«Вернувшись домой после жизни в Азии, ты умираешь от тоски»: как Сомерсет Моэм путешествовал по Индокитаю

Ис­пан­ский ре­пор­тер Да­вид Хи­ме­нес ча­сто ез­дил в Азию в по­ис­ке ис­то­рий для ре­пор­та­жей. Од­на­жды он ре­шил свя­зать свои при­клю­че­ния на Во­сто­ке с вос­по­ми­на­ни­я­ми клас­си­ков, ко­то­рые там жили и ра­бо­та­ли. С раз­ре­ше­ния из­да­тель­ства «Аль­пи­на нон-фикшн» пуб­ли­ку­ем от­ры­вок из кни­ги Хи­ме­не­са «Дур­ман Во­сто­ка» — об Ин­до­ки­тае, где Уи­льям Со­мер­сет Моэм ис­кал ис­ти­ну.

©

Издательство «Альпина нон-фикшн»

---

Кхмер­ская им­пе­рия, про­су­ще­ство­вав­шая с 802 по 1431 год, рас­ки­ну­лась на тер­ри­то­рии со­вре­мен­ных Кам­бод­жи, Та­и­лан­да, Ла­оса, Вьет­на­ма и Мьян­мы. Ее сто­ли­ца была са­мым гу­сто­на­се­лен­ным го­ро­дом в мире: на пло­ща­ди, срав­ни­мой по раз­ме­рам с пло­ща­дью Нью-Йорка, про­жи­ва­ло око­ло мил­ли­о­на че­ло­век. По эф­фек­тив­но­сти и на­деж­но­сти го­род­ской ин­фра­струк­ту­ры она пре­вос­хо­ди­ла мно­гие круп­ные ме­га­по­ли­сы со­вре­мен­но­сти, осо­бен­но ази­ат­ские. Од­на­ко ж про­бил ро­ко­вой час — и всё рух­ну­ло. Я го­во­рю не о хра­мах, ко­то­рые ни­ку­да не де­лись и ко­то­рые не бо­ят­ся ни мус­со­нов, ни буй­но­рас­ту­щих джун­глей, — а о той ци­ви­ли­за­ции, что воз­ве­ла их. Прак­ти­че­ски каж­дый год оче­ред­ная груп­па ис­сле­до­ва­те­лей огла­ша­ет оче­ред­ную тео­рию за­ка­та Кхмер­ской им­пе­рии, на­зы­вая в ка­че­стве при­чи­ны то вой­ну, то эпи­де­мии, то за­су­ху, то на­ше­ствие раз­но­го рода вре­ди­те­лей. Ни­кто из жи­те­лей той им­пе­рии не оста­вил нам пись­мен­ных сви­де­тельств, ко­то­рые по­ве­да­ли бы об об­ру­шив­ших­ся на них бе­дах.

Моэм пред­по­ло­жил, что объ­яс­не­ни­ем все­му мог­ла быть са­мая ба­наль­ная из всех че­ло­ве­че­ских сла­бо­стей: по­чи­вав­шую на лав­рах кхмер­скую им­пе­рию по­гу­би­ло лож­ное ощу­ще­ние са­мо­успо­ко­ен­но­сти. С вы­сот Анг­ко­ра^[1] мож­но было ка­тить­ся толь­ко вниз.

По­тря­сен­ный сви­де­тель­ства­ми бы­ло­го ве­ли­чия, Моэм на­пи­сал, что ему хо­те­лось бы по­се­тить эти хра­мы в со­про­вож­де­нии фи­ло­со­фа, что­бы тот объ­яс­нил: по­че­му, даже по­знав воз­вы­шен­ное, че­ло­век рано или позд­но го­тов до­воль­ство­вать­ся все­го лишь ком­форт­ным и по­сред­ствен­ным. Неуже­ли наше есте­ствен­ное со­сто­я­ние — пре­бы­вать на ниж­ней план­ке ци­ви­ли­за­ции, а до­стиг­нув од­на­жды вы­со­ты и вос­па­рив над обы­ден­но­стью, мы по­ко­ря­ем­ся сво­ей при­ро­де и «с об­лег­че­ни­ем воз­вра­ща­ем­ся к со­сто­я­нию, лишь немно­гим пре­вос­хо­дя­ще­му жи­вот­ное»? Ве­ли­ко­ле­пие Анг­ко­ра про­из­во­дит тот же эф­фект, что еги­пет­ские пи­ра­ми­ды: во­лей-нево­лей на­чи­на­ешь срав­ни­вать эти уди­ви­тель­ные стро­е­ния, воз­двиг­ну­тые без ис­поль­зо­ва­ния со­вре­мен­ных тех­но­ло­гий, с жал­ким ви­дом ны­неш­них го­ро­дов в тех же кра­ях.

