Возможно, вы слышали о деле Жизель Пелико. Около 10 лет ее бывший муж, Доминик Пелико, подсыпал Жизель психоактивные вещества в напитки. Он ждал, пока она уснет, и с помощью сайтов знакомств искал мужчин, которые насиловали его жену в бессознательном состоянии. Всё это Доминик снимал на камеру. А еще фотографировал спящими своих детей — и, возможно, тоже что-то им подмешивал. 2 ноября 2020 года Пелико арестовали. Дочь Жизель и Доминика, Каролин Дарьен, написала книгу «Он просил говорить шепотом» — об отношениях в семье и обо всем, что происходило после ареста ее отца. С разрешения издательства «Эксмо» публикуем отрывок из книги.
3 ноября 2020 года, вторник
Около четырех часов дня перед нами распахнулись белые ворота хорошо знакомого дома. К нам тотчас подбежал белый французский бульдог — преданный питомец родителей, — радостно приветствуя нас.
Отец, ты всегда открывал дверь машины, чтобы пес мог прыгнуть к тебе на колени. Это было чем-то вроде трогательного ритуала. Теперь мне кажется, что собака заслужила лучшее обращение с твоей стороны, чем мы.
Вернуться сюда и вновь ощутить знакомый запах, оставив сумку в фиолетовой комнате, которую мы с мужем и сыном когда-то выбрали своей спальней; снова пройтись по этим коридорам мимо семейных фотографий и картин, написанных отцом, — одна из них, кстати, изображала обнаженную женщину, — видеть теперь всё это было невыносимо.
Воспоминания о доме родителей, некогда такие яркие и прекрасные до мельчайших деталей, теперь покрылись пеленой позора. Стены смотрят на меня, как молчаливые свидетели тех отвратительных сцен. Скрытая сущность моего отца запятнала все вокруг. У меня не хватает сил взглянуть на счастливую семейную фотографию, не думая о манипуляциях и обмане. Очень хочется сжечь все картины — особенно ту, с обнаженной женщиной.
Сделав глубокий вдох, я направилась на кухню к маме. Мои братья были непреклонны: о том, чтобы остаться в этом доме дольше трех дней, не могло быть и речи. Они собрались в гостиной у рабочего стола отца. След от стоявшего там компьютера всё еще отчетливо виден. Отец проводил за ним большую часть своего свободного времени — особенно по вечерам, засиживаясь до глубокой ночи. Сидя в кресле, он вдыхал пар электронных сигарет, неотрывно глядел в монитор, даже когда его дети и внуки были в гостях.
Нам предстояло вывезти из дома как можно больше вещей. Было невозможно допустить даже малейшую мысль о том, что мама задержится тут. А ведь мои родители именно в этом доме хотели прожить свою спокойную старость. Отец, заядлый велосипедист, обожал местные маршруты, которые тут особо популярны.
Они жили в конце аккуратной улицы: всего несколько соседей, от этого возникало ощущение уединения без излишней оторванности. Размеры и планировка дома идеально подходили для встреч с семьей и друзьями, всё вокруг тут обладает особым очарованием: светло-голубые ставни, ухоженный сад с раскидистыми деревьями, гравийные дорожки, обрамленные милыми фонариками. Здесь был бассейн, в котором любила плавать мама, уголок, чтобы принимать солнечные ванны, и цветочная клумба, за которой с любовью ухаживал отец. Неподалеку от нее росла олива — мой символический подарок родителям после рождения сына Тома, — а рядом возвышались роскошная шелковица и стройные олеандры. Со временем этот дом стал походить на самих родителей.
Мне очень нравилась терраса перед домом. Особой магией обладали наши посиделки: запах барбекю, теплые беседы, звонкий смех, легкие аперитивы, долгие ужины под музыку, которые порой перетекали в танцевальные состязания или шумные партии в Trivial Pursuit[1] и Money Drop[2]. Эти моменты невозможно забыть — мы были так счастливы. И я искренне верила, что счастливы были и мои родители.
Мама и подумать не могла, что когда-нибудь покинет этот регион, поскольку она так любила горы Мон-Ванту, покрытые зарослями, любила ветреную зимнюю погоду, эти деревушки, а еще здешние летние фестивали и садовые магазинчики.
Звонок мобильного вернул меня в реальную жизнь. Звонили из Воклюза. В мою грудь словно вновь впилось копье. Я ответила — это был полицейский, от которого мы только что ушли. Он просил меня вернуться обратно в участок, сказав, что у него есть компьютерное оборудование и несколько флешек, которые, по его словам, не представляют никакого интереса для следствия, и он должен отдать их мне лично. В этот раз часы кухонной микроволновки показывали 17:25.
