«Я сегодня просыпаюсь — а у меня мышь на столе сидит, книжку жрет»: как я попыталась сбежать от городской суеты в деревню

По­сле съез­да с ма­ги­стра­ли лес мгно­вен­но тем­не­ет, при све­те фар ма­ши­ну под­ки­ды­ва­ет на по­во­ро­тах. Ни од­но­го фо­на­ря вдоль про­се­лоч­ной, скри­пит ржа­вый за­бор, не от­кры­ва­ет­ся ка­лит­ка. Пе­ре­прыг­нуть? Вряд ли. Тень дома за рас­ки­ди­стой яб­ло­ней. Мы по­хо­жи на взлом­щи­ков.

«По­пу­гай уле­тел два года на­зад, клет­ка оста­лась. Клет­ки все­гда оста­ют­ся»

На участ­ке бо­ло­то, крос­сов­ки лип­нут и хлю­па­ют, эти нос­ки ни­ко­гда не от­сти­рать. Вы­гру­зить из ба­гаж­ни­ка про­ви­ант. Душ в доме, туа­лет — на ули­це, лю­бой ноч­ной вы­ход — толь­ко с фо­на­ри­ком, что­бы не на­сту­пить на ежа.

Воет, скри­пит, шур­шит. Дверь от­кры­ва­ет­ся с гро­хо­том, на ве­ран­де, ми­гая, по­трес­ки­ва­ет един­ствен­ная лам­поч­ка, рас­плы­ва­ют­ся очер­та­ния дво­ра. Вот са­рай, за ним туа­лет-яма, кост­ри­ще с ман­га­лом, дро­ва, бу­тыл­ки, шам­пу­ры.

Го­род­ские бе­гут в де­рев­ню за по­ко­ем. Пе­ре­дыш­кой. При­бе­га­ют ли? То ли и прав­да уста­лость, то ли без­дум­ный тренд: на вы­ход­ные по­едем не в Пи­тер, а в Суз­даль, про­ве­дем ве­чер в бане, а не в спа, вклю­чим Ка­ды­ше­ву, Бу­ла­но­ву, «Любэ». Сде­ла­ем вид, что это «лоб­ная доля сфор­ми­ро­ва­лась», а не мы ста­ли жерт­ва­ми еще од­но­го мод­но­го нар­ра­ти­ва. Все уста­ли от гон­ки, но, от­ка­зав­шись от нее, по­па­ли в но­вую.

Пыль. На жел­той кухне немы­тая по­су­да, сгнив­шие в хо­ло­диль­ни­ке ово­щи. Об­шмы­ган­ные обои чер­не­ют по уг­лам. Ран­дом­ные вещи, как на бал­коне в дет­стве, сва­лен­ные, ском­кан­ные, бро­шен­ные, но не вы­бро­шен­ные. Вы­бро­сить — страш­но. А что, если папа вер­нет­ся и сно­ва за­хо­чет на­деть этот сви­тер? По­пу­гай уле­тел два года на­зад, клет­ка оста­лась. Клет­ки все­гда оста­ют­ся.

©

Елизавета Ямшанова / Цех

---

На ди­ване по­кры­ва­ло в ды­рьях, по­кры­тый пы­лью жи­раф, ко­гда-то он был жел­тый — но стал, как и все здесь, как и всё здесь, серо-зе­ле­ным. У вход­ной две­ри ба­лан­си­ру­ет печ­ка — тон­кие нож­ки, как у ма­лень­ких злых со­бак, и чу­гун­ный про­го­рев­ший бок. Книж­ные пол­ки за­би­ты: ка­кой-то со­вет­ский че­ты­рех­том­ник, «При­клю­че­ния ба­ро­на Мюн­ха­у­зе­на» (крас­ный кам­зол на пу­шеч­ном ядре), про­во­да — бу­маж­ки — ко­роб­ки. «Мо­но­по­лии» нет, здесь в та­кое не иг­ра­ют. Во что иг­ра­ют? Не раз­гля­деть. В «бу­ты­лоч­ку», но без по­це­лу­ев, — на сто­ле тес­нят­ся нечи­стые пу­стые ста­ка­ны, сплю­щен­ная пив­ная жесть.