Это про­ти­во­ре­чие тер­за­ет Мо­э­ма: «Мо­жет, об­сто­я­тель­ства или лич­ный ге­ний тол­ка­ют че­ло­ве­ка на­верх, поз­во­ляя под­нять­ся нена­дол­го на вы­со­ту, но там ему слиш­ком слож­но ды­шать, — и по­это­му он стре­мит­ся вер­нуть­ся вниз, к при­выч­ной по­сред­ствен­но­сти? <…> Или же че­ло­век по­до­бен воде, ко­то­рая под на­по­ром мо­жет за­бить и на вы­со­те, но тут же сте­ка­ет вниз, сто­ит на­по­ру ис­чез­нуть?»

Ко­гда жи­те­ли Анг­ко­ра по­гиб­ли или по­ки­ну­ли го­род, над го­ро­дом во­ца­ри­лась ти­ши­на, а за­тем это ме­сто по­гло­ти­ли джунгли. И лишь гро­ма­ды хра­мов да за­пе­чат­лен­ная в камне ис­то­рия пра­ви­те­лей, тан­цов­щиц, влюб­лен­ных и во­и­нов за­сты­ли в веч­но­сти. Пер­вые ис­сле­до­ва­те­ли и мис­си­о­не­ры по­па­ли сюда в XVI веке. А о здеш­них хра­мах За­пад узнал толь­ко в XIX веке из ра­бот фран­цуз­ско­го пу­те­ше­ствен­ни­ка и есте­ство­ис­пы­та­те­ля Анри Муо, по­ве­дав­ше­го о «глу­бо­ком спо­койствии» окру­жав­ше­го Анг­кор леса в сво­ей кни­ге «Пу­те­ше­ствие в ко­ро­лев­ства Сиам, Кам­бод­жа, Лаос и дру­гие цен­траль­ные стра­ны Ин­до­ки­тая» (Voy­age dans les roy­aumes de Siam).

Из всех хра­мов мне боль­ше все­го нра­вит­ся Та-Пром, слов­но бы за­жи­во по­жи­ра­е­мый кор­ня­ми де­ре­вьев, стре­мя­щи­ми­ся уду­шить его. Как-то — еще до того, как ту­ризм здесь стал мас­со­вым, — мне уда­лось по­се­тить Та-Пром в пол­ном оди­но­че­стве. Я бро­дил по нему под шум вет­ра и слу­шал, как древ­ние кам­ни рас­ска­зы­ва­ют ис­то­рии о ге­ро­и­че­ских сра­же­ни­ях, бит­ве меж­ду че­ло­ве­ком и при­ро­дой, борь­бе за вы­жи­ва­ние и лож­ных на­деж­дах. За­тем я на­пра­вил­ся к хра­му Анг­кор-Ват, воз­вы­шав­ше­му­ся вда­ли, в пле­ну у воды и зе­ле­ни. Его сте­ны ка­за­лись влаж­ны­ми. Лю­дей по­чти не было. Я сел у под­но­жия хра­ма и по­пы­тал­ся пред­ста­вить, ка­кой была жизнь в ис­чез­нув­шей им­пе­рии.

Едва ли она так уж силь­но от­ли­ча­лась от на­шей. Те же ин­три­ги, со­пер­ни­че­ство и неудо­вле­тво­рен­ные ам­би­ции. Те же эпи­де­мии. Та же ложь, слу­ха­ми рас­про­стра­няв­ша­я­ся по улоч­кам го­ро­да. Точ­но так же вспы­хи­ва­ли и уга­са­ли друж­ба и лю­бовь. Люди пре­да­ва­ли друг дру­га. Вели вой­ны с со­се­дя­ми, а за­тем до­го­ва­ри­ва­лись о мире. Го­ро­жане на­вер­ня­ка жа­ло­ва­лись на на­чаль­ство и кор­руп­цию. Люди го­во­ри­ли о по­го­де, ко­гда боль­ше не о чем было го­во­рить. И они ис­пы­ты­ва­ли та­кую же боль, как мы, ко­гда те­ря­ли сво­их воз­люб­лен­ных, стра­да­ли от раз­лу­ки и пе­ре­жи­ва­ли из­ме­ны. Кто-то ви­тал в эм­пи­ре­ях, дру­гие ко­по­ши­лись вни­зу. Мы не слиш­ком из­ме­ни­лись.

