Кто такие «эмоциональные безбилетники» и что мы должны своим родителям? Глава из книги о депрессии

Дэ­вид А. Карп, про­фес­сор со­цио­ло­гии Бо­стон­ско­го кол­ле­джа, мно­го лет жи­вет с ди­а­гно­зом «де­прес­сия». Ос­но­вы­ва­ясь на соб­ствен­ном опы­те и глу­бин­ных ин­тер­вью с па­ци­ен­та­ми, он в сво­ей кни­ге вы­де­ля­ет са­мые важ­ные ас­пек­ты: по­ни­ма­ние и при­ня­тие бо­лез­ни, чув­ство изо­ля­ции и по­треб­ность быть услы­шан­ным. Осо­бое ме­сто Карп уде­ля­ет роли род­ных и близ­ких за­бо­лев­ше­го че­ло­ве­ка во вре­мя де­прес­сив­ных эпи­зо­дов. «Цех» пуб­ли­ку­ет гла­ву об от­но­ше­ни­ях с ро­ди­те­ля­ми. Кни­га «По­го­во­рим о де­прес­сии. При­знать бо­лезнь. Пре­одо­леть изо­ля­цию. При­нять по­мощь» на рус­ском язы­ке вы­шла в из­да­тель­стве «Олимп-Биз­нес», ра­нее на ан­глий­ском в Ox­ford Uni­ver­sity Press.

Что мы долж­ны сво­им ро­ди­те­лям?

Мар­ко по­зво­нил мне, по­то­му что хо­тел рас­ска­зать о соб­ствен­ной де­прес­сии, из-за ко­то­рой два­жды по­па­дал в боль­ни­цу, оба раза — на несколь­ко ме­ся­цев. Од­на­ко к это­му вре­ме­ни я уже за­кон­чил свои 50 ин­тер­вью и объ­яс­нил ему, что те­перь боль­ше за­ин­те­ре­со­ван в бе­се­дах с род­ствен­ни­ка­ми и дру­зья­ми лю­дей с де­прес­си­ей. Ко­гда я по­бла­го­да­рил Мар­ко за зво­нок, он сам за­го­во­рил о том, что ему было 14 лет, ко­гда его мать по­чти на три года впа­ла в тя­же­лую де­прес­сию по­сле того, как ее бе­ре­мен­ность за­кон­чи­лась рож­де­ни­ем мерт­во­го ре­бен­ка. Он вкрат­це опи­сал, как и его отец, и млад­шие брат и сест­ра эмо­ци­о­наль­но не были го­то­вы к тому ис­пы­та­нию, ко­то­рым ста­ла для всех бо­лезнь его ма­те­ри. По­это­му Мар­ко взял на себя и до­маш­нее хо­зяй­ство, и за­бо­ту о ма­те­ри. Его двой­ная ка­рье­ра — де­прес­сив­но­го че­ло­ве­ка и ре­бен­ка-си­дел­ки — за­ин­три­го­ва­ла меня, и мы до­го­во­ри­лись о встре­че. По­чти три часа мы бе­се­до­ва­ли об обя­за­тель­ствах стар­ше­го сына в ита­льян­ской се­мье пе­ред боль­ной ма­те­рью и о креп­ких узах род­ства, вы­ко­ван­ных неуто­ми­мы­ми ста­ра­ни­я­ми двух чле­нов се­мьи, стра­да­ю­щих од­ной и той же из­ну­ри­тель­ной бо­лез­нью и за­бо­тя­щих­ся друг о дру­ге. В свои 43 года Мар­ко всё еще со­зна­ет себя «ма­ми­ным сы­ном». «Я сен­ти­мен­таль­ный, — объ­яс­нил он, — и на­де­лен теми же пси­хо­ло­ги­че­ски­ми чер­та­ми… ко­то­рые вижу в ней».