«Всё во­круг жел­тое, от­сы­рев­шее, уста­лое»

Де­рев­ня, в ко­то­рой я бы­ва­ла рань­ше, — ро­зо­вая, зе­ле­ная, го­лу­бая, бе­лая. Душ, ре­монт, ком­форт. Хотя здесь душ тоже есть — вот он, в углу, пря­мо у вхо­да. За­на­вес­ка и ржа­вый под­дон. Свет не вклю­ча­ет­ся. Всё во­круг жел­тое, от­сы­рев­шее, уста­лое. Туа­лет на ули­це. Сто­пы то­нут, пе­ре­прыг­нуть на де­ре­вян­ный на­стил, фо­на­ри­ком под ноги. Вода сто­я­чая, гни­ет. От­кры­ваю дверь но­гой — в за­рос­ли кра­пи­вы. Воз­ле вхо­да ящер­ки — не на­сту­пи, раз­да­вишь. Лам­поч­ки внут­ри нет. Вы­пу­сти­те меня от­сю­да. Дверь до кон­ца не за­крыть.

— Ну хо­чешь, вы­зо­вем тебе так­си до Моск­вы?

Хочу уснуть без на­вяз­чи­вых мыс­лей и проснуть­ся без мыс­лей во­об­ще. Шам­пан­ское, де­ше­вое, ис­кря­ще­е­ся, от­вра­ти­тель­но теп­лое — хо­ло­диль­ник по­чти не ра­бо­та­ет. По­мо­жет? Всле­пую вы­тя­ну­тые из шка­фа кни­ги. Не чи­тать их, ко­неч­но, — га­дать. Если не фор­му­ли­ро­вать чет­кий во­прос, то от­вет бу­дет на всё сра­зу и ни на что од­но­вре­мен­но, ин­тер­пре­ти­руй как хо­чешь. Ко­пай­ся в лич­ном бес­со­зна­тель­ном. То­мик Аса­до­ва, сбор­ник араб­ской по­э­зии Сред­них ве­ков, что-то из Бо­ри­са По­ле­во­го. По­мо­жет? 371-я стра­ни­ца, 5-я строч­ка свер­ху. По­вто­рить три раза, пока не по­лу­чит­ся внят­но или пока Аса­дов не от­кро­ет­ся на 371-й стра­ни­це па­ро­ди­ей на Ан­дрея Воз­не­сен­ско­го и не вы­зо­вет смех — гром­кий, неумест­ный, пья­ный.

«К ори­ги­наль­но­сти я рвал­ся с юно­сти,

Пле­нен по­ма­да­ми, шел­ка­ми-юбоч­ка­ми.

Ах, экс­т­ра-де­воч­ки! Ох, чудо-бабы!

То си­га­ре­точ­ки, то бао­ба­бы».

©

Елизавета Ямшанова / Цех

---

«Шлять­ся по чу­жим да­чам да по чу­жо­му дет­ству»

За­ни­маю ком­на­ту в оди­ноч­ку, метр на метр — узко, сжа­то, как буд­то за­лез­ла в сун­дук с ба­буш­ки­ны­ми ве­ща­ми. Пах­нет пы­лью и го­ря­чим де­ре­вом. От кро­ва­ти до ике­ев­ско­го крес­ла с по­кра­шен­ны­ми за­чем-то руч­ка­ми — одна стре­мян­ка. Из по­душ­ки, неук­лю­же на­би­той, тор­чит гу­си­ный пух.

От­крыть и за­крыть гла­за. Сно­ва пять лет, за­пах пыли и де­ре­ва, мож­но ле­жать в по­сте­ли до са­мо­го обе­да. Пе­ре­вер­нуть­ся на дру­гой бок в от­сут­ствие дру­гих дел. Все меч­та­ют сбе­жать из дома, а по­том не мо­гут в него вер­нуть­ся.

Как сквозь тол­щу воды слы­шу: что-то скре­бет­ся по де­ре­вян­но­му полу. Сно­ва пять лет, за­пах пыли и де­ре­ва, я бо­юсь мон­стров под кро­ва­тью. Ныр­нуть в спа­си­тель­ное теп­ло оде­я­ла, за­крыть уши, пред­ста­вить, что это­го нет, — вы­учен­ная с дет­ства схе­ма. И по­звать маму. Мне два­дцать один, под кро­ва­тью мышь.

Я зво­ню маме. Гу­док — вто­рой — тре­тий.

— У меня мышь в ком­на­те.

