В Ясной Поляне прошел «Толстой» — крупный театральный фестиваль под открытым небом, на котором за два дня было показано целых 25 спектаклей, фильмов и перформансов, связанных с жизнью и творчеством писателя. Организаторы фестиваля приехали на родину Льва Толстого с багажом идей и смыслов. Иван Шарков попытался понять, смогла ли публика разобрать этот багаж.
«Левин встает из-за стола и говорит, что любит мир»
В Ясной Поляне много яблок. Они россыпью лежат на скатертях, в хрустальных салатницах, в лукошках и плошках. Они везде — даже там, где их еще нет. Например, в яблоневом саду. Еще не сезон — и на деревьях можно рассмотреть только намеки на яблоки и их обещание поспеть к осени. Тем не менее все вокруг убеждены, что угощаются местными. Ведь стоило яблокам переехать из магазина в Ясную Поляну, как они стали яснополянскими. И вот уже их вкус объясняют добротной тульской почвой, хорошим климатом, духом Толстого, который в усадьбе до сих пор ощущается и делает яблоки слаще.
— Зин, не дури…
— Тань, я тебе говорю, что им будет от одной веточки? А вот я привью к своей антоновке. И нормально будет. А то растет одна кислятина…
— Зина!
— Тань. Не ори. Никто не увидит. Все вон спектакль смотрят.
Как верно заметила авантюристка Зина, все действительно смотрят спектакль. Он называется «Счастье». Стоило ему приехать в Ясную Поляну, он стал любопытным. В руках стоящей рядом со мной дамы — театральный бинокль. На огромном зеркале посреди яблоневого сада танцуют мужчина и женщина. Их танец напоминает брачные игры крупных птиц. Он кружится вокруг нее, выгибается в мостик, делает напористые выпады. Они меняются — и вот уже она кружится вокруг него, драматично вышагивая по зеркальному периметру. Он снимает пиджак, расстегивает пуговицы. Слышно, как у бинокля скрипит механизм фокусировки.
Действие второго акта происходит на крыльце толстовской усадьбы. Тут тоже танцуют, только никто не раздевается и бинокль не скрипит. Потом — илистый пруд с лепестками роз, посреди которого качается лодка. А в ней героиня — и ее трагический монолог.
Теперь парк. В парке — стол, на нем — яснополянские яблоки. А еще булки и даже самовар с чаем. Публика уселась и жует. Кто-то не успел усесться — и не жует, я в их числе. Жевание прерывает Левин. Встает из-за стола и говорит, что любит мир. И что смысл жизни в богоискательстве. Китти молча сидит за столом и вместе со зрителями внимательно слушает Левина.
— Федор говорит, что Кириллов, дворник, живет для брюха. Это понятно и разумно. Мы все, как разумные существа, не можем иначе жить, как для брюха. И вдруг тот же Федор говорит, что для брюха жить дурно, а надо жить для правды, для Бога, и я с намека понимаю его!
Кто-то откусывает яблоко. Все оборачиваются. Хруст получился сочный, громкий — вы бы тоже обернулись. Другие — не знаю, но я повернулся в поиске смысла. Показалось, что хруст — спецэффект, что-то значащая деталь. Но автор укуса смущенно ссутулился, хихикнул и спрятался за березой.
«Петь, в чем смысл жизни?»
— Петь, пиши: «В чо-о-ом… смы-ы-ысол… жы-ы-ызьни».
— Мам, я хочу в туалет. По-большому.
По-большому Петя захотел на самом интересном месте. Они с мамой сидели за столом под буквой «Е» («есть, быть»). За него нужно сесть и написать 7 вопросов, на которые хочется узнать ответ. Это тренирует в нас любопытство, интерес к жизни. Особенно когда нам семь, а вопросы диктует мама.
Описанное упражнение — часть инструктивного перформанса «А, Б, В, Г, Д, Е, Ё, Ж, З, И, Й, К, Л, М, Н, О, П, Р, С, Т, У, Ф, Х, Ц, Ч, Ш, Щ, Ъ, Ы, Ь, Ѣ, Э, Ю, Я». Да, именно так — инструктивного перформанса.
Задача — обойти локации, названные буквами, и получить какой-нибудь чувственный или эстетический опыт. В духе того опыта, что получали крестьянские дети по методике Толстого — в школе, которую он открыл для них в Ясной Поляне.
Я в первую очередь пошел к «Ж». «Ж» — «жизнь», ее символизирует огромный таз с водой. В ее отражении нужно увидеть верхушки деревьев и вообще принципиально новую реальность. Можно также посмотреть, как ветер пускает по воде рябь. А еще можно (но это незапланированная опция) понаблюдать, как умирает в воде какое-то безумное насекомое.
Рядом «З» («земля»). Из кучи грунта торчат провода, ведущие к наушникам. В них можно услышать звуки земли. Мне рассказали, что земля не молчалива — она постоянно издает инфразвук. Чтобы его услышать, нужен прибор, который понизит частоты земли до диапазона, в котором они слышны нашему уху. Результат такой игры на понижение и был записан. Надеваю наушники, слышу:
— У-у-у-ууу! Бу-у-уль, фа-а-а-а…
— Ферапоша, не надо!
— Ху-у-у-оооп… Фью-ю-ю…
— Мальчик… Мальчик!
Ферапоша — человек лет пяти — лезет с ногами в кучу грунта, ворошит ее, разрывает провода. Начинаю было злиться, сетовать на невоспитанное поколение. Но вижу, как Ферапоше запрещают делать все, что он делает, и становится грустно. Ведь как бы это могло быть по-толстовски — позволить Ферапоше разворошить землю, раскопать провода, а потом помыть, например, ноги в тазу у буквы «Ж». А повзрослев, он стал бы косить с мужиками траву и искать Бога. На моих глазах в Ферапоше убили искателя, новатора. Возможно, даже писателя, философа и пацифиста.
