«Я понял, что нужен здесь». Три истории об учебе за границей и возвращении в Россию

Уче­бу за гра­ни­цей ча­сто вос­при­ни­ма­ют как удоб­ный спо­соб эми­гра­ции, а воз­вра­ще­ние в Рос­сию — как неуда­чу. Пра­во­за­щит­ник Ро­ман Ки­се­лев, хо­рео­граф и ре­жис­сер Оль­га Цвет­ко­ва, а так­же ис­сле­до­ва­тель и пре­по­да­ва­тель ан­глий­ско­го За­ми­ра Ат­лу­ха­но­ва от­но­сят­ся к это­му по-дру­го­му. Они по­лу­чи­ли об­ра­зо­ва­ние в уни­вер­си­те­тах Ве­ли­ко­бри­та­нии, США и Ни­дер­лан­дов, но осо­знан­но вы­бра­ли вер­нуть­ся в Рос­сию. «Цех» по­го­во­рил с ними и узнал — по­че­му.

Ро­ман Ки­се­лев

Я окон­чил ба­ка­лаври­ат по по­ли­то­ло­гии в ВШЭ в 2016 году и ре­шил, как на­сто­я­щий ев­ро­пей­ский сту­дент, взять gap year. По­том я за­ду­мал­ся о том, что­бы по­ехать в ма­ги­стра­ту­ру за ру­беж и по­свя­тил це­лый год по­ступ­ле­нию: вы­би­рал из несколь­ких уни­вер­си­те­тов и стран. В ито­ге мне пред­ло­жи­ли бри­тан­скую сти­пен­дию Chevening. Про­це­ду­ра та­кая: ты ука­зы­ва­ешь уни­вер­си­те­ты, в ко­то­рые со­би­ра­ешь­ся по­сту­пать, а они одоб­ря­ют или не одоб­ря­ют сти­пен­дию. Хо­дят ле­ген­ды, что если ты при­дешь на ин­тер­вью и ска­жешь, что тебя уже взя­ли в один из уни­вер­си­те­тов, это по­вы­сит твои шан­сы. Но у меня было не так.

Я ра­бо­тал в пра­во­за­щит­ной сре­де и со­би­рал­ся учить­ся в ма­ги­стра­ту­ре, по­свя­щен­ной пра­вам че­ло­ве­ка. На ин­тер­вью меня спро­си­ли, хочу ли я по­участ­во­вать в экс­пе­ри­мен­таль­ной про­грам­ме для пра­во­за­щит­ни­ков, ко­то­рая под­ра­зу­ме­ва­ет, что я буду про­хо­дить ста­жи­ров­ку в Eu­ro­pean Hu­man Rights Ad­vo­cacy Cen­ter и од­но­вре­мен­но учить­ся в Mid­dle­sex Uni­ver­sity. Я со­гла­сил­ся — в ито­ге ра­бо­тал два-три дня в неде­лю и учил­ся.

В Рос­сии я окон­чил по­лит­фак, а в Ве­ли­ко­бри­та­нии — пра­во, по­это­му мне слож­но срав­нить и ска­зать, где луч­ше. Обу­че­ние в бри­тан­ском вузе по­ка­за­лось мне по­хо­жим на то, что было в Выш­ке. Оно было по­стро­е­но на се­ми­нар­ских за­ня­ти­ях и вы­пол­не­нии са­мо­сто­я­тель­ных за­да­ний. Обыч­но все фор­мы кон­тро­ля — это эссе. С од­ной сто­ро­ны, та­кой под­ход дает тебе воз­мож­ность сдать пред­ме­ты кое-как. С дру­гой — если ты не при­ло­жишь уси­лия, то по­лу­чишь мало зна­ний. Это учит боль­шей са­мо­сто­я­тель­но­сти. Тебе про­сто за­да­ют уйму ли­те­ра­ту­ры и го­во­рят: «Впе­ред!»

Эф­фек­тив­ных пу­тей остать­ся в Ве­ли­ко­бри­та­нии нет. Ты под­пи­сы­ва­ешь до­го­вор с Chevening о том, что вер­нешь­ся в Рос­сию по­сле окон­ча­ния уче­бы на два года. Фак­ти­че­ски это тре­бо­ва­ние не ра­бо­та­ет, по­то­му что из Бри­та­нии ты дол­жен уехать, но всем на­пле­вать куда. В Ан­глии на­дол­го остать­ся не по­лу­чит­ся: по­сле окон­ча­ния уни­вер­си­те­та у тебя оста­ет­ся вид на жи­тель­ство на шесть ме­ся­цев, ты мо­жешь ра­бо­тать, но, на­при­мер, в со­ци­аль­ном сек­то­ре мало кому ну­жен со­труд­ник на та­кой ко­рот­кий срок.