А еще я по­ку­ри­ла вче­ра сно­ва, хотя уже ме­сяц пы­та­юсь бро­сить. Сно­ва 5 лет, я рас­ска­зы­ваю маме всё под­чи­стую. Да, пло­хой день. Пло­хие два дня. Мо­жет, две неде­ли. Я нор­маль­но ем, мам, и курю немно­го, го­во­рю же, пы­та­юсь бро­сить. Мы на даче у дру­га, здесь туа­лет на ули­це и мыши в доме. Ре­трит. Счи­тай гл­эм­пинг.

Шар­каю но­га­ми в га­ло­шах по под­сох­шей тра­ве, мама вспо­ми­на­ет, как я лю­би­ла нашу дачу. Яб­ло­не­вый сад, баня, ро­зо­вые ку­сты вдоль дома, вы­мо­щен­ные до­рож­ки, дет­ский смех. По­че­му ты ни­ко­гда меня туда не бра­ла? Хо­чет­ся сбе­жать, а неку­да. Толь­ко вот бро­дить по чу­жим да­чам да по чу­жо­му дет­ству: смот­реть, где не я ло­ви­ла рыбу, не я па­да­ла с де­ре­ва, не я ска­ты­ва­лась на ве­ли­ке, креп­ко дер­жась за руль.

Воз­вра­щать­ся в вос­по­ми­на­ния слож­нее, чем быть в них го­стем: для меня это ржа­вый за­бор и пыль­ные ком­на­ты, для кого-то — на­по­ми­на­ние о том, чего не вер­нуть. Жизнь ки­пе­ла здесь. Под но­га­ми пу­та­ют­ся мел­кие недо­зре­лые яб­ло­ки, неот­ли­чи­мые от тра­вы, — их со­би­ра­ли в ав­гу­сте всей се­мьей, вез­ли в го­род, раз­да­ва­ли дру­зьям. Дет­ские кни­ги, от­сы­рев­шие и слип­ши­е­ся, про­си­ли по­чи­тать пе­ред сном, печ­ку то­пи­ли, по­су­да сто­я­ла в шка­фу. На ве­ран­де мы пьем кофе из узор­ча­той тур­ки и иг­ра­ем в скребл. Кто-то дру­гой иг­рал в мор­ской бой.

©

Елизавета Ямшанова / Цех

---

— Я се­го­дня про­сы­па­юсь — а у меня мышь на сто­ле си­дит, книж­ку жрет. Она меня за­ме­ти­ла — и как юрк­нет в ту­бус кар­тон­ный, от бу­маж­ных по­ло­те­нец ко­то­рый. Ну и я его так с од­ной сто­ро­ны Аса­до­вым при­крыл, с дру­гой — араб­ской по­э­зи­ей. Она там ба­рах­та­лась, вы­прыг­нуть пы­та­лась. Как-то так, на­вер­ное, ад­рон­ный кол­лай­дер изоб­ре­ли.

— И чё ты с ней сде­лал?

— На ве­ран­ду вы­шел и книж­ки по бо­кам раз­жал. Она там, на­вер­ное, как-то нелов­ко вы­па­ла, но мне смот­реть не хо­те­лось.

Раз­го­вор глу­шит по­ли­вал­ка с со­сед­не­го участ­ка. С дру­гой сто­ро­ны уз­кой ули­цы кри­чат дети: сме­ют­ся, па­да­ют, виз­жат, пла­чут. Зве­нят ве­ло­си­пед­ные цепи, иг­ра­ет му­зы­ка. Они про­ве­дут здесь дет­ство и бу­дут бес­ко­неч­но в него воз­вра­щать­ся, воз­вра­щая с со­бой та­ких, как я, — де­тей су­хих го­род­ских квар­та­лов и скри­пу­чих трам­вай­ных ли­ний.

— Если в про­фес­сии ни­че­го не сло­жит­ся, мо­жем уехать сюда. От­стро­им дом. За­жи­вем неболь­шой ком­му­ной на на­ту­раль­ном хо­зяй­стве.

— Ко­ро­ву за­ве­дем?

— Не, для ко­ро­вы здесь ме­ста мало. Ее же нуж­но где-то па­сти.

— А в чем то­гда при­кол? Без ко­ро­вы?

Об­лож­ка: © skyNext / Shut­ter­stock / Fotodom