Опи­сан­ная Мар­ко до­маш­няя жизнь по­чти сов­па­да­ет с гол­ли­вуд­ским сте­рео­ти­пом ита­льян­ской се­мьи из ра­бо­че­го клас­са. Сам Мар­ко по­ки­нул дом лишь в 29 лет, а его 36-лет­няя неза­муж­няя сест­ра жи­вет с ро­ди­те­ля­ми до сих пор. В пер­вые годы се­мья жила в од­ном из рай­о­нов Бо­сто­на, Норт-Энде, из­вест­ном так­же как го­род­ская «Ма­лень­кая Ита­лия». Его отец был «на­сто­я­щим тру­до­го­ли­ком», он ра­бо­тал ме­ха­ни­ком в круп­ной ком­па­нии пол­ный день и еще в ряде мест по сов­ме­сти­тель­ству. Мар­ко ха­рак­те­ри­зо­вал отца как «до­воль­но власт­но­го че­ло­ве­ка», од­на­ко «не та­ко­го, как боль­шин­ство ав­то­ри­тар­ных от­цов, [ко­то­рые] дер­жат де­тей на по­чти­тель­ном рас­сто­я­нии. Он был не та­ким. По вос­кре­се­ньям он со­би­рал всю се­мью и от­прав­лял­ся гу­лять за го­род… но у него был чрез­вы­чай­но упря­мый ха­рак­тер».

Пе­ред вос­крес­ны­ми про­гул­ка­ми вся се­мья ре­гу­ляр­но по­се­ща­ла цер­ковь. «Еще одна ита­льян­ская, ка­то­ли­че­ско-си­ци­лий­ская куль­тур­ная осо­бен­ность, о ко­то­рой сто­ит упо­мя­нуть, — до­ба­вил Мар­ко, — за­клю­ча­ет­ся в том, что ты не за­ни­ма­ешь­ся сек­сом до бра­ка; осо­бен­но это ка­са­ет­ся до­че­рей в се­мье». Ко­гда я за­ме­тил, что его опи­са­ние несколь­ко сма­хи­ва­ет на ки­нош­ный об­раз ита­льян­ской се­мьи, Мар­ко со­гла­сил­ся: «В „Оча­ро­ван­ных лу­ной“, на­при­мер, Шер, хотя она и не ита­льян­ка, сыг­ра­ла роль ита­льян­ской до­че­ри очень хо­ро­шо. Она по­хо­жа на мою сест­ру. Моя сест­ра по­до­шла бы на эту роль в филь­ме».

Од­на­ко сто­и­ло Мар­ку пе­рей­ти к рас­ска­зу о том, как силь­но де­прес­сия уда­ри­ла по его се­мье, — и все се­мей­ные ал­лю­зии с филь­ма­ми вро­де «Оча­ро­ван­ных лу­ной» от­па­ли. Его мать вы­шла за­муж в 20 лет, что­бы толь­ко вы­рвать­ся из се­мьи, в ко­то­рой с ней же­сто­ко об­ра­ща­лись и она была млад­шей из 12 де­тей. Од­на­жды Мар­ко спро­сил ее про деда, он его ни­ко­гда не ви­дел, и мать при­зна­лась:

Сест­ра и отец Мар­ко, по­хо­же, из­бе­жа­ли се­рьез­ных про­блем с де­прес­си­ей, но не его брат: «[Он] стра­да­ет от де­прес­сии и низ­кой са­мо­оцен­ки, хотя не хо­чет это­го при­зна­вать. Он так и не окон­чил шко­лу, ра­бо­та­ет непол­ный день [и] креп­ко пьет. Я бы ска­зал, он без пяти ми­нут ал­ко­го­лик. <…> У него было несколь­ко при­сту­пов де­прес­сии, [но] ни­че­го по­хо­же­го на то, что было со мной».