По­рой даже та­кие утон­чен­ные и не склон­ные к им­пуль­сив­ным по­ступ­кам люди, как пи­са­тель Ан­дре Маль­ро, не мог­ли усто­ять пе­ред ис­ку­ше­ни­ем увез­ти на па­мять до­мой ку­со­чек Анг­ко­ра. 3 ав­гу­ста 1924 года в па­риж­ской га­зе­те L’É­clair вы­шла ста­тья под за­го­лов­ком «Поэт Маль­ро огра­бил хра­мо­вый ком­плекс в Анг­ко­ре». В ней рас­ска­зы­ва­лось, что Маль­ро вы­ло­мал несколь­ко ба­ре­лье­фов в хра­ме Бан­те­ай­срей, при­чем про­изо­шло это при­мер­но в те же дни, ко­гда в Анг­кор при­е­хал Моэм. Надо по­ла­гать, на со­сто­яв­шем­ся впо­след­ствии во Вьет­на­ме суде фран­цуз­ский пи­са­тель оправ­ды­вал­ся тем, что та­ков уж «удел че­ло­ве­че­ский^[2]». Маль­ро при­е­хал в Кам­бод­жу с же­ной и дру­гом дет­ства, что­бы раз­ве­ять­ся по­сле неудач, ко­то­рые он по­тер­пел в биз­не­се. Ко­гда его аре­сто­вы­ва­ли за по­пыт­ку вы­вез­ти из стра­ны че­ты­ре ба­ре­лье­фа в ин­ду­ист­ском сти­ле, он за­явил в свое оправ­да­ние, что на­ме­ре­вал­ся та­ким об­ра­зом спа­сти куль­тур­ные цен­но­сти Анг­ко­ра. Со вре­ме­нем всё за­бы­лось, бо­лее того — в Си­е­мре­а­пе, го­ро­де, где раз­ме­ща­ют­ся ту­ри­сты, при­е­хав­шие в Анг­кор, от­кры­ли мод­ный ре­сто­ран, на­звав его име­нем Маль­ро. Кам­бод­жий­цы не пом­нят зла, хотя в стране этой его со­вер­ша­лось нема­ло

Про­сти­ла Маль­ро и род­ная Фран­ция, на­зна­чив пи­са­те­ля ми­ни­стром куль­ту­ры в пра­ви­тель­стве Шар­ля де Гол­ля. В кон­це кон­цов, кто мог спра­вить­ся с обя­зан­но­стя­ми ми­ни­стра куль­ту­ры луч­ше че­ло­ве­ка, ко­то­рый до та­кой сте­пе­ни по­ме­шан на ис­кус­стве, что го­тов был ута­щить во Фран­цию ку­со­чек Анг­ко­ра под мыш­кой? Кто из нас не меч­тал бы, что­бы со­вре­мен­ные по­ли­ти­ки во­ро­ва­ли столь же изыс­кан­но? Анг­кор был для Маль­ро вер­ши­ной куль­ту­ры — тем, что «оста­ет­ся жи­вым по­сле смер­ти». Он ви­дел в его ру­и­нах не упа­док, но ве­ли­чие, вос­при­ни­мал их не как гру­ду кам­ней, а как об­раз­чик вы­со­ко­го ис­кус­ства и по­ла­гал, что они оли­це­тво­ря­ют со­бой не сла­бость, а силу рода че­ло­ве­че­ско­го.

И, ощу­тив на фоне по­доб­но­го ве­ли­чия свое убо­же­ство, пи­са­тель поз­во­лил себе опу­стить­ся до ба­наль­но­го во­ров­ства

Храм, что ввел бу­ду­ще­го ми­ни­стра во ис­ку­ше­ние, рас­по­ло­жен непо­да­ле­ку от хол­ма Пном-Дей и был по­стро­ен жен­щи­на­ми в Х веке. Его сте­ны из крас­но­го пес­ча­ни­ка укра­ше­ны ис­кус­ны­ми ба­ре­лье­фа­ми, по­свя­щен­ны­ми богу Шиве и изоб­ра­жа­ю­щи­ми сце­ны из ин­ду­ист­ской ми­фо­ло­гии. Зда­ние хра­ма сори­ен­ти­ро­ва­но на во­сток и окру­же­но тем же орео­лом та­ин­ствен­но­сти, что и осталь­ной Анг­кор.

Я бук­валь­но сго­рал от лю­бо­пыт­ства и хо­тел во что бы то ни ста­ло по­се­тить его. Но, увы, так и не ощу­тил же­ла­ния при­хва­тить с со­бой что-ни­будь на па­мять. К сча­стью, с го­да­ми страсть укра­шать го­сти­ную сво­е­го дома па­мят­ны­ми су­ве­ни­ра­ми из раз­ных по­ез­док уле­ту­чи­ва­ет­ся. На сте­нах моей пер­вой ази­ат­ской квар­ти­ры в Гон­кон­ге ви­се­ли бу­ме­ран­ги из Ав­стра­лии, мас­ка с но­сом в фор­ме фал­ло­са из Бу­та­на, ма­ри­о­нет­ка с Бали и мно­же­ство дру­гих без­де­лу­шек, недву­смыс­лен­но на­ме­кав­ших, что все эти ме­ста я по­се­тил са­мо­лич­но. В то вре­мя я стра­дал чем-то вро­де син­дро­ма пу­те­ше­ствен­ни­ка, ко­то­ро­му страш­но хо­чет­ся, что­бы го­сти взя­лись рас­спра­ши­вать его о том, куда еще за­но­си­ла его судь­ба. Но в один пре­крас­ный день я из­ба­вил­ся от всех этих ве­щей, оста­вив себе толь­ко уве­си­стую ста­ту­эт­ку Буд­ды, ко­то­рой было удоб­но под­пи­рать кни­ги на пол­ках, — и с это­го мо­мен­та на­ко­нец по­чув­ство­вал себя сво­бод­ным. Мож­но даже ска­зать — ре­а­би­ли­ти­ро­вал­ся. От­ныне я мог го­во­рить себе, что я всё же луч­ше со­вре­мен­ных ту­ри­стов, ко­то­рых хле­бом не кор­ми дай на­ца­ра­пать свое имя на па­мят­ни­ках ис­то­рии. Всех этих лю­дей, ко­то­рые не в со­сто­я­нии ура­зу­меть, что зна­чит «про­ход за­пре­щен». Тех, кто ка­раб­ка­ет­ся на раз­ва­ли­ва­ю­щи­е­ся хра­мы Анг­ко­ра, что­бы сде­лать сел­фи, иг­но­ри­руя пре­ду­пре­жда­ю­щие зна­ки. Я не хочу воз­вра­щать­ся в Анг­кор, мне боль­ше по душе мои вос­по­ми­на­ния о тех вре­ме­нах, ко­гда та­мош­ние хра­мы мож­но было по­се­щать в гор­дом оди­но­че­стве, во­об­ра­жая, пусть нена­дол­го, что все это при­над­ле­жит од­но­му мне. Ка­кой смысл лю­бо­вать­ся ше­дев­ром, со­здан­ным для бла­го­го­вей­но­го со­зер­ца­ния в ти­шине, ко­гда во­круг гвалт, оче­ре­ди и су­то­ло­ка?