Я думала, что плохие новости не закончились, поэтому я зацепилась взглядом за зеленые электронные цифры, как за спасательный круг. Я вежливо поинтересовалась, может ли это подождать до следующего дня, но полицейский настаивал и в конце концов сказал, что должен показать мне кое-что, связанное непосредственно со мной. Меня всю затрясло. Взяв сумку и ключи от машины, я уже была готова чуть ли не выбежать из дома, но [брат] Флориан предложил подвезти меня, словно не хотел отпустить туда одну.
В тот момент мы оба были убеждены, что самое страшное еще впереди. Пока мы ехали в машине, мое сердце билось так неистово, будто готово было разорвать грудную клетку. Я приоткрыла окно со своей стороны, надеясь хоть немного унять волнение. Спина пылала так, словно к ней приложили раскаленные угли. Дорога казалась бесконечной, хоть на деле заняла всего двадцать минут. Когда мы подъехали к полицейскому участку, я уже предчувствовала, что покину его совершенно опустошенной. Ноги едва держали меня, и Флориан, заметив это, взял меня под руку.
Даже после шести вечера в этом провинциальном участке кипела жизнь: сотрудники — мужчины и женщины — продолжали нести службу/работать.
Как бы мне хотелось оказаться здесь по иному поводу — из-за украденной сумочки или, скажем, мелкого ограбления
Один из полицейских позвал меня за собой. Флориан поднялся, чтобы пойти со мной, но ему велели остаться и ждать здесь. Не успела я пройти и десяти метров, как оказалась в небольшом кабинете. Там сидели двое сотрудников, каждый из которых сосредоточенно работал за своим компьютером. Я опустилась на стул, пытаясь хоть как-то совладать с внутренним напряжением, и положила руки на бедра, всё сильнее сжимая пальцы.
Краем глаза я заметила толстую синюю папку. Оттуда слегка выглядывало несколько больших листов — то были распечатанные фотографии. Я заранее боялась того, что мне предстоит увидеть.
«Неразрешимых ситуаций не бывает», — произнес полицейский, посоветовав мне расслабиться. Он хотел показать мне две фотографии, чтобы выяснить, узнаю ли я на них себя.
Передо мной положили первый снимок. На нем была запечатлена молодая женщина с темно-каштановыми короткими волосами. Она лежала на кровати на левом боку. Судя по всему, фото сделали ночью, но свет прикроватной лампы мягко освещал сцену. Женщина была одета в теплую белую пижамную рубашку и бежевые трусики. Одеяло с правой стороны задралось, обнажая ее ягодицы, которые камера крупно зафиксировала. Она спала, а ее лицо показалось мне необыкновенно бледным, с темными кругами под глазами. Оторвав взгляд от снимка, я сказала полицейскому, что не уверена, узнаю ли в этой женщине себя.
В этот момент в кармане моего пальто завибрировал телефон. Звонил [брат] Давид — вероятно, хотел узнать, что происходит. Он был настойчив, но я не могла ответить.
Полицейский протянул мне вторую фотографию. Постельное белье показалось мне смутно знакомым, но не более того. Женщина лежала в той же позе, с точностью до миллиметра, и эта странная схожесть вызывала у меня тревогу. А затем те же необъяснимые чувства, которые возникли у меня при взгляде на первый снимок.
Однако комната явно была другой. На этот раз на женщине была майка с черно-белым узором, но всё те же бежевые трусики, что и на предыдущем фото. Я попросила показать первый снимок еще раз. Да, на обеих фотографиях действительно было одинаковое белье. И я снова повторила, что не узнаю в этой женщине себя.
Офицер несколько секунд внимательно смотрел на меня.
«Простите, что спрашиваю, но у вас ведь на правой щеке коричневое пятнышко, как и у женщины на снимках?» — произнес он
Мои глаза вновь скользнули к фотографиям. Меня вдруг словно ударило током. По телу пробежала дрожь, в ушах зазвенело, а перед глазами замелькали звезды — нет, скорее, пятна, мешавшие ясно видеть. Я резко встала, невольно отступив назад. Полицейский позвал моего брата. Флориан подошел, опустился передо мной на колени, взял меня за руки и мягко предложил мне дышать вместе с ним. Мне принесли воды с сахаром, чтобы привести немного в чувство.
Неужели мой отец фотографировал меня посреди ночи? Как он сделал это, не разбудив меня? Откуда взялись эти трусы, в которых я на снимках? Получается, он и меня накачивал какими-то сильнодействующими веществами? И что еще страшнее, надругался ли он надо мной?
Придя в себя, я посмотрела на офицера и кивнула. На фотографиях определенно была я. Но мне сложно понять, когда это было. Было лишь ясно, что снимки сделаны несколько лет назад.