Ко­гда Мар­ко за­го­во­рил о себе, я с удив­ле­ни­ем узнал, что он был «за­мкну­тым, несчаст­ным ре­бен­ком», став­шим в шко­ле по­сме­ши­щем из-за лиш­не­го веса. В энер­гич­ном, под­тя­ну­том, спор­тив­ном муж­чине, си­дя­щем на­про­тив меня, труд­но было уви­деть под­рост­ка, ко­то­рый ве­сил боль­ше ста ки­ло­грам­мов. Мно­гое про­яс­ни­лось по­сле того, как он при­знал­ся, что его про­бле­мы в под­рост­ко­вом воз­расте усу­губ­ля­лись рас­ту­щим осо­зна­ни­ем соб­ствен­ной го­мо­сек­су­аль­но­сти. Бу­дучи геем, он — под­ро­сток, вы­рос­ший в се­мье ра­бо­чих в 1960-е годы, — «не чув­ство­вал себя в без­опас­но­сти сре­ди близ­ких, по­то­му что [если бы от­крыл­ся им], я стал бы из­го­ем».

Несмот­ря на му­че­ния из-за необ­хо­ди­мо­сти хра­нить в тайне свою сек­су­аль­ность, Мар­ко не пом­нит, что­бы жизнь се­мьи не отяг­ча­ли нераз­ре­ши­мые про­бле­мы. Так было, пока у ма­те­ри не слу­чил­ся срыв. Мар­ко вспо­ми­на­ет, что его отец яв­лял­ся, без­услов­но, глав­ным в се­мье, и, хотя «они ча­сто ру­га­лись из-за де­нег и как со­дер­жать се­мью», он очень неохот­но раз­ре­шал жене ра­бо­тать вне дома офи­ци­ант­кой. Если не счи­тать этих спо­ров, рас­ска­зы­вал Мар­ко, «всё было в по­ряд­ке, аб­со­лют­но всё, до тех пор, пока мать не лег­ла в боль­ни­цу [что­бы ро­дить ре­бен­ка]». «Она была, — про­дол­жал он, — счаст­ли­ва от мыс­ли о сво­ем ма­лы­ше. <…> Мне было 13 лет, и я пом­ню, как она по­ку­па­ла всё необ­хо­ди­мое [для ре­бен­ка]. Мы хо­ди­ли от ма­га­зи­на к ма­га­зи­ну, и всех нас пе­ре­пол­ня­ла ра­дость». Увы, ре­бе­нок ро­дил­ся мерт­вым. «Это со­вер­шен­но ее сло­ми­ло».

По воз­вра­ще­нии до­мой мать Мар­ко прак­ти­че­ски не мог­ла ни­че­го де­лать. Она не ло­жи­лась в боль­ни­цу с де­прес­си­ей, но «ча­сто пла­ка­ла не пе­ре­ста­вая». Два­жды в неде­лю она по­се­ща­ла пси­хи­ат­ра, ко­то­рый на­зна­чал ей ле­кар­ства, од­на­ко про­бле­ма лишь углуб­ля­лась, по­сколь­ку эта си­ту­а­ция вы­зы­ва­ла у отца непо­ни­ма­ние и гнев. Мар­ко по­яс­нил: «Отец был в яро­сти, это вле­та­ло ему в ко­пе­еч­ку. И он не мог по­нять — ка­кое еще эмо­ци­о­наль­ное рас­строй­ство? Он не мог взять в толк, по­че­му вы­кла­ды­ва­ет пси­хи­ат­ру 75 дол­ла­ров в неде­лю. И был чрез­вы­чай­но раз­дра­жен, по­то­му что не по­ни­мал. [В свою оче­редь], я удив­лял­ся, по­че­му отец так злил­ся, ведь мать стра­да­ла от силь­ных бо­лей». Как бы то ни было, отец Мар­ко, «ис­тин­ный тру­дя­га», за­кры­вал­ся от кри­зи­са в се­мье еще бо­лее упор­ной ра­бо­той, глав­ным об­ра­зом что­бы опла­чи­вать сче­та, но еще и за­тем, что­бы от­стра­нить­ся от тя­гост­ной си­ту­а­ции дома.

