Почему заимствования возникают в любом языке? Почему им сопротивляются? Филолог-англист Мария Елифёрова отвечает на эти вопросы в своей книге «#Панталоныфракжилет» (вышла в издательстве «Альпина нон-фикшн»). Автор рассказывает о том, как взаимодействуют языки, и приводит отличные примеры из культуры, истории и литературы разных стран. «Цех» публикует фрагмент главы «Шишков, прости… О страхе перед заимствованиями и языковом пуризме».
Каждый раз, когда заходит разговор о заимствованиях и их роли в языке, с неизменным автоматизмом возникают две литературные реминисценции. Первая — знаменитое двустишие из «Евгения Онегина»:
Но панталоны, фрак, жилет —
Всех этих слов на русском нет.
Эта фраза превратилась в мем еще до изобретения слова мем (тоже заимствования), и я не могла удержаться, чтобы не процитировать ее в заглавии книги — она замечательна именно своей опознаваемостью: увидев ее, читатель сразу поймет, о чем идет речь. Более продвинутые участники обсуждения темы вспоминают также: «Шишков, прости: / Не знаю, как перевести».
Второй литературный мем связан как раз с упомянутым Шишковым, о котором традиционно сообщается, что он предлагал переименовать калоши в мокроступы. Очевидная эстетическая и стилистическая нелепость этого слова комментариев не требует и именно поэтому призвана служить иллюстрацией нежелательных крайностей языкового пуризма.
К сожалению, при изложении сюжета с мокроступами никто не ссылается на источник. Где и когда А. С. Шишков высказался по этому поводу? В журнальной статье, в письме, в дневнике, в частной беседе? Если устно, то откуда взяты эти сведения — из мемуаров какого-то знакомого? В общем, задача непростая. О роли Шишкова в литературной жизни пушкинской эпохи и о том, каких взглядов он придерживался на русский язык, написана обстоятельная работа Ю. Н. Тынянова «Архаисты и Пушкин», которая и поныне очень авторитетна. Но как раз история с мокроступами там отсутствует.
Фигура Шишкова во многом мифологизирована, как и сама полемика между шишковистами и карамзинистами. И надо сказать, к мифологизации отчасти приложил руку и сам Шишков, используя недобросовестные приемы полемики, которые мы бы сейчас назвали битвой с бумажными тиграми. Так, современный литературовед О. А. Проскурин установил, что в своей полемической статье против карамзинистов «Рассуждение о старом и новом слоге» Шишков цитировал не Карамзина и его последователей, а забытого ныне графомана, имевшего мало отношения к карамзинской школе.
Однако склонность к подлогам сыграла с Шишковым злую шутку: похоже, он сам пал жертвой клеветы. В «Рассуждении» никаких калош и мокроступов не фигурирует. К счастью, в наше время существуют интернет и электронные базы данных. Попытка уточнить, где и когда Шишков высказал такое предложение, привела к неожиданному результату: мокроступов в текстах Шишкова не обнаружилось!
Источником недоразумения, как выяснилось, является рецензия В. Г. Белинского на сборник «Сто русских литераторов», написанная в 1841 г. (сейчас текст легко найти в интернете):
«Нам скажут, что явления идеи и слова единовременны, ибо ни слово без идеи, ни идея без слова родиться не могут. Оно так и бывает; но что же делать, если писатель познакомился с идеею чрез иностранное слово? — Приискать в своем языке или составить соответствующее слово? — Так многие и пытались делать, но немногие успевали в этом. Слово круг вошло и в геометрию как термин, но для квадрата не нашлось русского слова, ибо хотя каждый квадрат есть четвероугольник, но не всякий четвероугольник есть квадрат; а заменить хорду веревкою никому, кажется, и в голову не входило. Слово мокроступы очень хорошо могло бы выразить понятие, выражаемое совершенно бессмысленным для нас словом галоши; но ведь не насильно же заставить целый народ вместо галоши говорить мокроступы, если он этого не хочет. Для русского мужика слово кучер — прерусское слово, а возница такое же иностранное, как и автомедон. Для идеи солдата, квартиры и квитанции даже и у мужиков нет более понятных и более русских слов, как солдат, квартира и квитанция. Что с этим делать?»
Как мы видим, Белинский не цитирует слова Шишкова — он пародирует его подход к языку, предлагая сконструировать слово мокроступы. Он и не утверждает, будто Шишков придумал это слово. На момент, когда писалась рецензия, Шишков был уже мертв, а полемика шишковистов с карамзинистами отошла в область истории литературы. Но последующие поколения истолковали этот текст как прямое свидетельство о языкотворческих экспериментах Шишкова.
Распространился этот миф, по-видимому, благодаря В. П. Авенариусу, автору беллетризированной биографии Пушкина. Для Авенариуса, который на момент смерти Шишкова был двухлетним младенцем, а Пушкина и вовсе не застал, эта эпоха — что-то из области мифов и легенд. Он и обращается с ней как с мифом.
