Жизнь в зоне отчуждения, ностальгия и назойливые петухи: отрывок из книги «Последняя любовь бабы Дуни»

Баба Дуня спу­стя несколь­ко лет по­сле ава­рии на АЭС воз­вра­ща­ет­ся в род­ное Чер­но­во. Там тихо, спо­кой­но и во­об­ще — хо­ро­шо. На ра­ди­а­цию на­пле­вать. Де­тей вос­пи­та­ли, пора жить как хо­чет­ся. Но раз­ме­рен­ную жизнь Чер­но­во на­ру­ша­ет по­яв­ле­ние незна­ком­ца. Он тут за­чем? И что ему надо? Все от­ве­ты — в кни­ге «По­след­няя лю­бовь бабы Дуни», первую гла­ву ко­то­рой мы пуб­ли­ку­ем с раз­ре­ше­ния из­да­тель­ства «Дом ис­то­рий».

©

издательство «Дом историй»

---

Но­чью меня опять бу­дит Ма­рьин пе­тух Кон­стан­тин. Для Ма­рьи он вро­де как вме­сто мужа. Она хо­ли­ла и ле­ле­я­ла пе­ту­ха еще цып­лен­ком; те­перь он вы­рос, и про­ку от него нет ни­ка­ко­го. Хо­дит как ба­рин по дво­ру да все ис­ко­са на меня по­гля­ды­ва­ет. Внут­рен­ние часы у Кон­стан­ти­на дав­но сби­лись, но не ду­маю, что это свя­за­но с ра­ди­а­ци­ей. Нель­зя же всю дурь на све­те на ра­ди­а­цию сва­ли­вать.

От­ки­ды­ваю оде­я­ло и спус­каю ноги с кро­ва­ти. На дос­ках ле­жит по­ло­ви­чок, я спле­ла его из ста­рых, ­порезанных на по­лос­ки про­сты­ней. Зи­мой у меня вре­ме­ни мно­го: за ого­ро­дом сле­дить не надо. Зи­мой я вы­хо­жу ред­ко, толь­ко за во­дой или дро­ва­ми, ну или снег сгре­сти с по­ро­га. Но сей­час лето, так что я с са­мо­го утра на но­гах. Се­го­дня вот надо свер­нуть шею Ма­рьи­но­му пе­ту­ху.

Каж­дое утро я смот­рю на свои сто­пы и изум­ля­юсь, ка­кие они ши­ро­кие и шиш­ко­ва­тые в немец­ких ту­ри­сти­че­ских сан­да­ли­ях. Сан­да­лии креп­кие. Та­кие что угод­но пе­ре­жи­вут, да и меня че­рез пару лет.

У меня не все­гда были та­кие ши­ро­кие сто­пы. Ко­гда-то они были уз­ки­ми и изящ­ны­ми, по­кры­ты­ми улич­ной пы­лью, пре­крас­ны­ми безо вся­кой обу­ви. Егор мои сто­пы лю­бил. Он за­пре­щал мне хо­дить бо­си­ком, по­то­му что муж­чин при од­ном виде моих ног бро­са­ло в жар. Ко­гда он за­гля­ды­ва­ет, я по­ка­зы­ваю ему свои мо­слы в ту­ри­сти­че­ских сан­да­ли­ях и го­во­рю: «Ви­дишь, что от бы­лой рос­ко­ши оста­лось?» Он сме­ет­ся и от­ве­ча­ет, что мои ноги все еще пре­крас­ны. С тех пор как по­мер, он у меня веж­ли­вый стал, вы­дум­щик.

Мне нуж­на пара ми­нут, что­бы вос­ста­но­вить кро­во­об­ра­ще­ние. Я стою, вце­пив­шись в спин­ку кро­ва­ти. В го­ло­ве мут­но. Ма­рьин пе­тух Кон­стан­тин хри­пит, слов­но его ду­шат. Мо­жет, меня уже кто-то опе­ре­дил.

Сни­маю со сту­ла бан­ный ха­лат. Ко­гда-то он был яр­кий, крас­ные цве­ты на чер­ном фоне, а те­перь цве­тов и не раз­гля­деть. Но ха­лат чи­стый, я за этим сле­жу. Ири­на обе­ща­ла но­вый при­слать. Я ны­ряю в ру­ка­ва и под­по­я­сы­ва­юсь. Встря­хи­ваю пу­хо­вое оде­я­ло, раз­гла­жи­ваю его на по­сте­ли и сте­лю вы­ши­тое по­кры­ва­ло. По­том иду к две­ри. Пер­вые шаги по­сле про­буж­де­ния все­гда неспеш­ные.