Со­цио­ло­ги неод­но­крат­но ука­зы­ва­ли на то, что неопла­чи­ва­е­мая до­маш­няя ра­бо­та жен­щи­ны, как пра­ви­ло, дру­ги­ми чле­на­ми се­мьи не за­ме­ча­ет­ся и вос­при­ни­ма­ет­ся как нечто само со­бой ра­зу­ме­ю­ще­е­ся. Од­на­ко она ста­но­вит­ся очень за­мет­ной, ко­гда пе­ре­ста­ет вы­пол­нять­ся. Вспо­ми­ная о со­бы­ти­ях тех лет, Мар­ко за­ме­тил: «Мне вдруг при­шло в го­ло­ву, что до того, как моя мать за­бо­ле­ла, я про­сто счи­тал есте­ствен­ным, что она де­ла­ет то, дру­гое, тре­тье». Он про­дол­жал: «Мамы все­гда хло­по­чут: го­то­вят еду, на­кры­ва­ют стол. Не то что­бы мы ни­ко­гда не по­мо­га­ли, но сто­и­ло ей за­бо­леть, и всё про­сто пе­ре­ста­ло де­лать­ся. И по­лу­чи­лось так, что я взял эту роль на себя. Ради нее я дол­жен был стать силь­ным в свои 14 лет, а это до­воль­но тя­же­лая ноша для под­рост­ка, ко­то­рый не уве­рен в сво­ей сек­су­аль­ной иден­тич­но­сти, не зна­ет, как при­нять­ся за дело и что, черт возь­ми, во­об­ще про­ис­хо­дит, у ко­то­ро­го лиш­ний вес и па­ни­че­ские ата­ки пе­ред шко­лой, так как он бо­ит­ся, что там бу­дут над ним сме­ять­ся… а по­том он при­хо­дит до­мой к [боль­ной] ма­те­ри».

Я по­ин­те­ре­со­вал­ся, есть ли ка­кие-то куль­тур­ные нор­мы в от­но­ше­нии обя­зан­но­стей стар­ше­го сына в ита­льян­ских се­мьях. Мар­ко ска­зал: «Сей­час, ко­гда вы об этом спро­си­ли, ду­маю, что, мо­жет быть, да, есть. <…> Ко­неч­но, от стар­ше­го сына ждут, что он возь­мет на себя за­бо­ту о се­мье, если отца нет ря­дом. Пер­ве­нец-сын ста­но­вит­ся но­ми­наль­ным муж­чи­ной — гла­вой се­мьи». В слу­чае Мар­ко отец хотя и был жив, но ока­зал­ся неспо­соб­ным по­нять, чем и в ка­кой сте­пе­ни боль­на его жена. Бо­лее того, он «ко­стьми ло­жил­ся, ра­бо­тая день-день­ской». Мар­ко очень хо­тел дать по­нять, что его отец де­лал всё, что мог. Несколь­ко раз во вре­мя ин­тер­вью он по­вто­рял, по­чти как за­кли­на­ние: «Отец не бро­сал де­тей, не бро­сал жену». Тем не ме­нее имен­но Мар­ко при­шлось взва­лить на себя за­бо­ту о доме, и это вы­зы­ва­ло в нем силь­ные чув­ства. Вот часть на­ше­го раз­го­во­ра о его роли.

Рас­ска­жи­те по­дроб­нее о том, как вы за­ни­ма­лись хо­зяй­ством.

— Я уже учил­ся в стар­ших клас­сах и, при­хо­дя до­мой, де­лал то, что было необ­хо­ди­мо по дому.

— Что, на­при­мер?

— Уби­рал­ся.

— Мать не уби­ра­лась?