Со­мер­сет Моэм не до­жил до того, что­бы сво­и­ми гла­за­ми уви­деть, до ка­кой сте­пе­ни точ­но сра­бо­та­ла на тер­ри­то­рии древ­ней Кхмер­ской им­пе­рии его тео­рия о врож­ден­ной склон­но­сти че­ло­ве­ка по­ки­нуть гор­ные выси ради того, чтоб устре­мить­ся вниз. Он по­се­тил эту стра­ну в эпо­ху фран­цуз­ско­го про­тек­то­ра­та.

Во вре­мя Вто­рой ми­ро­вой вой­ны ее за­хва­ти­ла Япо­ния, за­тем она сно­ва вер­ну­лась под кон­троль Фран­ции, по­сле чего об­ре­ла неза­ви­си­мость — в 1953 году, в пе­ри­од прав­ле­ния Но­ро­до­ма Си­а­ну­ка. Да-да, того са­мо­го ко­ро­ля, ко­то­рый впо­след­ствии по­хи­тил соб­ствен­но­го сына, что­бы по­са­дить его на трон. Вме­ша­тель­ство США, под­дер­жав­ших го­су­дар­ствен­ный пе­ре­во­рот про­тив мо­нар­хии и бом­бив­ших по­зи­ции пар­ти­зан во вре­мя Вьет­нам­ской вой­ны, спо­соб­ство­ва­ло по­яв­ле­нию дви­же­ния крас­ных кхме­ров во гла­ве с кро­ва­вым Пол По­том. Вслед за его при­хо­дом к вла­сти в 1975 году на­ча­лась при­ну­ди­тель­ная вы­сыл­ка лю­дей из го­ро­дов в сель­скую мест­ность, были каз­не­ны ты­ся­чи про­тив­ни­ков ре­жи­ма, раз­ра­зил­ся эко­но­ми­че­ский кри­зис и про­изо­шел на­сто­я­щий хо­ло­кост, сто­ив­ший жиз­ни од­ной пя­той ча­сти на­се­ле­ния стра­ны. Каж­дый раз, ко­гда я по­па­даю в «Тюрь­му без­опас­но­сти 21^[3]», из че­тыр­на­дца­ти ты­сяч за­клю­чен­ных ко­то­рой на сво­бо­ду жи­вы­ми вы­шли лишь се­ме­ро, я разыс­ки­ваю при­над­ле­жа­щую од­но­му из этих счаст­лив­чи­ков, по име­ни Бу Менг, ла­воч­ку. Он за­ра­ба­ты­ва­ет себе на жизнь, про­да­вая ту­ри­стам ксе­ро­ко­пии сво­ей био­гра­фии и фо­то­гра­фи­ру­ясь со все­ми же­ла­ю­щи­ми в ка­ме­ре, где его ко­гда-то дер­жа­ли. В по­след­нюю нашу встре­чу Бу по­жа­ло­вал­ся на то, что и он сам, и дру­гие вы­жив­шие в этом ме­сте очень по­ста­ре­ли и что ско­ро неко­му бу­дет по­ве­дать миру их ис­то­рию.

— Но ведь есть же еще ваши кни­ги, — воз­ра­зил я.

— С каж­дым днем их по­ку­па­ют всё мень­ше, — от­ве­тил он. — Ско­ро они бу­дут ни­ко­му не нуж­ны.

Я ото­шел в сто­ро­ну, что­бы про­пу­стить ту­ри­стов, ры­щу­щих в по­ис­ках су­ве­ни­ров, и за­ду­мал­ся: сле­до­ва­ло ли пре­вра­щать «Тюрь­му без­опас­но­сти 21» в оче­ред­ной ту­ри­сти­че­ский ат­трак­ци­он? С од­ной сто­ро­ны, это, надо по­ла­гать, по­мог­ло рас­ска­зать лю­дям об ужа­сах ге­но­ци­да. С дру­гой, несо­мнен­но, три­ви­а­ли­зо­ва­ло тра­ге­дию.