Свет­ло-го­лу­бое небо ви­сит над се­лом как ли­ня­лая про­сты­ня. Вы­гля­ды­ва­ет ку­со­чек солн­ца. У меня в го­ло­ве не укла­ды­ва­ет­ся, что одно и то же солн­це све­тит всем оди­на­ко­во: и ко­ро­ле­ве в Ан­глии, и негри­тян­ско­му пре­зи­ден­ту Аме­ри­ки, и Ирине в Гер­ма­нии, и Ма­рьи­но­му пе­ту­ху Кон­стан­ти­ну. И мне, бабе Дуне, ко­то­рая трид­цать лет на­зад вправ­ля­ла сло­ман­ные ко­сти и при­ни­ма­ла чу­жих де­тей, а се­го­дня взду­ма­ла стать убий­цей. Кон­стан­тин — ту­пое со­зда­ние, тол­ку от него нет, один шум. К тому же я дав­нень­ко не ела ку­ри­но­го супа.

Пе­тух си­дит на за­бо­ре и косо на меня по­гля­ды­ва­ет. Кра­ем гла­за я вижу, как Егор при­сло­нил­ся к ство­лу яб­ло­ни. На лице у него на­вер­ня­ка ух­мыл­ка. За­бор по­ко­сил­ся и ша­та­ет­ся на вет­ру. Ту­пая пти­ца ба­лан­си­ру­ет на нем, как под­да­тый ка­на­то­хо­дец.

— Поди сюда, мой слад­кий, — го­во­рю я. — Поди сюда, я тебя уго­мо­ню.

Вы­тя­ги­ваю руку. Он бьет кры­лья­ми и ис­тош­но во­пит. Се­реж­ки у него — ско­рее се­рые, чем ро­зо­вые, — нерв­но по­дра­ги­ва­ют. Пы­та­юсь при­пом­нить, сколь­ко ему лет. «Ма­рья мне это­го не про­стит», — ду­маю я. Вы­тя­ну­тая рука за­сты­ва­ет в воз­ду­хе. И тут Кон­стан­тин — не успе­ваю я до него до­тро­нуть­ся — па­да­ет к моим но­гам.

* * *

Ма­рья ска­за­ла, что у нее серд­це бу­дет кро­вью об­ли­вать­ся. Так что при­дет­ся мне. Она си­дит у меня во дво­ре и смор­ка­ет­ся в клет­ча­тый но­со­вой пла­ток. От­вер­ну­лась, что­бы не смот­реть, как я ощи­пы­ваю блек­лые пе­рья в кра­пин­ку и бро­саю их в па­кет. В воз­ду­хе ле­та­ет пух.

— Он меня лю­бил, — го­во­рит Ма­рья. — Все­гда так смот­рел, ко­гда я во двор вы­хо­ди­ла.

Па­кет на­по­ло­ви­ну по­лон. Уже по­чти до непри­ли­чия го­лый Кон­стан­тин ле­жит у меня на ко­ле­нях. Один глаз у него при­от­крыт и устрем­лен в небо.

— Смот­ри, — взды­ха­ет Ма­рья, — он буд­то еще слу­ша­ет.

— Да уж не оста­лось ни­че­го, о чем он от тебя не слы­шал.

И это чи­стая прав­да. Ма­рья веч­но с ним раз­го­ва­ри­ва­ла. Это за­став­ля­ет меня за­по­до­зрить, что по­коя те­перь по­уба­вит­ся. Всем лю­дям, кро­ме меня, нуж­но с кем-то раз­го­ва­ри­вать, осо­бен­но Ма­рье. Я ее бли­жай­шая со­сед­ка, наши участ­ки раз­де­ля­ет лишь за­бор. За­бор ко­гда-то был доб­рот­ный, а те­перь оста­лось одно на­зва­ние.

— Ну рас­ска­жи, как имен­но это про­изо­шло. — Го­лос у Ма­рьи вдо­вий.

— Я уже ты­ся­чу раз рас­ска­зы­ва­ла. Вы­шла, по­то­му что он орал, и тут он с за­бо­ра сва­лил­ся. Пря­мо мне под ноги.

— Мо­жет, его про­клял кто.