— Она мно­го чего не де­ла­ла по дому — я и сти­рал. По­ни­мал, что это моя обя­зан­ность, по­сколь­ку я часть се­мьи, а мать боль­на. Мно­го го­то­вил. <…> Я чув­ство­вал себя в де­прес­сии, по­то­му что мать была в де­прес­сии. Меня по­дав­ля­ло то, что она так боль­на. Я ви­дел, как силь­но она из­ме­ни­лась, слов­но че­ло­век, ко­то­рым она была рань­ше, ис­чез — и ее боль­ше нет с нами. Она не го­то­ви­ла еду, как бы­ва­ло. Она не де­ла­ла ни­че­го по дому. Она пол­но­стью из­ме­ни­лась.

— Вас воз­му­ща­ло то, что ваши брат и сест­ра не взя­ли часть дел на себя?

— Я сер­дил­ся на бра­та. Мой брат ни чер­та не де­лал. Я это­го не мог по­нять. Он ви­дел, что мать пло­хо себя чув­ству­ет. И он все­гда был та­ким. За со­бой не уби­рал, ни­че­го не де­лал. Он и сей­час па­лец о па­лец не уда­рит, меня это рань­ше бе­си­ло. По-на­сто­я­ще­му бе­си­ло. Сест­ре же было лет семь, не боль­ше! Что она-то мог­ла сде­лать? По­мо­га­ла чем мог­ла.

— Я так по­ни­маю, ваша мать боль­шую часть вре­ме­ни была не у дел.

— Вер­но. Так про­дол­жа­лось боль­ше двух с по­ло­ви­ной лет. У меня со­всем не было дру­зей в шко­ле, но я был очень бли­зок с ма­те­рью. Мои от­но­ше­ния с ма­те­рью были в то вре­мя го­раз­до бли­же, чем от­но­ше­ния отца с ней. <…> Я взял на себя роль, ко­то­рую, оче­вид­но, дол­жен был иг­рать он — чут­ко­го, за­бот­ли­во­го мужа, — и та­кие близ­кие от­но­ше­ния с ма­те­рью с моей сто­ро­ны, дей­стви­тель­но, были в ка­кой-то мере неумест­ны, но я мог с ней раз­го­ва­ри­вать. [Бла­го­да­ря соб­ствен­ной де­прес­сии] я знал, что она чув­ству­ет. Отец на это был неспо­со­бен. По­это­му я ей со­пе­ре­жи­вал, со­чув­ство­вал и эмо­ци­о­наль­но под­дер­жи­вал го­раз­до боль­ше, чем он, а кро­ме того, я за­ни­мал­ся мас­сой дру­гих дел. Я не знал, где про­ве­сти гра­ни­цу. Гра­ни­цы не было. Про­сто про­дол­жал де­лать свое. Я де­лал то, что дол­жен был. Имен­но так, по-мо­е­му, люди за­бо­тят­ся друг о дру­ге.

— Из чув­ства дол­га?

— Да, так я это по­ни­мал. Я и сей­час так счи­таю. <…> Если ре­аль­но по­смот­реть, что еще, черт возь­ми, оста­ет­ся, ко­гда дома боль­ная мать… и ты часть се­мьи? Не знаю, как в дру­гих се­мьях, но что я дол­жен был де­лать — про­сто на­пле­вать на них? Я люб­лю ро­ди­те­лей. <…> Я де­лал это, дви­жи­мый лю­бо­вью и за­бо­той — и [как] стар­ший сын.

Ма­те­ри Мар­ко в кон­це кон­цов ста­ло луч­ше, но она «уже не была преж­ней, по­сколь­ку что-то в пе­ре­жи­том ею [ко­рен­ным об­ра­зом] ее из­ме­ни­ло». Я спро­сил Мар­ко, есть ли ка­кая-то по­ло­жи­тель­ная сто­ро­на для него са­мо­го в за­бо­те о се­мье, и он при­знал­ся:

Он так­же го­во­рил о том, как важ­но «от­ло­жить [соб­ствен­ные] за­бо­ты» на это вре­мя: «Вряд ли я даже со­зна­вал, на­сколь­ко то­гда тя­же­лой была [моя соб­ствен­ная де­прес­сия]. Я знал, что мне ста­но­вит­ся луч­ше от­то­го, что я за­бо­чусь о ма­те­ри и по­мо­гаю се­мье. Ду­маю, это мне по­мо­га­ло». Ви­ди­мо, по­гло­щав­шие Мар­ко за­бо­ты о дру­гих от­вле­ка­ли его от соб­ствен­ных эмо­ци­о­наль­ных про­блем. Несколь­ко лет спу­стя (ему было уже за два­дцать) он всё же при­знал­ся ро­ди­те­лям в сво­ей «тай­ной го­мо­сек­су­аль­ной на­клон­но­сти… ко­то­рая так силь­но меня тре­во­жи­ла, что я чуть не спя­тил. У меня была на­сто­я­щая па­ра­нойя». Хотя ро­ди­те­ли от­ре­а­ги­ро­ва­ли на его от­кро­ве­ние при­лич­ным об­ра­зом, даже на­мек­нув о сво­их до­гад­ках о том, что он гей, у Мар­ко слу­чил­ся срыв, и он по­пал в боль­ни­цу: «У меня из-за всей этой темы по­еха­ла кры­ша».

Во вре­мя этой, а за­тем, че­ты­ре года спу­стя, еще од­ной про­дол­жи­тель­ной гос­пи­та­ли­за­ции имен­но мать Мар­ко при­шла к нему на по­мощь. Се­мей­ный сце­на­рий, про­явив­ший­ся во вре­мя бо­лез­ни ма­те­ри, по­вто­рял­ся — вплоть до того, что отец по-преж­не­му не мог по­нять по­треб­но­стей де­прес­сив­но­го че­ло­ве­ка. Та­ким об­ра­зом, мать ста­ла за­щит­ни­цей Мар­ко: «И она всё вре­мя убеж­да­ла отца [в необ­хо­ди­мо­сти услуг] пси­хо­ло­га. Но отец не вел­ся на это, даже ко­гда мне уже было по­чти два­дцать. <…> Ко­гда я дей­стви­тель­но за­бо­лел, мать по­ня­ла это пер­вой… и в смыс­ле эмо­ци­о­наль­ной за­бо­ты мы по­ме­ня­лись ме­ста­ми. Моя [де­прес­сия] была го­раз­до хуже, чем у нее, но в ее в гла­зах я ви­дел по­ни­ма­ние. Ей не нуж­но было ни­че­го го­во­рить. Она про­сто была ря­дом, не так, как отец, по­то­му что зна­ла, ка­ко­во мне». Об­щая мно­го­лет­няя бо­лезнь сына и ма­те­ри (она пе­ре­жи­ла но­вый зна­чи­тель­ный пе­ри­од де­прес­сии в 1986 году) еще тес­нее их сбли­зи­ла. Мар­ко ска­зал:

Те­перь, ко­гда толь­ко сест­ра Мар­ко жи­вет дома с ро­ди­те­ля­ми, се­мей­ные обя­зан­но­сти и за­бо­та друг о дру­ге несколь­ко пе­ре­рас­пре­де­ли­лись. Мать про­дол­жа­ет при­ни­мать ан­ти­де­прес­сан­ты, но всё еще стра­да­ет от пе­ри­о­ди­че­ских па­ни­че­ских атак и аго­ра­фо­бии. Сест­ра Мар­ко зво­нит ему каж­дый раз, ко­гда за­ме­ча­ет, что на­стро­е­ние ма­те­ри ухуд­ша­ет­ся и она ста­но­вит­ся бо­лее за­мкну­той и тре­вож­ной. Неиз­мен­ной оста­ет­ся за­бо­та ма­те­ри и сына друг о дру­ге. Недав­ний тя­же­лый пе­ри­од Мар­ко опи­сал так: «Эта роль [опе­ку­на] вер­ну­лась, я [ча­сто] зво­нил маме, да и про­сто за­хо­дил по­го­во­рить. Она тоже по­сто­ян­но обо мне бес­по­ко­и­лась. В про­шлое вос­кре­се­нье мы при­е­ха­ли к ним на ужин, сели за стол, а она взя­ла мою руку и го­во­рит: „Как у тебя дела? Что-то мне бес­по­кой­но“. По­то­му что [она зна­ет] моя жизнь скла­ды­ва­ет­ся не так уж глад­ко».