Впро­чем, по­жа­луй, я го­тов при­знать, что ре­ше­ние со­хра­нить па­мять о про­изо­шед­шем было вер­ным. Если уж мы от­да­ем на рас­тер­за­ние тол­пам ту­ри­стов са­мые уди­ви­тель­ные тво­ре­ния рук че­ло­ве­че­ских, са­мые дев­ствен­ные угол­ки на­ше­го мира и неве­ро­ят­ные пей­за­жи, то по­че­му бы не по­ка­зы­вать им и сле­ды са­мых жут­ких пре­ступ­ле­ний че­ло­ве­ка? Сте­ны тю­рем­ных ко­ри­до­ров за­ве­ша­ны фо­то­гра­фи­я­ми, с ко­то­рых на нас с ис­пу­гом смот­рят те, кому вот-вот пред­сто­ит уме­реть. По­сле про­гул­ки по это­му зда­нию лег­ко пред­ста­вить себе, что Со­мер­сет Моэм уви­дел бы в кам­бод­жий­ском ге­но­ци­де один из при­ме­ров того, сколь лег­ко че­ло­век до­сти­га­ет са­мо­го дна без­дны. Мне, впро­чем, хо­чет­ся ве­рить, что он ощу­тил бы и оп­ти­мизм — и ска­зал, что, упав на дно, че­ло­век сно­ва устрем­ля­ет­ся вверх, в по­лет. За­но­во, еще раз.

Моэм про­дол­жил свое пу­те­ше­ствие, на­пра­вив­шись во Вьет­нам, где за­дер­жал­ся очень нена­дол­го. Ха­ной не вы­звал у него ни­ка­ко­го осо­бо­го эн­ту­зи­аз­ма. И даже осле­пи­тель­но кра­си­вая бух­та Ха­лонг с ее изу­мруд­но-зе­ле­ны­ми во­да­ми и тор­ча­щи­ми из них ост­ров­ка­ми, по­хо­жи­ми на ка­мен­ных ве­ли­ка­нов, тоже по­ка­за­лась ему скуч­ной. Устав­ший от пе­ре­ез­дов пи­са­тель до­брал­ся до Хай­фо­на, и там его под­жи­дал сюр­приз.

Во вре­мя тра­пезы к нему по­до­шел офи­ци­ант и ска­зал, что его же­ла­ет ви­деть некий джентль­мен. Этим джентль­ме­ном ока­зал­ся Грос­ли, с ко­то­рым они ко­гда-то вме­сте изу­ча­ли ме­ди­ци­ну в боль­ни­це Сент-То­мас. Вы­яс­ни­лось, что тот уже пять лет жи­вет в этом вьет­нам­ском пор­то­вом го­ро­де и хо­тел бы при­гла­сить Мо­э­ма от­ужи­нать у себя дома. Он по­зна­ко­мил пи­са­те­ля со сво­ей вьет­нам­ской же­ной и пред­ло­жил опи­ум. У Мо­э­ма еще были све­жи вос­по­ми­на­ния о неудач­ном опы­те, пе­ре­жи­том в Син­га­пу­ре. В тот раз нар­ко­тик сна­ча­ла до­ста­вил ему удо­воль­ствие, но на сле­ду­ю­щий день Моэм проснул­ся с же­сто­чай­шим по­хме­льем, его вы­во­ра­чи­ва­ло на­изнан­ку. По­это­му он от­кло­нил пред­ло­же­ние, за­ме­тив, впро­чем, что хо­зя­ин дома мо­жет не стес­нять­ся его при­сут­стви­ем. В тот же мо­мент от­ку­да-то вы­ныр­ну­ла ста­ру­ха с под­но­сом. Встав на ко­ле­ни ря­дом с Грос­ли, жен­щи­на при­го­то­ви­ла зе­лье.

Грос­ли по­ве­дал Мо­эму о сво­ей жиз­ни, пол­ной успе­хов и неудач. Он про­вел два­дцать лет в Ки­тае, ра­бо­тая та­мо­жен­ни­ком в пор­ту, и смог ско­ло­тить неболь­шое со­сто­я­ние. Моэм по­до­зре­вал, что ис­точ­ни­ком его до­хо­дов была кон­тра­бан­да опи­ума. За­тем Грос­ли за­те­ял тор­гов­лю ан­ти­ква­ри­а­том — вполне ле­галь­ный биз­нес. Как и у мно­гих дру­гих ев­ро­пей­цев, жи­ву­щих на Во­сто­ке, у него была меч­та од­на­жды вер­нуть­ся до­мой — успеш­ным и ува­жа­е­мым че­ло­ве­ком. Гость слу­шал хо­зя­и­на дома и ду­мал о том, что люди го­раз­до ин­те­рес­нее книг, с од­ной лишь ого­вор­кой: в их слу­чае ты вы­нуж­ден чи­тать всё це­ли­ком, не имея воз­мож­но­сти про­пу­стить аб­зац-дру­гой, пока дой­дешь до ин­те­рес­но­го ме­ста.