Я ки­ваю. Ма­рья ве­рит во вся­кое та­кое. Сле­зы те­кут по ее лицу и скры­ва­ют­ся в глу­бо­ких мор­щи­нах. А ведь она лет на де­сять меня мо­ло­же. С об­ра­зо­ва­ни­ем у нее так себе, она жен­щи­на про­стая, по про­фес­сии до­яр­ка. Здесь у Ма­рьи даже ко­ро­вы нет, но есть коза, ко­то­рая жи­вет у нее дома и смот­рит те­ле­ви­зор, ко­гда по нему что-ни­будь пе­ре­да­ют. Так что у Ма­рьи есть ком­па­ния — жи­вая душа. Прав­да, коза не мо­жет от­ве­тить. По­это­му от­ве­чаю я.

— Да кому он ну­жен, боль­но надо про­кли­нать твою ту­пую пти­цу.

— Тш-ш. О мерт­вых так не го­во­рят. Да и люди злые.

— Люди ле­ни­вые, — го­во­рю я. — Ва­рить его бу­дешь?

Ма­рья от­ма­хи­ва­ет­ся.

— Лад­но. То­гда я сама.

Она ки­ва­ет и украд­кой по­гля­ды­ва­ет на па­кет с пе­рья­ми.

— Я во­об­ще-то его по­хо­ро­нить хо­те­ла.

— Рань­ше надо было го­во­рить. При­дет­ся те­перь пе­рыш­ки ря­дом скла­ды­вать, что­бы его свои на небе­сах не вы­сме­я­ли.

Ма­рья за­ду­мы­ва­ет­ся.

— Ой, лад­но. Сва­ришь его, а по­ло­ви­ну супа от­дашь мне.

Я зна­ла, что все так за­кон­чит­ся. Мясо мы едим ред­ко, а Ма­рья об­жо­ра. Ки­ваю и на­тя­ги­ваю смор­щен­ное веко на стек­лян­ный глаз пе­ту­ха.

* * *

О небе­сах это я про­сто так ска­за­ла. Я в это не верю. То есть верю в небо над го­ло­вой, но по­ни­маю, что наши мерт­вые не там. Ма­лень­кой де­воч­кой уже не ве­ри­ла, что в об­ла­ка мож­но ку­тать­ся, как в пу­хо­вое оде­я­ло. Я ве­ри­ла, что их мож­но есть, как са­хар­ную вату.

Наши мерт­вые сре­ди нас, по­рой они даже не по­ни­ма­ют, что умер­ли и что их тела гни­ют в зем­ле.

Чер­но­во — неболь­шое село, но у нас тут есть свое клад­би­ще, по­то­му что в Ма­лы­шах наши тру­пы при­ни­мать не хо­тят. Сей­час в ад­ми­ни­стра­ции об­суж­да­ют, нуж­но ли для по­гре­бе­ния чер­нов­чан в Ма­лы­шах пред­пи­сать свин­цо­вый гроб, по­сколь­ку за­ра­жен­ная ма­те­рия даже нежи­вая про­дол­жа­ет об­лу­чать. А пока что у нас вре­мен­ное клад­би­ще на ме­сте, где сто пять­де­сят лет на­зад была цер­ковь, а трид­цать лет на­зад — сель­ская шко­ла. Клад­би­ще скром­ное, с де­ре­вян­ны­ми кре­ста­ми, и во­круг неко­то­рых мо­гил даже оград­ки не сто­ят.

Если меня спро­сить, то я во­об­ще не хочу, что­бы меня хо­ро­ни­ли в Ма­лы­шах. По­сле ава­рии на АЭС я, как и по­чти все, уеха­ла. Шел 1986 год, и вна­ча­ле ни­кто не по­ни­мал, что слу­чи­лось. По­том в Чер­но­во при­е­ха­ли лик­ви­да­то­ры в за­щит­ных ко­стю­мах и с тре­ща­щи­ми при­бо­ра­ми — с ними они туда-сюда хо­ди­ли по глав­ной ули­це. На­ча­лась па­ни­ка, се­мьи с ма­лень­ки­ми детьми пер­вы­ми со­бра­ли по­жит­ки, ска­та­ли мат­ра­сы, за­пих­ну­ли в за­ва­роч­ные чай­ни­ки нос­ки и укра­ше­ния, при­вя­за­ли ме­бель к ба­гаж­ни­ку на кры­ше сво­их дран­ду­ле­тов — и вот их след про­стыл. Нуж­но было спе­шить, по­то­му что ава­рия про­изо­шла не на­ка­нуне, но ни­кто не ска­зал нам о ней во­вре­мя.

Я то­гда была еще очень мо­ло­да, чуть стар­ше пя­ти­де­ся­ти, но де­тей в доме уже не было, так что я осо­бо не тре­во­жи­лась. Ири­на учи­лась в Москве, Алек­сей ушел в по­ход на Ал­тай. Я по­ки­ну­ла Чер­но­во од­ной из по­след­них. По­мо­га­ла зна­ко­мым рас­пи­хи­вать одеж­ду по меш­кам и вскры­вать по­ло­ви­цы, под ко­то­ры­ми были спря­та­ны день­ги. Чест­но го­во­ря, я не по­ни­ма­ла, по­че­му во­об­ще долж­на куда-то ехать.