Один из полицейских попытался меня успокоить: «Психиатрическая экспертиза, проведенная при первом аресте вашего отца в сентябре 2020 года, выявила у него такое сексуальное отклонение, как вуайеризм». Он добавил, что изъятые улики отчетливо свидетельствуют об усилении его сексуального влечения. Оно постепенно нарастало на протяжении последних нескольких лет до тех пор, как он не совершил непоправимое с мамой.
Флориан, совершенно ошарашенный, спросил меня, может ли он тоже взглянуть на те фотографии. В итоге ему, как и мне, пришлось признать это немыслимым. Мы были шокированы. Так прошло несколько минут. И теперь я должна подать заявление на собственного отца — потому что тоже стала его жертвой. Оставить подобное без внимания невозможно. Эти снимки дополнительно доказывают степень его извращенности.
«Вы помните хотя бы мгновение, или событие, или какую-то деталь?» — спросил меня офицер.
Сама не знаю почему, но я вспомнила Паскаль — мамину лучшую подругу, с которой мы не виделись уже двадцать лет. Они познакомились на работе еще в начале восьмидесятых годов. Моя мама, которая была на десять лет старше Паскаль, считала ее своей младшей сестрой и даже выбрала крестной матерью Флориана. Она стала частью нашей семьи и разделяла вместе с нами самые яркие жизненные моменты.
Паскаль часто заходила к нам в гости и чувствовала себя как дома. В начале 2000-х годов мама и Паскаль разругались, я тогда даже не поняла из-за чего. Но помню, что главную роль в этой ссоре сыграл мой отец — он постоянно унижал Паскаль, чтобы держать ее подальше от мамы. Еще тогда Паскаль предупреждала маму о том, что отец ведет себя непорядочно и пристает к ней: «Ты даже не знаешь, с кем ты живешь. Твой муж не тот, за кого себя выдает. Самое время открыть глаза». После бурной перебранки мама попросила подругу уйти. Когда же мама решила поговорить с отцом, он всё бурно отрицал. Он даже пригрозил пойти и прикончить Паскаль. После этого подруги больше никогда не общались. Тогда я была удивлена таким поведением отца — оно казалось мне неразумным для человека, которому не в чем себя упрекнуть. Та ситуация вызывала у меня множество вопросов. Мама была очень несчастна, решение оборвать двадцатилетнюю дружбу буквально разбило ей сердце. Теперь я была убеждена, что этот раскол в маминой жизни положил начало той власти, которую мой отец уже тогда имел над нею.
Отец, порой ты так умело смешил ее, она вся светилась, пока смеялась. Раньше я думала о том, как чудесно, что после стольких лет у вас еще совпадает чувство юмора. Первые годы жизни в Мазане вы были такими счастливыми. У вас всегда находился повод для смеха.
Я предложила офицеру связаться с Паскаль, затем перечитала свое заявление и поставила подпись. Всё это время я старалась не думать о том, что могло происходить «за кадром», пока делались те два снимка. Мы с Флорианом сбегали вниз по лестнице едва ли не кубарем, словно прячась от чего-то немыслимого, оставляя его позади — будто оно могло остаться запертым в том кабинете и не коснуться наших жизней. Как будто, отдалившись от этих фотографий, мы могли бы заставить их исчезнуть.
По дороге домой я позвонила Давиду. Теперь и он был подавлен. Меня не отпускало смятение: в каком положении я лежала на тех снимках? Я даже уверилась, что мой сон был неестественным, ведь я сплю чутко и просыпаюсь от малейшего звука будильника. Значит, в моем организме точно были какие-то таблетки.
Дома, в гостиной, мама была занята делом — она перебирала разложенные на столе документы. Среди них были квитанции, свидетельствующие о финансовых трудностях. Отец хранил их беспорядочно, рассовав по пластиковым папкам. Когда я вошла, мама взглянула на меня так отстраненно, будто я вернулась с обычной прогулки. Но мне нужно было рассказать ей эту неприятную историю о тех двух снимках, хоть я опасалась, выдержит ли она еще и это. Однако она не отреагировала — просто сидела с отрешенным взглядом.
— Уверена, что на тех фотографиях действительно ты? — спросила она.
Ее сомнения в том, что я видела своими глазами, потрясли меня. Эта реакция ранила. Но, возможно, это была лишь подсознательная защита с ее стороны. Флориан твердо заявил, что на снимках была именно я — без вариантов. На одном из них он даже узнал место: спальню в старой квартире наших родителей, еще до переезда в 2013 году. И вдруг меня осенило: мама выбрала для себя отрицание.
Мне стало трудно дышать, рядом не хватало моего мужа Поля. Поль был мне нужен как воздух. Я вышла на террасу и позвонила ему. Он моментально пришел в ярость и настаивал, чтобы мы наняли адвоката. Среди названных им имен одно показалось нам очевидным выбором — эксперт по делам суда присяжных, известная своей хваткой, настоящая львица в таких процессах. Я, недолго думая, позвонила ей.