Я не ис­кал ра­бо­ту в Бри­та­нии. Мне одоб­ри­ли дру­гую сти­пен­дию — Eras­mus Mundus, так что я мог по­ехать учить­ся по про­грам­ме двой­ных ди­пло­мов в Кар­ло­вом уни­вер­си­те­те в Пра­ге. Жить в Пра­ге ка­за­лось мне очень класс­ной пер­спек­ти­вой. Я ду­мал, что по­еду туда, но по­том на­сту­пи­ло про­тестное лето. В тюрь­мах ока­за­лись мои зна­ко­мые, я сна­ча­ла ди­стан­ци­он­но вклю­чил­ся в кам­па­нию по за­щи­те ре­бят (Кон­стан­тин Ко­тов и дру­гие). Меня на­ча­ла грызть со­весть, по­то­му что я да­ле­ко и ни­че­го не могу с этим сде­лать. У меня вдвойне обострен­ное чув­ство со­ци­аль­ной спра­вед­ли­во­сти.

Я до­го­во­рил­ся с Eras­mus Mundus, что они со­хра­нят офер до кон­ца ок­тяб­ря, и вер­нул­ся в Рос­сию с мыс­лью, что про­ве­ду здесь де­сять дней, но в ито­ге ни­ку­да не по­ехал. Я по­нял, что ну­жен здесь. Мо­жет быть это непра­виль­ный вы­бор, но мне от него спо­кой­ней.

Оль­га Цвет­ко­ва

Я по­еха­ла в Ам­стер­дам про­сто за ком­па­нию с по­друж­кой, ко­то­рая со­би­ра­лась там учить­ся. Мне было 23 года, то­гда я ра­бо­та­ла у Саши Пе­пе­ля­е­ва в «Ки­не­ти­че­ском те­ат­ре». Он ста­вил спек­так­ли в Ека­те­рин­бур­ге, где я жила, и по­звал меня ра­бо­тать к себе в ком­па­нию в Моск­ву. Ко­гда я пе­ре­сту­пи­ла по­рог шко­лы SNDO, то по­ня­ла, что уже в ней была: мы здесь ре­пе­ти­ро­ва­ли, ко­гда вы­сту­па­ли в Ам­стер­да­ме с «Ки­не­ти­че­ским те­ат­ром». Я по­ду­ма­ла, что это знак: надо по­сту­пать.

Все­го в по­ступ­ле­нии три эта­па: пер­вый — за­пол­нить за­яв­ку ди­стан­ци­он­но, вто­рой — ка­стинг, на ко­то­ром ты по­се­ща­ешь ма­стер-клас­сы и по­ка­зы­ва­ешь соль­ную ра­бо­ту, а тре­тий — ра­бо­та в груп­пе (сов­мест­ная по­ста­нов­ка). Че­рез ме­сяц тебе дают знать, про­шла ты или нет. Пра­ви­ла по­ступ­ле­ния мог­ли уже из­ме­нить­ся.

Сна­ча­ла я окон­чи­ла ба­ка­лаври­ат на хо­рео­гра­фа. По­сле ба­ка­лаври­а­та вы­дер­жа­ла в Москве око­ло года. У меня на­ча­лась де­прес­сия — я по­ня­ла, что не верю в то, что де­лаю. Мне было так груст­но в Москве, что я по­да­ла до­ку­мен­ты сра­зу в два ме­ста: в те­ат­раль­ную ака­де­мию и в ки­но­ака­де­мию в Ам­стер­да­ме. Мне по­вез­ло, что эк­за­ме­ны на оба фа­куль­те­та про­хо­ди­ли в те­че­ние од­но­го ме­ся­ца. На ка­стин­ге меня спро­си­ли: «Чем от­ли­ча­ет­ся те­атр от тан­ца?» Я от­ве­ти­ла: «Мне ка­жет­ся, они се­го­дня боль­ше ни­чем не от­ли­ча­ют­ся». И они та­кие: «Ну да».

Меня взя­ли на те­ат­раль­но­го ре­жис­се­ра, но я все рав­но по­шла на эк­за­мен в ки­но­ака­де­мию. Че­рез неко­то­рое вре­мя мне по­зво­нил ди­рек­тор ки­но­ака­де­мии и ска­зал, что меня хо­тят по­звать не как сту­дент­ку, а как пре­по­да­ва­те­ля. В ито­ге ки­но­ака­де­мия про­сто не влез­ла в мое рас­пи­са­ние, но дала мне кры­лья и по­ни­ма­ние того, что гра­ниц во­об­ще нет: ты мо­жешь де­лать все, что хо­чешь.