Егор за­толк­нул меня в одну из по­след­них ма­шин, ко­то­рую при­сла­ли из сто­ли­цы, и сам втис­нул­ся ря­дом. Он за­ра­зил­ся па­ни­кой, как буд­то его яй­цам пред­сто­я­ло про­из­ве­сти еще мно­го де­тей и, сле­до­ва­тель­но, их сроч­но над­ле­жа­ло до­ста­вить в без­опас­ное ме­сто. Хотя вяло и пу­сто у него было не толь­ко ниже по­я­са — уже дав­но из-за пьян­ки. Но­вость о ре­ак­то­ре вре­мен­но ли­ши­ла его рас­суд­ка — Егор хны­кал о кон­це све­та и дей­ство­вал мне на нер­вы.

У меня дома нет боль­шой ка­стрюли, я ведь живу одна с тех пор, как вер­ну­лась. Го­сти в оче­редь не вы­стра­и­ва­ют­ся. Я ни­ко­гда не го­тов­лю с за­па­сом, каж­дый день све­жее, толь­ко борщ мно­го раз разо­гре­ваю: он, ко­гда пару дней на­сто­ит­ся, вкус­нее.

Я до­стаю из шка­фа са­мую боль­шую ка­стрю­лю из тех, что там мож­но най­ти. Ищу под­хо­дя­щую крыш­ку. За годы у меня на­ко­пи­лось мно­го кры­шек, и все не под­хо­дят как сле­ду­ет, но меня устра­и­ва­ют. Я от­ру­баю пе­ту­ху го­ло­ву и лапы, ко­то­рые пой­дут на суп, а гуз­ку от­даю кош­ке. Кла­ду пе­ту­ха в ка­стрю­лю, туда же го­ло­ву и лапы, очи­щен­ную мор­ков­ку из ого­ро­да и лук с ше­лу­хой, что­бы бу­льон по­лу­чил­ся зо­ло­ти­стый. Лью из вед­ра ко­ло­дез­ную воду так, что­бы она пол­но­стью по­кры­ла со­дер­жи­мое. Бу­льон по­лу­чит­ся жир­ный, бле­стя­щий и пи­та­тель­ный.

Ко­гда про­изо­шла ава­рия, я при­чис­ли­ла себя к тем, кто лег­ко от­де­лал­ся. Дети в без­опас­но­сти, муж так и так дол­го не про­тя­нет, да и тело мое уже вся­кое по­ви­да­ло. В прин­ци­пе, те­рять мне было нече­го. Я была го­то­ва уме­реть. Ра­бо­та на­учи­ла меня все­гда дер­жать в го­ло­ве этот ва­ри­ант, что­бы од­на­жды не за­ста­ли врас­плох.

До сих пор каж­дый день по­ра­жа­юсь, что я еще здесь. И че­рез день за­да­юсь во­про­сом: вдруг я одна из тех мерт­вых, кто сло­ня­ет­ся по окру­ге и не хо­чет ми­рить­ся с тем, что имя уже вы­би­то на мо­гиль­ной пли­те. Кто-то уже дол­жен им ска­зать, но кто ж осме­лит­ся. Я рада, что мне боль­ше ни­кто не вы­ска­зы­ва­ет свое мне­ние. Я уже все ви­де­ла и ни­че­го не бо­юсь. Смерть мо­жет при­хо­дить, но, чур, веж­ли­во.

Вода в ка­стрю­ле бур­лит. Я сво­ра­чи­ваю огонь, беру с крюч­ка чер­пак и на­чи­наю сни­мать с кра­ев ка­стрюли тол­стый слой се­рой пены. Если бы вода про­дол­жа­ла ки­петь, то пена раз­де­ли­лась бы на ма­лень­кие ку­соч­ки и по­шла по все­му бу­льо­ну. В по­ва­реш­ке пена вы­гля­дит мут­ной и неап­пе­тит­ной, как сва­ляв­ша­я­ся туча. Я вы­ли­ваю ее в ко­ша­чью мис­ку. Кош­ки еще непри­хот­ли­вее, чем мы. Это дочь кош­ки, ко­то­рая жила в моем доме, ко­гда я вер­ну­лась. Она была хо­зяй­кой, а я го­стьей.