Уро­ки, усво­ен­ные в дет­стве, за­креп­ля­ют­ся на­все­гда. К кон­цу на­ше­го ин­тер­вью речь за­шла об от­но­ше­ни­ях Мар­ко с че­ло­ве­ком, с ко­то­рым он по­зна­ко­мил­ся три или че­ты­ре года на­зад на встре­че «Ано­ним­ных ал­ко­го­ли­ков». Мар­ко об­на­ру­жил, что взял на себя за­бо­ту об этом че­ло­ве­ке с той же лег­ко­стью и есте­ствен­но­стью, с ка­кой мы за­пры­ги­ва­ем на ве­ло­си­пед и едем по­сле мно­го­лет­не­го пе­ре­ры­ва. «На это­го пар­ня сва­ли­лись несча­стья, — объ­яс­нил Мар­ко. — Он ра­зо­рил­ся. Его мать уми­ра­ла. От­но­ше­ния с ком­па­ньо­ном, с ко­то­рым он был вме­сте 13 лет, ле­те­ли к чер­тям. Он впал в де­прес­сию, [и] у меня внут­ри слов­но за­го­ре­лась сиг­наль­ная лам­поч­ка: „Мне по­мо­га­ло… ко­гда я пы­тал­ся по­мочь дру­го­му“. Я силь­но за­пу­тал­ся с этим пар­нем, вплоть до того, что „под­сел“ эмо­ци­о­наль­но, по­то­му что меня к нему влек­ло и он был для меня ва­жен в дру­гом смыс­ле тоже. Но он меня вос­при­ни­мал [преж­де все­го] как че­ло­ве­ка, опе­ка­ю­ще­го его».

Об­суж­де­ние этих от­но­ше­ний на­ве­ло меня на мысль о том, что у Мар­ко есть труд­но­сти с уста­нов­ле­ни­ем лич­ных гра­ниц. Я по­пы­тал­ся немно­го под­толк­нуть его к по­ни­ма­нию раз­ли­чий меж­ду опе­ку­ном и «по­та­ка­те­лем». Ко­неч­но, Мар­ко осо­зна­вал, что чрез­мер­но ве­ли­ко­душ­ным опе­ку­ном ино­гда ма­ни­пу­ли­ру­ет опе­ка­е­мый. Он со­гла­сил­ся с тем, что его ста­ра­ния по­мочь ны­неш­не­му дру­гу, воз­мож­но, толь­ко по­ощ­ря­ют того оста­вать­ся боль­ным. Кро­ме того, Мар­ко при­знал важ­ную за­ко­но­мер­ность в сво­ей жиз­ни — от­да­ва­ясь все­це­ло за­бо­те о дру­гих, он за­глу­ша­ет соб­ствен­ные тя­же­лые чув­ства, а в ре­зуль­та­те за­бо­ле­ва­ет сам.

Несмот­ря на воз­ни­ка­ю­щие из-за чрез­мер­ной участ­ли­во­сти про­бле­мы, Мар­ко не ви­дит это­му аль­тер­на­ти­вы. Он объ­яс­нил свою точ­ку зре­ния так: «Вы го­во­ри­те, нуж­но уста­нав­ли­вать гра­ни­цы с людь­ми, о ко­то­рых за­бо­тим­ся и ко­то­рые эмо­ци­о­наль­но нездо­ро­вы. Мне это вре­дит, но что же де­лать? Тут вро­де как всё или ни­че­го. <…> Если бы все уста­нав­ли­ва­ли эмо­ци­о­наль­ные гра­ни­цы со все­ми, нам ни до кого не было бы дела. Я так не могу и не хочу. Уста­нов­ле­ние гра­ниц при­чи­ня­ет слиш­ком мно­го боли».