Счи­тал ли Моэм, что это от­но­сит­ся и к нему са­мо­му? Его жизнь была не осо­бен­но про­стой — пусть даже ему ни­ко­гда не при­хо­ди­лось зна­вать нуж­ду. Уи­льям Со­мер­сет Моэм ро­дил­ся в бри­тан­ском по­соль­стве во Фран­ции и оси­ро­тел в непол­ные две­на­дцать лет. О сво­ей ма­те­ри он го­во­рил, что она была его един­ствен­ной под­лин­ной лю­бо­вью. Ни­где — ни дома в Лон­доне, ни в люк­се го­сти­ни­цы Ori­en­tal — он не рас­ста­вал­ся с ее фо­то­гра­фи­ей. Пи­сать Моэм на­чал с дет­ства — и ка­че­ство сво­ей про­зы про­ве­рял на од­но­класс­ни­ках, драз­нив­ших его из-за за­и­ка­ния. Хо­ро­ший опыт, что­бы от­то­чить ма­стер­ство сар­каз­ма, ко­то­рым бук­валь­но ды­шит всё его твор­че­ство.

Поз­же он вы­учил­ся на вра­ча и слу­жил в годы Пер­вой ми­ро­вой вой­ны в Крас­ном Кре­сте. За­тем был за­вер­бо­ван бри­тан­ской раз­вед­кой, что­бы ра­бо­тать в Рос­сии. По­том опуб­ли­ко­вал пер­вое из сво­их ве­ли­ких про­из­ве­де­ний, «Бре­мя стра­стей че­ло­ве­че­ских». По­ста­вил два­дцать че­ты­ре спек­так­ля по сво­им пье­сам. Пи­сал пат­ри­о­ти­че­ские речи для под­ня­тия бо­е­во­го духа со­юз­ни­ков во вре­мя Вто­рой ми­ро­вой вой­ны. И на­ко­нец, за­кон­чил сце­на­ри­стом для Гол­ли­ву­да. Несмот­ря на свою пло­до­ви­тость, сам он счи­тал себя пи­са­те­лем огра­ни­чен­но­го та­лан­та и че­ло­ве­ком недо­ста­точ­но твор­че­ским. Ему, как он сам го­во­рил, при­хо­ди­лось ком­пен­си­ро­вать нехват­ку во­об­ра­же­ния жиз­нен­ным опы­том. Имен­но по­это­му Моэм ярост­но и неуто­ми­мо по­пол­нял ко­пил­ку это­го опы­та за счет пу­те­ше­ствий и зна­комств с людь­ми, ко­то­рые встре­ча­лись ему по пути.

В слу­чае Азии, ко­то­рой по­свя­ще­на зна­чи­тель­ная часть его твор­че­ства, Моэм охот­нее рас­ска­зы­вал о сво­их быв­ших со­оте­че­ствен­ни­ках и лю­дях, по­доб­ных Грос­ли, неже­ли о мест­ном на­се­ле­нии. Недо­ста­точ­но глу­бо­кое по­ни­ма­ние во­сточ­ной куль­ту­ры, обу­слов­лен­ное то ли сно­биз­мом, то ли из­бы­точ­ным ува­же­ни­ем, то ли про­сто неспо­соб­но­стью по­стиг­нуть ее суть, вы­зва­ло кри­ти­ку его ори­ен­та­лиз­ма. Мно­гие утвер­жда­ют, что Моэм ис­поль­зо­вал клас­си­че­ский за­пад­ный под­ход, объ­яс­ня­ю­щий всё про­ис­хо­дя­щее при по­мо­щи на­бо­ра сте­рео­ти­пов и при­ми­тив­ных кон­цеп­ций. Бо­лее того, бед­ня­гу Со­мер­се­та и се­го­дня ви­нят в том, что он стал про­вод­ни­ком ма­ги­че­ски-эк­зо­ти­че­ско­го об­ра­за Во­сто­ка, ис­ка­зив­ше­го вос­при­я­тие этой куль­ту­ры на За­па­де.

В от­ли­чие от дру­гих ав­то­ров, на­по­до­бие Ору­эл­ла или Ко­нра­да, Моэм не ис­пы­ты­ва­ет глу­бо­ко­го от­вра­ще­ния к ко­ло­ни­а­лиз­му и не ужа­са­ет­ся со­ци­аль­ной неспра­вед­ли­во­сти, с ко­то­рой по­сто­ян­но стал­ки­ва­ет­ся по пути. Не пы­та­ет­ся в сво­их кни­гах рас­ска­зы­вать нам о том, как жи­вут люди в да­ле­ких угол­ках пла­не­ты и ка­кие у них обы­чаи, не дает со­ве­тов о том, что обя­за­тель­но нуж­но по­се­тить, и не чи­та­ет лек­ции о те­ку­щей по­ли­ти­че­ской си­ту­а­ции. Его не слиш­ком ин­те­ре­су­ют ис­то­рия и па­го­ды, что, впро­чем, не ме­ша­ет Мо­эму при­зна­вать уни­каль­ный ха­рак­тер Анг­ко­ра. Имен­но это и от­ли­ча­ет его от всех про­чих: он — чест­ный пи­са­тель-пу­те­ше­ствен­ник. Моэм мог бы по­пы­тать­ся рас­ска­зать о ве­ли­ких лю­дях Во­сто­ка, тол­ком не по­ни­мая их мо­ти­вов, но пред­по­чел пре­па­ри­ро­вать сво­их быв­ших со­оте­че­ствен­ни­ков — ко­то­рые рас­се­я­лись по все­му миру, неред­ко сами не по­ни­мая за­чем.