Са­мая боль­шая про­бле­ма у меня была с ви­зой по­сле окон­ча­ния обу­че­ния, как и у всех. Все ре­ша­ют ее по-раз­но­му. Вы мо­же­те по­дать на визу как фри­лан­сер, но она сто­ит 5 000 евро, и не факт, что вы ее по­лу­чи­те: у вас долж­ны быть про­ек­ты как ми­ни­мум в пяти те­ат­рах Ни­дер­лан­дов. Ко­гда я вы­пу­сти­лась, как раз на­ча­лись про­бле­мы с фи­нан­си­ро­ва­ни­ем те­ат­ров.

В Ни­дер­лан­дах не пред­ла­га­ют ра­бо­ту — там на один квад­рат­ный метр два­дцать про­фес­си­о­наль­ных хо­рео­гра­фов. И вам нуж­но мно­го лет ра­бо­тать у кого-то в ком­па­нии до того, как те­атр при­гла­сит вас са­мо­го вы­пу­стить пре­мье­ру. Вы не мо­же­те про­сто сде­лать свой спек­такль бес­плат­но — нуж­но от­кры­вать свою фир­му, вас долж­ны уже хо­ро­шо знать в про­фес­си­о­наль­ном со­об­ще­стве.

Я по­ни­маю, что это про­сто мар­ке­тин­го­вый ход, но у меня есть внут­рен­нее несо­гла­сие с тем, что ев­ро­пей­ское об­ра­зо­ва­ние опре­де­ля­ет твое бу­ду­щее.

Я вер­ну­лась в Рос­сию не толь­ко из-за до­ку­мен­тов, но и из-за лю­дей. Ра­бо­тать здесь было слож­нее, не было ни­ка­ких усло­вий, зато ху­до­же­ствен­ные сов­па­де­ния с людь­ми, вме­сте с ко­то­ры­ми я ра­бо­та­ла, слу­ча­лись чаще, чем в Ев­ро­пе.

У уче­бы в Ам­стер­да­ме есть свои пре­иму­ще­ства — она по­ме­ща­ет тебя в нетворк, дает об­щий кру­го­зор и по­ни­ма­ние об­ще­ми­ро­во­го куль­тур­но­го поля. Мож­но, ко­неч­но, кри­чать: «Да­вай­те уже пе­ре­ста­нем ез­дить в Ев­ро­пу». Но у нас пока нет аль­тер­на­ти­вы. Как ку­ра­тор в фон­де V-A-C я пы­та­юсь ее соз­дать. Очень хо­чет­ся, что­бы и у нас по­сте­пен­но по­яв­ля­лись усло­вия для ра­бо­ты со­вре­мен­ным хо­рео­гра­фом вне дра­ма­ти­че­ско­го те­ат­ра.

Я все­гда по­ни­маю, что могу уехать. В от­ли­чие от дру­гих хо­рео­гра­фов меня мень­ше пу­га­ют про­ва­лы, я не бо­юсь ста­вить ра­ди­каль­ные спек­так­ли — в Шве­ции меня даже на­зва­ли «анар­хи­че­ским хо­рео­гра­фом с эк­зи­стен­ци­аль­ны­ми жил­ка­ми». Мне сей­час ин­те­рес­нее ра­бо­тать в Рос­сии, но если я пой­му, что ни­ку­да не дви­га­юсь, у меня все­гда есть воз­мож­ность уехать об­рат­но, быст­ро по­сту­пить учить­ся или ра­бо­тать. Я люб­лю незна­ние, мне все­гда ин­те­рес­но, что бу­дет даль­ше.

За­ми­ра Ат­лу­ха­но­ва

Я пре­по­да­ва­ла в Да­ге­стане ан­глий­ский язык и по­ня­ла, что ва­рюсь в соб­ствен­ном соку — за­хо­те­лось чего-то но­во­го. За несколь­ко лет до это­го я услы­ша­ла от по­дру­ги о Ful­bright. Сти­му­лом по­дать до­ку­мен­ты по­слу­жи­ло то, что у нас за­кры­ли ка­фед­ру за­ру­беж­ной ли­те­ра­ту­ры. Я по­ду­ма­ла, что если по­еду и от­учусь, то, воз­мож­но, смо­гу за­но­во ее от­крыть. Я не осо­зна­ва­ла, на­сколь­ко Ful­bright — это се­рьез­но и пре­стиж­но. Люди го­да­ми го­то­вят­ся к по­да­че за­яв­ки, а в моем слу­чае все по­лу­чи­лось очень быст­ро, с пер­во­го раза. Ви­ди­мо, дело в том, что у меня была цель­ная идея и чет­кие пред­став­ле­ния о том, что я хочу де­лать.

