен­но­го че­ло­ве­ка очень мало вре­ме­ни на то, что­бы ду­мать. Ему надо сроч­но бе­жать, за­ра­бо­тать все день­ги мира, ро­дить всех воз­мож­ных де­тей, по­са­дить де­ре­вья, от­стро­ить дома. А еще у всех ипо­те­ка и в «Маг­но­лии» рас­про­да­жи. Ре­бен­ка надо в сек­цию от­вез­ти по­сле шко­лы.

И если во всем этом кру­го­во­ро­те у него вдруг вспых­нет вы­со­кая по­треб­ность что-то осмыс­лить, он вклю­чит фильм или се­ри­ал, а не по­тя­нет­ся за кни­гой. Его нель­зя за это осу­дить — он устав­ший и, ско­рее все­го, несчаст­ный. Но то, как за по­след­ние 10–15 лет из­ме­ни­лись его пред­по­чте­ния, без­услов­но, ме­ша­ет на­ше­му ре­ме­с­лу.

Об­лож­ка: © Ana Maria Tone / Shut­ter­stock / Fotodom