Журналистка и автор текста спектакля «Что делать с выгоранием?» Настя Николаева — о том, как работа и учеба приводят к нервным болезням, и что делать, когда с виду в вашей жизни все нормально, а вы уже больше не можете.
Как-то я почувствовала озноб. Померила температуру — 37,3. Странно: был август, но мы только что вернулись с дачи, и я подумала, что перегрелась. Температура оставалась такой же и на следующий день, и через неделю. Других симптомов, не было, кроме просто поганого состояния, но с кем не бывает? Я подумала, что какая-то страшная болезнь уже много лет вот так тихо уничтожает меня изнутри, и пошла к терапевту. Анализы были в норме, я рассказала, что немного устала, но в целом все хорошо. Врач предположила, что, вероятно, организм реагирует на какую-то инфекцию, такое бывает и скоро пройдет. А если не пройдет через две недели, прийти к ней снова.
Через две недели на приеме терапевт выдала мне градусник. Я подумала, боже, вдруг я все придумала, и как же будет тупо, если сейчас он покажет что-то типа 36,8, врач посмотрит на меня вопросительно, а я провалюсь сквозь землю. Но температура не изменилась. Я как-то болела гайморитом и предположила, что, возможно, нужно искать в этой стороне. Терапевт записала меня к отоларингологу и попросила, если он ничего не найдет, зайти к ней в тот же день.
Отоларинголог привел меня к терапевту со словами «по моей части все чисто», и тогда врач спросила, как давно я много работаю. «Года полтора», — ответила я. «Я выписала тебе направление к психиатру, которому доверяю». От этих слов во мне что-то щелкнуло, потекли слезы, врач посмотрела на меня добрыми глазами, сказала, что все наладится, проводила до ресепшена и сделала скидку за прием.
В то время я еще и училась: в шесть утра залезала в ванну с компьютером, писала рецензии на спектакли, а через пару часов шла на работу шеф-редактором. Когда-то я мечтала о такой жизни. Мне нравилось видеть результат и чувствовать свою ценность, знать, как устроены процессы, и придумывать решения совсем разных задач. Еще месяца за три до того, как я обнаружила повышенную температуру, я чувствовала, что такая нагрузка — это слишком, но, как мы все знаем, придумать выход из ситуации и что-то предпринять отнимает больше сил, чем просто продолжить жить дальше. Да, шею замкнуло. Локти тяжелые. Скрип в коленях. Разбухшие от печатания пальцы. Щиколотки ноют. Есть не хочется. Насытиться не получается. В голове гул, как будто все время летишь на самолете. Память отказывает. У дел нет начала и конца, а ты стоишь и плачешь на светофоре, потому что стоило тебе к нему подойти, как загорелся красный! Но ведь… «завтра уже четверг». «Сейчас я с этим закончу, потом легче будет». «Такая крутая идея, это сто процентов надо сделать». «Да все ж нормально, с чего мне вообще на что-то жаловаться».
Все это со временем трансформируется в фразу, которую произнесли сразу несколько людей, согласившихся дать интервью для моей будущей пьесы: «Я думал_а, что у меня рак, но оказалось, что я просто устал_а». Некоторые после того, как плохие диагнозы не подтверждаются, даже чувствуют досаду — эх, просто устал_а. Типа «даже заболеть нормально не могу».
Спустя еще пару месяцев я все-таки решила уволиться. Психиатр сказала, что, возможно, этого будет достаточно, и выписала рецепт на легкий психостимулятор и какие-то витамины для мозга. Я уехала в отпуск на три месяца, во время которого наткнулась на анонс фестиваля «Охота за реальностью» в «Театре.doc». Ребята собирали заявки на документальные проекты, а я в состоянии блаженного отупения как раз пыталась разобраться, как можно было доработаться до такой степени. Ответа у меня не было, но было понимание, что я такая не одна, поэтому я села и описала идею исследовать проблему. Куратор того фестиваля Наста Патлай дала добро, и я начала искать героев.