В окру­ге сел немно­го, и они за­бро­ше­ны. Дома сто­ят, но сте­ны ко­сые и тон­кие, а кра­пи­ва до­ста­ет до кры­ши. Даже крыс там нет, по­то­му что кры­сам ну­жен му­сор, све­жий жир­ный му­сор. Кры­сам ну­жен че­ло­век.

Вер­нув­шись, я мог­ла за­нять лю­бой дом в Чер­но­во. Я вы­бра­ла свой ста­рый. Дверь была от­кры­та, га­зо­вый бал­лон ис­поль­зо­ван все­го на­по­ло­ви­ну, в несколь­ких ми­ну­тах ходь­бы ко­ло­дец, да и ого­род еще был узна­ва­ем.

Я про­па­лы­ва­ла кра­пи­ву и под­ре­за­ла еже­ви­ку, несколь­ко недель толь­ко этим и за­ни­ма­лась. Мне было ясно: ого­род необ­хо­дим. Марш-брос­ки до ав­то­бус­ной оста­нов­ки и ча­стые дол­гие по­езд­ки в Ма­лы­ши я себе поз­во­лить не могу, а есть нуж­но три раза в день.

С тех пор я воз­де­лы­ваю треть ого­ро­да. Мне хва­та­ет. Если бы была боль­шая се­мья, то рас­чи­сти­ла бы его це­ли­ком. Я по­жи­наю пло­ды того, что обо всем по­за­бо­ти­лась до ава­рии. Теп­ли­ца — тво­ре­ние рук Его­ра, я со­би­раю огур­цы и по­ми­до­ры на неде­лю рань­ше осталь­ных. У меня рас­тет зе­ле­ный и крас­ный кры­жов­ник, крас­ная, чер­ная и бе­лая смо­ро­ди­на. Ку­сты ста­рые, так что осе­нью я их преду­смот­ри­тель­но под­вя­зы­ваю, что­бы они пу­сти­ли но­вые рост­ки. На участ­ке две яб­ло­ни и из­го­родь ма­ли­ны. Зем­ля здесь пло­до­род­ная.

Суп то­мит­ся на мед­лен­ном огне. Пусть по­ки­пит два, а луч­ше три часа, пока ста­рое мясо не раз­мяк­нет и не от­де­лит­ся от ко­стей. Тут как у лю­дей: ста­рое мясо так про­сто не от­хо­дит.

Аро­мат ку­ри­но­го супа бу­до­ра­жит кош­ку. Она, мур­ча, ла­стит­ся к но­гам и трет­ся об икры в тол­стых шер­стя­ных чул­ках. Я за­ме­чаю, что ста­рею, по­сколь­ку все вре­мя мерз­ну. Даже ле­том те­перь без шер­стя­ных нос­ков из дома не вы­хо­жу.

Кош­ке ско­ро ро­жать, от­дам ей по­том пе­ту­ши­ную кожу и хря­щи. Ино­гда кош­ка ло­вит жу­ков и па­у­ков. У нас в Чер­но­во па­у­ков мно­го. По­сле ава­рии вре­ди­те­лей ста­ло боль­ше. Год на­зад при­ез­жал био­лог, фо­то­гра­фи­ро­вал па­у­ти­ну в моем доме. Я ее не уби­раю, хоть Ма­рья и го­во­рит, что я неря­ха.

Ста­рость хо­ро­ша тем, что ни у кого не нуж­но спра­ши­вать раз­ре­ше­ния — ни на то, что­бы по­се­лить­ся в сво­ем ста­ром доме, ни на то, что­бы там ви­се­ла па­у­ти­на. Па­у­ки тоже были здесь до меня. Био­лог сни­мал их на фо­то­ап­па­рат, по­хо­жий на ру­жье, уста­но­вил про­жек­тор и по­све­тил в каж­дый угол дома. Я была не про­тив, пусть спо­кой­но ра­бо­та­ет, толь­ко по­про­си­ла сде­лать свой при­бор по­ти­ше, а то у меня от его трес­ка в по­яс­ни­це зу­де­ло.

Био­лог мне объ­яс­нил, по­че­му тут так мно­го вред­ной жив­но­сти. По­сле ава­рии в на­шей мест­но­сти силь­но уба­ви­лось птиц, так что жуки и па­у­ки пло­дят­ся без вся­ких пре­пят­ствий.

А вот по­че­му у нас тут так мно­го ко­шек, он мне объ­яс­нить не смог. Ви­ди­мо, у ко­шек есть ка­кой-то обе­рег от зла.

Об­лож­ка: © An­helina Kazak / Shut­ter­stock / Fotodom