Так что, Шишков, прости. В мокроступах ты не повинен. Языковой пуризм, однако, вполне реальная вещь, и существует страна, в которой по части выдумывания слов перещеголяли Шишкова. Речь идет об Исландии. Исторически процент заимствованных слов в исландском языке всегда был низок, а после обретения страной независимости их принялись целенаправленно изгонять, придумывая им замены на местной основе. Обратимся к крупнейшему знатоку исландского языка — М. И. Стеблину-Каменскому:
«Огромное большинство исландских новообразований — это сложные слова, составленные из двух, реже из трех и больше слов, существовавших в языке и раньше. Такое сложное слово нередко представляет собой перевод греческих или латинских элементов, из которых состоит иностранное слово, обозначающее данное понятие. Другими словами, такое сложное слово нередко калькирует соответствующее иностранное слово, состоящее из греческих или латинских элементов. Однако в то время как в языке, из которого это слово заимствовано, его „внутренняя форма“ (т. е. его этимологический состав) понятна только тому, кто знает классические языки, в исландском она понятна любому исландцу. Другими словами, у такого исландского новообразования живая внутренняя форма. Так, например, говорящий на русском языке, как правило, не знает, что слово „космонавт“ восходит к греческим словам kósmos „мир, небо“ и naútēs „мореплаватель“; „метеорология“ — к греческим metéōra „небесные явления“ и lógos „слово“; „микроскоп“ — к греческим mikrós „маленький“ и skopeĩn „смотреть“; „прогресс“ — к латинским pro- „вперед“ и gressus „шаганье, ходьба“. Между тем всякому исландцу понятно, что geimfari „космонавт“ происходит от geimur „небесное пространство“ и fari „ездок“, veðurfræði „метеорология“ — от veður „погода“ и fræði „знание“, smásjá „микроскоп“ — от smár „маленький“ и sjá „смотреть“, framsókn „прогресс“ — от fram „вперед“ и sókn „продвижение, наступление“. Часто, однако, перевод компонентов иностранного слова далеко не буквален: компоненты исландского слова нередко описывают понятие более полно или более образно, чем греческие или латинские компоненты соответствующего иностранного слова <…>».
Чувствуется легкая зависть русского автора к исландцам, которым удалось то, что не удалось Шишкову. Хотя придирчивый языковед заметил бы, что, например, слово dreki «дракон» — заимствование из греческого, и тогда уж следовало бы использо- вать исконное исландское ormur (но вот беда, у него также есть значение «червяк», совсем неподходящее для танка).
Приверженцами языкового пуризма проявляют себя в наше время французы, столкнувшиеся с беспрецедентной ситуацией — во второй половине прошлого века в их язык хлынул поток английских слов. До этого заимствования шли почти исключительно в обратном направлении. Французы чувствовали себя законодателями моды в культуре, а англичан рассматривали как варваров и пресекали всякие поползновения инородцев на корню. Так в 1829 г. за попытку поставить в одном из парижских театров неадаптированную версию пьесы Шекспира актеров чуть не побили — настолько задеты оказались представления парижан о высокой культуре (ничего не напоминает, дорогой читатель?). И вдруг роль законодателей моды перехватили не только англичане, но и, о ужас, американцы! Нацией овладела идея, что французский язык надо срочно спасать. Указом от 3 июля 1996 г. была создана Генеральная комиссия по терминологии и неологизмам, которая тут же принялась бороться с заимствованиями. Я тогда училась в старших классах школы, в которой вторым иностранным языком был французский. Это и в самом деле незабываемый опыт — в одночасье узнать, что теперь нужно учить новые французские слова вместо тех, которые вы знаете по учебнику!
Особую ненависть французских пуристов почему-то вызывало слово «компьютер» (computeur), который с тех пор официально предписано именовать «ординатором» (ordinateur). Слово ordinateur в значении «компьютер» появилось как минимум с 1955 г., но многие носители французского языка предпочитали говорить computeur. Некоторые продолжают сопротивляться нововведению и сейчас: в самом деле, не называть же компьютерную музыку «ординаторной».
Ирония ситуации заключается в том, что английское слово computer — сравнительно позднее латинское заимствование, о чем можно догадаться по его форме и звучанию. Оно образовано от глагола to compute, то есть непосредственно перенесенного в английский язык латинского computare «вычислять». Так что не очень ясно, чем «компьютер» хуже «ординатора» — такого же латинского заимствования.
Вместе с тем французы почему-то не возражают против слов «буржуа» (bourgeois, от германского burg, «город»; ср. англ.borough, Edinburgh), «синий» (bleu, англ. blue) или «пиво» (bière, англ. beer). Это несомненные заимствования, хотя и очень давние, восходящие к эпохе древних франков. Придирчивый лингвист, конечно, назвал бы их не заимствованиями, а субстратом — они остались с тех пор, как древние франки перешли на народную латынь, но сохранили кое-какие слова из своего прежнего языка. Заметим, их нефранцузское происхождение все еще очевидно: они легко узнаются в словах германских языков с теми же значениями, в том числе в английском. Но гонений на них никто не устраивает. Все это наводит на мысль, что наше восприятие субъективно и торопиться с выводами о том, заимствовано ли слово и портит ли оно язык, не стоит.
Попробуйте определить, какие слова из этого списка являются заимствованиями:
Правильный ответ — все. Вне сомнения, любой читатель сразу выловит менеджера, монитор, мерчандайзинг и иллюстрацию, кое-кто вспомнит из учебника, что сундук и богатырь — тюркского происхождения, но далеко не каждому известно, что шапка, вино, бумага и книга — тоже заимствования. Шапка родственна французскому chapeau (с тем же значением) и восходит к латинскому cappa «головной убор»; вино — от латинского vinum; бумага происходит от тюркского pamuk «хлопок» (да-да, это растение — однофамилец писателя Орхана Памука); даже привычная нам книга восходит к китайскому, хотя точные пути проникновения этого слова в славянские языки еще не установлены.
Однако реакцию эти слова вызывают разную. Никому не приходит в голову воевать со словами книга или бумага. Даже иллюстрация, хотя ее иностранный облик очевиден, возражений не вызывает. А вот мерчандайзинг почти наверняка вызовет настороженность: что это еще, мол, придумали?