В общем, у каждой буквы что-то происходит — что-то рождается, что-то умирает. И внутри и снаружи, и непосредственно, и понарошку. Мне интересно, что происходит у буквы «Ѣ». Она очень провокационно смотрится в афише. И наверное, так же провокационно смотрится в поле. Но «Ѣ», оказывается, нет. А вместе с ней и букв от «Й» до «Я». Где они?
Об этом надо спросить у создателя. К счастью, создатель здесь.
— У меня буквально пара уточнений, для себя. Во-первых, спасибо вам. Во-вторых, я не вижу букв от «Й» до «Я». Куда делись буквы от «Й» до «Я»?
— Ну у нас были более масштабные планы. Но в итоге как есть.
— Ну в этом можно найти определенный смысл. Типа, дальше сами.
— Что-что?
— Ну ваш перформанс — импульс. От «А» до «И» — классная работа. А от «Й» до «Я» — домашнее задание, которое гости должны придумать для себя сами, чтобы стать лучше.
— М-м-м, да. Да-да, можно и так сказать.
— А что должно было быть под «Ѣ»?
— Мы вообще хотели ее убрать в последний момент из заголовка. Но когда собрались это сделать, узнали, что брошюры с прежним названием уже ушли в печать. Менять что-то было уже поздно.
«Мам, он специально умер?»
За столом на большой грунтовой дороге сидят Софья Андреевна, дети и герои Толстого. Левин, Болконский, Анна Каренина. Во главе стола — сам Толстой, роль которого исполняет не актер, а трехметровая кукла, бородатая и задумчивая. Бородатая кукла сидит за столом, слушает буржуазные разговоры об искусстве, политике и коликах, которыми ночью мучились младшие. Сердится (видно, как брови на шарнирах сближаются и клонятся к переносице, обозначая бешенство) и уходит. Начинается «Дом, который покинул Лев» — спектакль об уходе Толстого из Ясной Поляны в октябре 1910 года.
Мы двумя параллельными курсами следуем за Толстым: на одном — актеры, на другом — зрители. Последние даже пытаются остановить куклу. Разыгрывают сцены из биографии и произведений писателя. Ему припоминают все романы, от «Семейного счастия» до «Воскресения». И всю по нынешним меркам крамолу — от конфликта с церковью до непротивления злу насилием. Вот, мол, Лев Николаевич, вот, мол, Лёва, вот, мол, папенька, — какой ты хороший, какой ты гениальный, какой ты не такой, как все. Пожалуйста, останься — «Постой, Толстой!».
Чуда не происходит. Не останавливает Толстого даже Анна Каренина. Она обгоняет куклу, преграждает ей путь, кричит: «Только через мой труп», — и падает на декоративные рельсы. Кукла ее перешагивает. Обрекая актрису ни на сантиметр больше не вырасти.
Там, где идут зрители, тоже интересно. Столичные дети впервые видят папоротник. Столичные взрослые — узнают, что лесные пчелы строят ульи под землей. К сожалению, опытным путем — наступив в них. Все отдают спектаклю должное и следят за развитием сюжета. Правда, на дорогу никто не смотрит.
Все держат в вытянутой руке смартфон и наблюдают за всем через экран. И это поколение ругает нас за пристрастие к гаджетам… Говорит, что глаза от них повываливаются
Все направляют смартфоны в сторону Наполеона. Он выглядит комически. То есть правдоподобно. Низенький, лысеющий, с пузиком, машет саблей, божится всех научить основам государственности. Сначала ведет полки через Неман, а потом терпит фиаско. И в итоге — завидует Толстому. Тот умер победителем — в одиночестве и личной правоте, к которым всю жизнь, собственно, и шел. А Наполеон умер на острове Святой Елены. Еще и от рака желудка, то есть совсем не героически, не так, как сам наверняка хотел.
Кажется важным, что Лев Толстой превзошел Наполеона, даже победил. Все давно не видели, как непротивление побеждает бонапартизм, а босые ноги обгоняют кирзовые сапоги. Настолько давно, что такой исход показался неожиданным, а мысль о его возможности — любопытной, даже новаторской.
Тут зрительская колонна сливается с актерской. Мы с Софьей Андреевной, Анной Карениной и Левиным видим толстовскую спину с общего ракурса. Кошки-мышки превращаются в похоронную процессию. Ни одно из увещеваний Толстого не умилило, не остановило, не образумило — и ясно, к чему все идет. Все это становится каким-то душераздирающим. Поднимаемся на холм. Софья Андреевна виртуозно топится в картонном пруду (она весь спектакль грозилась это сделать, если Лёва не наденет шапку). На это задумчиво смотрит голубой картонный слон. Хор затягивает шутливую песню, которая постепенно переходит на траурный тон, становится тризной.
А Толстой идет вниз — к месту, где подножие холма упирается в поросший камышом ручей. Все отдаляется и отдаляется. Ступив на пересекающий его мост, кукла падает. Из нее вылезают трое детей в холщовых рубахах.
— Ой, упала, сломалась! — удивляется одна дама.
— (Надменный цык.) Он умер… — бурчит другая.
— Мам, он умер? Мам, он специально умер?
— Коль, тише!
— Ну скажи, специально?
Дети в холщовых рубахах достают из куклы белый шар и отпускают его в закатное небо.
— Котик, мы застали golden hour! Как они подгадали! Сфоткай меня! Только быстро, пока шарик не улетел совсем!
Становится ясно, что Толстой умер специально.
Обложка: © Театральный фестиваль «Толстой»