Че­рез год по­сле по­да­чи на сти­пен­дию я по­лу­чи­ла пред­ло­же­ние от уни­вер­си­те­та Небрас­ки-Лин­коль­на. Сна­ча­ла я по­ду­ма­ла, что уни­вер­си­тет неваж­ный и рас­по­ло­жен где-то сре­ди ку­ку­руз­ных по­лей и ферм. Это все же не Гар­вард. Но ока­за­лось, что к уче­бе здесь от­но­сят­ся очень се­рьез­но. Пер­вый год у меня был силь­ный син­дром са­мо­зван­ца. Аме­ри­кан­цы счи­та­ют Ful­bright на­гра­дой очень вы­со­ко­го уров­ня: для них это где-то ря­дом со сти­пен­ди­ей Гуг­ген­хай­ма. У меня было ощу­ще­ние: «Я пол­ный иди­от, что я во­об­ще здесь де­лаю?» Ос­нов­ной при­чи­ной была раз­ни­ца в бэк­гра­ун­де: зна­ния ис­то­рии, со­вре­мен­ной аме­ри­кан­ской ли­те­ра­ту­ры, даже се­ри­а­лов на Net­flix.

Ли­те­ра­ту­ра пол­но­стью ин­тер­тек­сту­аль­на — в об­суж­де­нии книг по­сто­ян­но всплы­ва­ют со­бы­тия из ис­то­рии и куль­ту­ры стра­ны. Ка­жет­ся, что мы зна­ко­мы с аме­ри­кан­ской куль­ту­рой, по­то­му что она вез­де, но все рав­но есть мно­го ас­пек­тов, о ко­то­рых мы не зна­ем. Ко­гда ты рас­тешь в Да­ге­стане, то не ча­сто слы­шишь о трех вол­нах фе­ми­низ­ма, дви­же­нии за пра­ва че­ло­ве­ка и квир-тео­рии.

По­сле уче­бы у меня была воз­мож­ность по­дать до­ку­мен­ты на The Ed­mund S.Muskie In­tern­ship Pro­gram — это сти­пен­дия для ста­жи­ров­ки в США на три ме­ся­ца. Мне по­вез­ло ра­бо­тать в шко­ле кре­а­тив­но­го пись­ма Gotham Writer’s Work­shop в Нью-Йор­ке. Как мне ка­жет­ся, это луч­шая шко­ла пись­ма на све­те, где люди дей­стви­тель­но лю­бят то, чем они за­ни­ма­ют­ся.

У меня была воз­мож­ность остать­ся в США, но шко­ла не пла­тит сво­им ста­же­рам, а рас­ши­рять штат они не пла­ни­ро­ва­ли. Ис­кать дру­гую ра­бо­ту или по­да­вать­ся на PhD я не про­бо­ва­ла — хо­те­ла вер­нуть­ся и про­ве­сти свои два обя­за­тель­ных года (по усло­ви­ям Ful­bright) в Рос­сии.

Сей­час я пре­по­даю ан­глий­ский в мос­ков­ском РАН­ХиГ­Се. Вне ра­бо­ты у меня даже по­яви­лась ли­те­ра­тур­ная жизнь — ма­лень­кая ла­бо­ра­то­рия при Аме­ри­кан­ском по­соль­стве, где мы вме­сте с Де­ни­сом Ак­се­но­вым и груп­пой эн­ту­зи­а­стов изу­ча­ем кре­а­тив­ное пись­мо. Сей­час мы про­бу­ем соз­дать книж­ный клуб с укло­ном на ли­те­ра­тур­ную тео­рию, в ко­то­ром бу­дем об­суж­дать кни­ги на ан­глий­ском язы­ке.

Мне хо­те­лось в Аме­ри­ку, по­то­му что я ду­ма­ла, что там я най­ду ком­мью­ни­ти, где мы все бу­дем бо­леть ли­те­ра­ту­рой. И это ком­мью­ни­ти по­яви­лось. Я даже впу­сти­ла в свою жизнь кре­а­тив­ное пись­мо и мысль о том, что я могу пи­сать. В Да­ге­стане мне это­го очень не хва­та­ло.