Этот по­след­ний фраг­мент раз­го­во­ра за­тра­ги­ва­ет важ­ную об­щую про­бле­му. Нам всем нуж­ны че­ло­ве­че­ские вза­и­мо­от­но­ше­ния и уча­стие об­ще­ства, по­то­му что они несут нам уте­ше­ние и за­бо­ту. Вза­мен мы обя­за­ны за­бо­тить­ся о дру­гих. Од­на­ко эту нор­му вза­им­но­сти, о ко­то­рой лег­ко мыс­лить от­вле­чен­но, го­раз­до слож­нее рас­счи­тать в ре­аль­ной жиз­ни. Лю­бые от­но­ше­ния на­хо­ди­лись бы в пол­ной гар­мо­нии, если бы у всех были рав­но­знач­ные по­треб­но­сти, и мы все до­стиг­ли бы кон­сен­су­са по по­во­ду долж­ной меры за­бо­ты. К со­жа­ле­нию, это не так, и по­то­му нам ис­клю­чи­тель­но труд­но опре­де­лить сте­пень сво­е­го уча­стия в лю­дях, нуж­да­ю­щих­ся в по­мо­щи.

При об­суж­де­нии жиз­не­спо­соб­но­сти про­грамм со­ци­аль­но­го обес­пе­че­ния, эко­но­ми­сты го­во­рят о так на­зы­ва­е­мой «про­бле­ме без­би­лет­ни­ка». По их мне­нию, эти про­грам­мы либо ма­ло­эф­фек­тив­ны, либо тер­пят фиа­ско, по­сколь­ку слиш­ком мно­гие бе­рут день­ги у го­су­дар­ства, но сами не при­ла­га­ют ни­ка­ких се­рьез­ных уси­лий к тому, что­бы по­мочь себе или вне­сти свой вклад в жизнь об­ще­ства. Рас­суж­де­ния Мар­ко на­во­дят на мысль о су­ще­ство­ва­нии ана­ло­гич­ных «эмо­ци­о­наль­ных без­би­лет­ни­ков», ко­то­рые ждут неогра­ни­чен­ной эмо­ци­о­наль­ной под­держ­ки, ни­че­го не от­да­вая вза­мен.

Оче­вид­но, что Мар­ко не без­би­лет­ник. Он за­пла­тил вы­со­кую цену за то, что так ча­сто бро­сал­ся на по­мощь эмо­ци­о­наль­но нуж­да­ю­щим­ся, даже ко­гда у са­мо­го ре­сур­сов не хва­та­ло. Это ин­тер­вью не вы­зва­ло у меня того оп­ти­миз­ма, ко­то­рый я ис­пы­тал, по­го­во­рив с Рей­чел и Энн. В от­ли­чие от них Мар­ко не про­дви­гал­ся к до­сти­же­нию кон­струк­тив­но­го рав­но­ве­сия меж­ду соб­ствен­ны­ми и чу­жи­ми по­треб­но­стя­ми. Хо­те­лось бы оши­бать­ся, но, на мой взгляд, его стрем­ле­ние без остат­ка по­свя­тить себя за­бо­те о дру­гих, иг­но­ри­руя соб­ствен­ные по­треб­но­сти, и даль­ше бу­дет при­чи­нять ему вред. В то же вре­мя нель­зя не вос­хи­тить­ся аль­тру­из­мом Мар­ко и не усмот­реть в его био­гра­фии воз­мож­ную аль­тер­на­ти­ву миру, в ко­то­ром люди ста­но­вят­ся всё бо­лее рав­но­душ­ны­ми к боли дру­гих.