Вернувшись в гостиную, я заметила, что мама, хоть и сидела здесь, будто находилась в каком-то ином месте. Она бормотала что-то несвойственно быстро. Адвокат, ответив на мой звонок, сразу заговорила о необходимости токсикологической и психиатрической экспертиз для обеих сторон. Она успокоила нас насчет финансов: расходы будут немалыми, но большую их часть удастся покрыть из компенсации ущерба, которую получит мама в конце процесса. Адвокат объяснила содержание письма для судьи. Нас ждала долгая борьба, этакий выматывающий марафон, несовместимый с нашим разбитым состоянием. Я предвидела, что каждому из нас предстоит пройти свой путь, неся свою часть этой боли. Маме — отказаться от мужа, а нам троим — от отца.
«По таким расследованиям приходится ждать как минимум три года, прежде чем начнется судебное заседание. К сожалению, процессуальные сроки не в пользу жертв», — пояснила мне адвокат. Именно эти слова стали неотъемлемой частью моей повседневности. Я так мечтала о простой, необремененной жизни, но меня будто выдернули из привычного мира и забросили в юридическую бездну.
Теперь я ограничивалась одним лишь супом — ничего другого мой желудок не принимал.
Я продолжала разбирать бумаги отца, которыми были забиты все ящики его стола. Среди них я нашла штрафы за ночные поездки по автострадам в самых неожиданных направлениях, небрежно засунутые в конверты. Что означают все эти долги? И почему административный суд Карпантры выписывал ему их снова и снова? Мама не могла ответить на мои вопросы — не только из-за усталости, но и потому, что давно передала все хлопоты по дому своему, как она думала, надежному мужу. Она даже не ходила за покупками. Отец под предлогом того, что избавляет ее от этой рутины, взял всё на себя. Кроме прогулок с подругой Сильвией, у мамы не осталось никакого общения. Теперь я начала понимать, какой контроль отец установил над ней.
В любом случае выяснить что-либо о письмах невозможно: по словам мамы, он лично принимал их из рук почтальона. Отец мог отчитать ее даже за малейшую попытку вмешаться, и в итоге она отступила, чувствуя себя отстраненной от этих дел.
Несмотря на усталость, я с ужасом думала о том, что мне придется спать одной в той фиолетовой комнате. Сколько насильников приходило в этот дом, чтобы мучить мою мать? Я боялась, что кто-то из них может заявиться посреди ночи. Флориан, понимая мои тревоги, согласился спать на матрасе — на полу, рядом со мной.
В это же время у нас дома Том и Поль смотрели матч «Пари Сен-Жермен» против «Олимпик Марсель». Обычно Том с моим отцом, его дедушкой, имели привычку созваниваться перед началом матча, чтобы сделать ставки. А в этот раз мой сын лишь сказал: «Папа, скажи дедуле, что я болею за „Олимпик Марсель“».
Поль напрягся, услышав это. Волна опустошения накрыла его. Он осознавал, что подобных обменов звонками уже больше не будет, опустошение сменилось злобой. Ведь тесть лишил Тома, который был сильно привязан к своему дедушке, детской традиции. И после того, как муж уложил нашего сына спать, он решил отправить последнее сообщение моему отцу.
Он отлично знал, что отец, находясь в камере, не сможет прочесть эти строчки. Как бы то ни было, Поль написал ему в последний раз:
«Я пишу тебе сообщение, которое ты никогда не прочтешь. Мы с твоим внуком смотрели матч «Олимпик Марсель», и каждые пять минут я слышал: «А скажи дедуле»…» Но ведь я больше ничего не смогу сказать дедуле. И мой сын тоже. Ты ничтожество, раз совершил подобное. И ты ничтожество, раз лишил моего сына его единственного дедушки. Я плачу, да пошел ты…»
Уже лежа в кровати перед сном, я думала о тех снимках. Проснувшись в 5:42 и забыв, где нахожусь, я услышала дыхание Флориана, который крепко спал. Мне было страшно даже просто идти в туалет, который находился в другом конце коридора прямо напротив входной двери. Этот дом теперь кажется совсем небезопасным. И дойти до туалета — это как преодолеть сложную полосу препятствий.
Фонарик моего телефона горел, не выключаясь, а обратный путь до кровати я старалась преодолеть как можно быстрее. Мне бы очень хотелось вновь уснуть, но все мои чувства были накалены до предела. Ни один шорох не остался незамеченным. Я с нетерпением ожидала начала нового дня.
Обложка: коллаж «Цеха». Фото: © Obatala-photography, design36 / Shutterstock / Fotodom