Грос­ли рас­ска­зал пи­са­те­лю, что меч­тал вер­нуть­ся в Ан­глию, что­бы на­пить­ся в баре Cri­te­rion и явить­ся на скач­ки во фра­ке, ко­рич­не­вой шля­пе и с пенсне на шее.

По­том рас­ска­зал о сво­ем неудач­ном воз­вра­ще­нии в Лон­дон, где всё ока­за­лось со­всем не та­ким, как он пом­нил. Те за­ве­де­ния, куда он лю­бил за­ха­жи­вать, дав­но за­кры­лись, де­вуш­ки вы­гля­де­ли куда урод­ли­вее, чем ко­гда ему было два­дцать, да и по­хме­лье пе­ре­но­си­лось зна­чи­тель­но тя­же­лее. Дру­зья­ми он не об­за­вел­ся и чув­ство­вал себя оди­но­ким. И вне­зап­но всё то, что он оста­вил на Во­сто­ке, всё, чего он рань­ше про­сто не за­ме­чал, за­иг­ра­ло но­вы­ми крас­ка­ми.

Ки­та­ян­ки, быв­шие на по­ря­док сго­вор­чи­вее ан­гли­ча­нок. Воз­мож­ность ве­се­ло про­ве­сти вре­мя за мень­шие день­ги. Член­ство в клу­бе без необ­хо­ди­мо­сти предъ­яв­лять всю свою под­но­гот­ную. Все­гда ожив­лен­ные ули­цы и люди, ко­то­рые хо­тят быть ря­дом с вами про­сто по­то­му, что вы ино­стра­нец. Пол­то­ра года в Ан­глии по­ка­за­лись ему длин­нее, чем два­дцать лет на Во­сто­ке. В ито­ге Грос­ли сно­ва от­пра­вил­ся в Ки­тай. Оста­но­вив­шись по пути в Хай­фоне, он взял рик­шу и по­про­сил того от­вез­ти его куда-ни­будь, где мож­но слав­но ско­ро­тать вре­мя с жен­щи­ной. Тот при­вел его в дом, в ко­то­ром Грос­ли те­перь рас­ска­зы­вал ис­то­рию сво­ей жиз­ни Мо­эму — и где по­след­ний пла­ни­ро­вал про­ве­сти ночь. Грос­ли слов­но бы по­гру­зил­ся в по­ток вол­шеб­ных снов. И ко­гда на сле­ду­ю­щее утро его ко­рабль от­пра­вил­ся в Гон­конг, са­мо­го Грос­ли на нем не было.

— Ста­ру­ха по­тря­са­ю­ще на­би­ва­ет труб­ки, по­друж­ка моя — уди­ви­тель­ная кра­са­ви­ца, да еще и слу­га есть. Ма­лень­кий жу­лик. А если ты счаст­лив здесь и сей­час, за­чем ехать куда-то еще?

— Вы счаст­ли­вы здесь? — спро­сил у него Моэм.

— Как ни­ко­гда в жиз­ни.

Чи­тая про по­хож­де­ния Грос­ли, я всё вре­мя ду­мал, сколь­ких же ев­ро­пейцев с очень по­хо­жи­ми ис­то­ри­я­ми я знаю.

В боль­шин­стве сво­ем это были муж­чи­ны, не усто­яв­шие пе­ред оча­ро­ва­ни­ем лег­кой жиз­ни, до­ступ­ных жен­щин и пост­ко­ло­ни­аль­ных благ, пе­ред ра­до­стью того, что к вам от­но­сят­ся по-дру­го­му про­сто по­то­му, что вы бе­лый. По­жив в Азии, они чув­ство­ва­ли себя в Ев­ро­пе (или от­ку­да там они при­е­ха­ли) чу­жи­ми и не смог­ли адап­ти­ро­вать­ся. В ре­зуль­та­те им не оста­ва­лось ни­че­го дру­го­го, кро­ме как вер­нуть­ся на­зад, что­бы не уме­реть от тос­ки по сво­ей про­шлой жиз­ни. Пом­ню, как один то­ва­рищ рас­ска­зы­вал мне об этом с точ­ки зре­ния ро­ман­ти­че­ских от­но­ше­ний. В Банг­ко­ке он поль­зо­вал­ся сре­ди де­ву­шек по­пу­ляр­но­стью гол­ли­вуд­ской ки­но­звез­ды.