Мной двигало отчаяние.
Во-первых, давило само состояние: какого черта я чувствую себя так плохо? Во-вторых, я очень долго не могла поверить в реальность происходящего. До этого я не знала, что существует термоневроз, не планировала идти к психиатру, ну и вообще-то я не делала чего-то сверхестественного. Просто работала. Все вокруг делают гораздо больше. Я не могу подвести маму, папу, коллег, никого. Я не могу не оправдать свои ожидания. В конце концов, труд — это благородно, чем еще должен заниматься хороший человек?
Найти героев было несложно. За пару месяцев я взяла интервью у двух десятков человек — у тех, кто горел на любимой и не очень работе, кто чуть не умер, потому что спал по два часа или покрылся какой-то сыпью, кто только в сорок лет понял, что спешка — главный враг, кто от переутомления забыл, как строить предложения, кого друзья перестали звать на встречи, потому что человек постоянно на работе. Я говорила и с теми, кто в таких ситуациях помогает, со своим врачом в том числе, и, конечно, оказалось, что они тоже выгорают. Я также встречалась с социологом, чтобы спросить о современной экономике, типах начальников, парадоксе автономии и неолиберальных ценностях. Люди разделяли мое отчаяние: всем понятно, что происходит, но как с этим жить? «А ты попробуй кого-нибудь подвести», — такое задание давала психотерапевт одной моей респондентке. Другой герой в какой-то момент осознал, что в 21 год ежедневно пьет набор лекарств, отчет о которых ведет МВД, и стал уходить с работы в положенное время. Третья постоянным самокопанием «что я делаю не так» чуть не довела себя до самого страшного и необратимого и вовремя обратилась за помощью.
Лично мне трехмесячного отпуска оказалось недостаточно. Я вернулась в Москву с той же температурой, и тогда психиатр назначила транквилизатор, нейролептик и антидепрессант. Наверное в тот момент я наконец поняла, что довела себя именно до болезни. Лечение сразу подошло, и, главное, появилась надежда, что я буду снова нормально себя чувствовать. Ровно через год врач отменила таблетки. Я собрала истории о выгорании в пьесу, которую поставил Вова Морозов с другими выпускниками Московской школы нового кино под кураторством Юры Муравицкого. То, что получилось, они назвали спектаклем-терапией, и теперь его можно посмотреть в «Театре.doc». По сравнению с постановками о пытках в тюрьмах, гомофобии и судебном произволе, которые стоят рядом в афише, — это тихая история. Тихая история о том, как мы не справляемся с действительностью.
В каждом интервью с героями моего будущего текста самым ценным были эти разговоры сами по себе. Я была и не подругой, которая «уже устала от моего нытья и постоянных жалоб на усталость и собственную никчемность». Я и не психолог или психотерапевт, который встречается с человеком по работе и берет за это довольно много денег. После спектакля зрители писали, что это был объединяющий и поддерживающий опыт, что в голове что-то перевернулось. А все потому, что нам важно быть услышанными. Это значит обсуждать то, что с нами происходит, когда не нужно оправдываться и что-то доказывать, когда нам верят и подтверждают наши переживания своими. Это работает и дает силы для перемен. И круто, если так случается, когда вы еще можете переваривать пищу или засыпать.
Мы не считаем нужным заботиться о себе. Но забота о себе не слабость, а навык, без которого огромный список наших благих устремлений может навсегда отбить желание выходить из дома. Мы — поколение, которое испытывает на себе, каково это — быть постоянно на связи, вовлеченными и незащищенными от внезапного вмешательства в личное пространство и время. Ну, это правда тяжело. Как говорит одна из моих героинь, теперь она благодарна своей неврастении и вегетососудистой дисфункции, потому что, возможно, это был первый раз в ее жизни, когда она села и подумала не о том, что подумали о ней, или как же там ее работа. «Я просто начала думать о себе». Так что если вы тоже верны девизу «отдых надо заслужить», пожалуйста, не делайте этого ценой собственного здоровья.