— Я иду в ма­га­зин и воз­вра­ща­юсь с те­ле­фо­ном кас­сир­ши, от­прав­ля­юсь иг­рать в гольф и ухо­жу от­ту­да с де­воч­кой, ко­то­рая дер­жа­ла над нами зон­тик от солн­ца, ну а уж если я вы­хо­жу в го­род но­чью… По­рой я про­сто за­став­ляю себя оста­вать­ся дома, что­бы лиш­ний раз не под­вер­гать­ся ис­ку­ше­нию, — те­ат­раль­но жа­ло­вал­ся он.

Я знал, что он не пре­уве­ли­чи­ва­ет. У боль­шин­ства хо­ло­стых муж­чин и зна­чи­тель­ной ча­сти же­на­тых дела об­сто­я­ли имен­но так. Что же до оди­но­ких экс­па­ток, то они с го­ре­чью жа­ло­ва­лись, что ино­стран­цы не об­ра­ща­ют на них вни­ма­ния, по­то­му что слиш­ком за­ня­ты ази­ат­ка­ми, а мест­ным они ка­жут­ся некра­си­вы­ми и неин­те­рес­ны­ми.

The Wall Street Jour­nal по­свя­ти­ла это­му фе­но­ме­ну це­лую ста­тью: «Оди­но­кие пу­те­ше­ствен­ни­цы: Азия — непро­стое ме­сто для за­пад­ных жен­щин». Жен­щи­нам-топ-ме­не­дже­рам, от­ко­ман­ди­ро­ван­ным в Азию на вы­со­кие долж­но­сти с ве­ли­ко­леп­ны­ми зар­пла­та­ми, не уда­ва­лось най­ти себе пару — и они впа­да­ли в от­ча­я­ние, хо­ро­шо зна­ко­мое со­об­ще­ству экс­па­тов. Жюли Сле­ва, ка­над­ская ру­ко­во­ди­тель­ни­ца от­де­ле­ния L’Oréal, жив­шая в то вре­мя в Банг­ко­ке, охот­но по­де­ли­лась по­дроб­но­стя­ми с жур­на­ли­стом га­зе­ты: «Вы ни­ко­гда не уви­ди­те тай­ца с экс­пат­кой, а все муж­чи­ны-экс­па­ты или же­на­ты, или геи*, или хо­дят вез­де с мо­ло­день­кой таqкоq под руч­ку». По­сле чего при­со­во­ку­пи­ла, что муж­чи­ны эти, как пра­ви­ло, «тол­стые и непри­ят­ные».

На­стал день, ко­гда ком­па­ния мо­е­го дру­га, ко­то­рый не был ни тол­стым, ни непри­ят­ным, ото­зва­ла его об­рат­но в Ев­ро­пу. Ему при­шлось воз­вра­тить­ся в Мад­рид, и ка­ре­та пре­вра­ти­лась в тык­ву: вче­раш­ний плей­бой стал од­ним из мно­гих, его оча­ро­ва­ние ис­чез­ло без сле­да. Его боль­ше не встре­ча­ли с по­че­стя­ми в ре­сто­ра­нах, он не мог поз­во­лить себе член­ства в элит­ном клу­бе (в Ев­ро­пе оно сто­и­ло в два­дцать раз до­ро­же), ему нель­зя было це­лы­ми дня­ми хо­дить в шор­тах и шле­пан­цах, за­быв про пра­ви­ла эти­ке­та. Ко­гда я уви­дел его несколь­ко ме­ся­цев спу­стя, его при­чи­та­ния по­ка­за­лись мне го­раз­до бо­лее ис­крен­ни­ми. Он чув­ство­вал себя, как Грос­ли в «Джентль­мене в го­сти­ной»:

— Пред­став­ля­ешь, ока­зы­ва­ет­ся, в Ев­ро­пе, что­бы по­зна­ко­мить­ся с де­вуш­кой, с ней надо раз­го­ва­ри­вать!

Моэм счи­тал, что пу­те­ше­ствие — это по­иск, в успех ко­то­ро­го слож­но по­ве­рить. В ро­мане «Узор­ный по­кров», рас­ска­зы­вая, как бе­лые люди те­ря­ли ра­зум в клу­бах дыма ки­тай­ских опи­ум­ных ку­ри­лен, он пи­сал, что все мы ищем свой путь: «Одни из нас ищут его в опи­уме, дру­гие в Боге, кто в вине, кто в люб­ви. А Путь для всех один и ве­дет в ни­ку­да»*.

*Меж­ду­на­род­ное дви­же­ние ЛГБТ* при­зна­но в РФ экс­тре­мист­ским дви­же­ни­ем и за­пре­ще­но. Росфин­мо­ни­то­ринг внес дви­же­ние ЛГБТ* в пе­ре­чень тер­ро­ри­сти­че­ских и экс­тре­мист­ских.

Об­лож­ка: кол­лаж «Цеха». Фото: © Na­tion­aal Archief / CC0; John Bill / Shut­ter­stock / Fotodom